Читаем без скачивания Полукровка - Елена Чижова

Адепты первой – про себя Маша называла ее головоногой – придерживались того убеждения, что прозрачные колготки – изобретение многофункциональное. Задрав юбку, можно списывать почти безбоязненно. Конечно, осторожность и здесь была не лишней: преподаватель, рыскавший по аудитории, мог подкрасться и накрыть с поличным. Такие казусы случались, правда, редко. И все-таки этот способ не был панацеей: стройные девичьи ножки не вмещали полный годовой курс. Часть листочков лепилась сбоку, и несчастная, вытянувшая неудачный билет, отчаянно ерзала, привлекая к себе нежелательное внимание.

Другая школа, принадлежность к которой освящалась древней традицией, предпочитала бомбы. Школа бомбистов дала миру истинных мастеров. Изготовление бомбы требовало навыка: за основу брался свиток, исписанный бисерным почерком. Мастерство шлифовалось годами. Руки ремесленника, получившего экзаменационный билет, ловко ходили под партой, отыскивая, по едва различимым меткам, нужный сегмент. Бывали случаи, когда долгие поиски завершались позорным выдворением.

К делу Маша подошла творчески. Первое: ловят того, кто скрывается. Второе: оптимизации должно подлежать время поиска. Родившаяся система оказалась на диво стройной. Коротко говоря, она сводилась к следующему. На этапе подготовки изготавливались листы стандартного формата, каждый из которых содержал развернутый ответ. Листы нумеровались и складывались в пачку. Отдельно готовился пронумерованный список, похожий на каталог. Пачку, заложенную за пояс, маскировал застегнутый пиджак.

Получить билет, свериться с каталогом, запустить руку и отсчитать листы. Потом быстро вынуть: это занимало считаные секунды. Готовый лист подкладывался под чистый. Перо летало по строчкам, различимым на просвет. Тот, кто подходил к парте, видел естественный процесс.

Этим способом, приносящим легкие плоды, Маша сдала и нынешнюю сессию. Нурбек заикнулся было о стройотряде, в который набирали старшекурсников-добровольцев, но Маша сослалась на срочную работу. Профессор Успенский писал новый учебник «Финансы социализма» и поручил ей два самостоятельных параграфа по социальному страхованию. Рукопись надо было сдать к сентябрю. Нурбек покачал головой, но счел причину уважительной.

Браться за дело Маша не спешила. Июнь предназначался для отдыха и приятного чтения: книжками по экономической истории она запаслась загодя. В последних числах мая мама с Таткой отбыли на дачу: в этом году снова сняли во Мге. Отец ездил к ним на выходные, звал Машу с собой. Она отказывалась. Мысли о дачной жизни навевали смертную скуку.

Тот день выпал на субботу. Отец уехал первой электричкой, собирался тихонько, Маша не слышала. Открыв глаза, она увидела свет, заливавший розовую стену. В Панькину комнату солнце заглядывало ранним утром.

Звонок был коротким и громким. Маша поднялась и накинула халат. Это мог быть только отец – вернулся с дороги. Ни о чем дурном она не подумала. Шлепая босыми ногами, подошла к входной двери и щелкнула замком.

На пороге стояла девушка. С первого взгляда Маша поняла – из приезжих. Рука, покрасневшая от напряжения, сжимала ручку допотопного чемодана. Маша узнала: такой же лежал на антресолях. Сколько раз мама грозилась выкинуть, но отец стоял насмерть. Чемодан из чертовой кожи был его реликвией: кажется, именно с ним он явился из своего Мозыря.

– Здравствуйте, меня зовут Марта, – девушка поставила чемодан и поправила белый платочек, обеими руками, по-деревенски.

Маша запахнулась покрепче.

– Я понимаю, вы вправе не поверить, конечно – столько лет... Но я обещала бабушке. Понимаете, мы – из немцев. – Последнее слово, поставленное в такую форму, словно речь шла о материале, из которого она сделана, девушка произнесла чуть слышно.

– Из чего? – со сна Маша не поняла.

Девушка оглянулась и, шагнув вперед, сказала:

– Немцы, – громче и доверительнее.

– Мы – это кто? – Маша бросила взгляд на площадку, словно там, за спиной приезжей, ожидала увидеть остальных.

– Я, – девушка призналась обреченно, как будто брала ответственность на себя. – Моя фамилия Рейтц, Марта Рейтц, хотите, покажу паспорт.

Парень с верхнего этажа, пробегая мимо, кивнул Маше. Она ответила машинально. Приезжая поздоровалась вежливо.

– Как вы сказали? Рейтц?

Девушка подняла руку и вывела первую букву. В Машиных зрачках ее буква отразилась зеркально, словно девушка, сделанная из немцев, писала наоборот.

Русская Р, дрожавшая в воздухе, выпростала немецкую ножку, и в тот же миг, обмирая, Маша наконец поняла: эту девушку немцы послали вперед, чтобы забрать квартиру.

Первым порывом было – захлопнуть дверь. Суетливые мысли о капо, предоставившей по закону, забегали, не находя выхода. Они пищали, тыкаясь во все углы.

Казалось, девушка что-то почувствовала:

– Вы не бойтесь, я ничего не нарушаю. Вышел закон, нам теперь разрешили...

«Деньги... Нужны деньги... договориться... нет...» Мысли пискнули, умирая. Маша кивнула и отступила назад.

Девушка озиралась. Взгляд, обращенный к стенам, был тихим и светлым.

– Знаете, я так себе и представляла, – она улыбнулась застенчиво.

Оставив гостью в родительской комнате, Маша скользнула к себе. Натягивая брюки, она собиралась с мыслями. Первый ужас прошел.

– Вы... прямо с поезда? – Маша выглянула.

Приезжая кивнула. Она сидела смиренно. Чертов чемоданчик жался к ее ногам.

– Сейчас попьем чаю, – Маша достала заварку и пошла на кухню. Чайник закипел быстро. Возвращаясь, она уговаривала себя: ничего не случилось, напьется чаю и уйдет.

– Ой! – Марта вдруг всполошилась. – Я вам меду привезла! Вкусный! У нас своя пасека.

Щелкнув замками, она вынула янтарную баночку.

– Кому это – нам? – Маша переспросила настороженно.

– Ну, вам, вашим родителям, кто живет...

– А откуда вы про нас знаете? – Машина рука, подносившая чашку, дрогнула. Чай плеснул на блюдце. Помедлив, она подала так. Немецкий мед стоял на столе. Маша не прикасалась.

– Вообще-то... Нет, конечно, мы не были уверены. Дом могли разбомбить... А потом по телевизору – передача, про этого композитора, я фамилию забыла... Бабушка вдруг увидела и говорит: дом, наш, целый, и заплакала. Давно, я только кончила школу, а потом стала работать в конторе, деньги откладывала. Бабушка говорит, поезжай, раз дом стоит, кто-то должен жить. И адрес, и номер квартиры... Сказала, может быть, хорошие люди... – голос испуганно дрогнул. Торопливо исправляясь, Марта сказала: – Хорошие! Так и оказалось.

Глотнув, она поставила беззвучно. Чашка, стоявшая на блюдце, плавала в пролитом чае.

– И что дальше? – тревога отпускала. Девушка, сидевшая напротив, не походила на захватчицу.

– Ой! – Марта покраснела. – Вы простите меня, я совсем растерялась, вы не спрашиваете, а я... Мы жили тут. До войны. Ну, конечно, не я, я уже в ссылке, в Казахстане... Бабушка, дедушка, мама, сестра старшая...

Румянец, заливший щеки, добрался до рук. Руки вспыхнули, и, стесняясь, Марта стянула платок и обтерла лицо. На белом остался след.

На вид ей было лет двадцать.

– Ты какого года?

– Пятьдесят третьего, в августе, у меня паспорт... – снова гостья заволновалась и потянулась к чемодану.

Девушка, приехавшая из ссылки, выглядела моложе своих лет.

– Да хватит тебе! Я что, жилконтора? – Маша взяла блюдце и выплеснула пролитый чай. – Если в августе, почему не Августа? Тоже немецкое имя.

– Не знаю... Это бабушка... – Марта моргнула.

– Зато я знаю, – Маша ответила высокомерно, как старшая. – Потому что – март. Март пятьдесят третьего. Твою маму как зовут?

– Рената, Рената Рейтц.

– Все правильно, – Маша кивнула. – Так.

– У меня обратный билет, на седьмое, это на всякий случай, вдруг удастся снять гостиницу. Нет – тогда поменяю, – Марта говорила торопливо и покорно.

Сдохшие крысиные мысли гнили по углам. От них несло стыдом и позором.

– С ума сошла! Какая гостиница! Жить будешь здесь. Места до черта – мы с папой вдвоем, мама с Таткой – на даче.

– Что ты! – Марта всполошилась. – Бабушка сказала, если есть паспорт, в гостиницу можно...

– Ага, прямо в «Асторию», здесь рядом. Выйдешь и налево – через дорогу. А уж они-то как обрадуются!

Марта не улыбнулась:

– А родители твои... Если узнают?

– Что узнают?

– Ну, это. Что я – из немцев.

Тревога шевельнулась под сердцем: мама, ненавидевшая немецкую речь...

– А что, это болезнь, заразная? – Маша возразила сердито.

Марта не ответила. Просто опустила голову.

Чемодан водворился в Панькину комнату. Гостья ушла в ванную – умыться с дороги.

– Ты мойся, я – в магазин, – Маша крикнула через дверь.

Отец оставил длинный список. По дороге к молочному, завернув в овощной и булочную, она успела продумать. Маме сообщать не стоит. Семь дней – не на всю жизнь. Можно признаться и после. Отца Маша не опасалась. «В любом случае, на улицу не выставит».