Читаем без скачивания Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник) - Джон Стейнбек

Им показалось, что он взглянул на них довольно холодно.

– Мы насчет Милки, – сказали они. – Болеет она.

– Что с ней?

– Мак говорит – чумка.

– Я не ветеринар, – сказал Док. – Я не знаю, как ее лечат.

Хейзл сказал:

– Может, хоть одним глазком бы взглянули? Совсем плохая она.

Они стояли кружком, пока Док осматривал Милку. Он посмотрел ей глазные яблоки, десны, проверил уши. Пощупал ребра, торчавшие словно спицы, жалкую спину.

– Не ест? – спросил он.

– Ничего, – сказал Мак.

– Надо заставлять – крепкий бульон, яйца, рыбий жир.

Им показалось, что он держится сухо и официально. Он вернулся к схемам приливов и куриному рагу.

Но у Мака с ребятами появилась забота. Они кипятили бульон, доводя его до крепости виски. Они пихали рыбий жир в Милкину пасть, и кое-что попадало куда надо. Они держали ей морду и вливали в пасть холодный бульон – глотай или захлебывайся. Они ее кормили и поили через каждые два часа. Раньше они спали сменами, теперь вообще не ложились. Сидели и ждали, когда у Милки наступит кризис.

Он наступил рано утром. Ребят сморила дрема, но Мак не спал и не отрывал глаз от щенка. Он увидел, как ушки дважды дрогнули, а грудь тяжело поднялась. Милка еле-еле встала на жалкие ножки, дотащилась до двери, принялась лакать воду и тут же рухнула.

Мак заорал, все проснулись. Он пустился в пляс. Все орали наперебой. Ли Чонг услыхал и про себя усмехнулся, вынося урну с отбросами. Вышибала Элфрид услыхал и решил, что у них опять вечер.

К девяти часам Милка по доброй воле съела сырое яйцо и полпинты сбитых сливок. К двенадцати начала заметно полнеть. К вечеру немножко побегала, а к концу недели выздоровела.

Наконец стена сплошного злосчастья дала трещину. Признаков было не счесть. Сейнер снова спустили на воду, и он преспокойно поплыл. Дора получила указание открыть «Медвежий флаг». Эрл Вейкфилд поймал двухголового головастика и продал музею за восемь долларов. Стена злосчастья и ожиданья рухнула. Она разлетелась в прах. В лаборатории в ту ночь были спущены занавески и до двух часов играла грегорианская музыка, а потом музыка смолкла, и никто не вышел из лаборатории. Что-то проняло Ли Чонга, и в некий восточный миг он простил Маку с ребятами лягушачий долг, который раздражал его с самого начала. И чтоб доказать ребятам, что он их простил, он взял пинту «Старой Тенниски» и преподнес обитателям Ночлежного Дворца. Их сношения с «Экономической торговлей» его обижали, но теперь все прошло. Визит Ли совпал с первым здоровым разрушительным порывом Милки. Милка испортилась донельзя, и никто уже не думал ее воспитывать. Когда Ли Чонг вошел со своим даром, Милка весело и тщательно грызла единственную пару резиновых сапог Хейзла, а хозяева умиленно за ней наблюдали.

Мак никогда не посещал «Медвежий флаг» как клиент. Это бы ему показалось кровосмешеньем. Он опекал один дом возле бейсбольного парка. Так что, когда он вошел в бар, все решили, что он за пивом. Он направился к Элфриду.

– Дора тут? – спросил он.

– А чего тебе от нее надо? – спросил Элфрид.

– Вопрос один есть.

– Какой?

– Не твое собачье дело, – сказал Мак.

– Ладно. Гляди. Пойду узнаю, захочет она говорить с тобой или нет.

Через минуту он ввел Мака в святилище. Дора сидела за секретером. Оранжевые волосы она уложила локонами, глаза защитила зеленым козырьком. Она подновляла толстым пером свои отчеты, – добрый, старый, солидный гроссбух. На ней был роскошный красный шелковый халат с кружевами на рукавах и у ворота. Когда Мак вошел, она повернулась на вертящемся стульчике и посмотрела ему в лицо. Элфрид остался в дверях. Мак стоял, пока Элфрид не закрыл за собой дверь.

Дора подозрительно его изучала.

– Ну, чем могу служить? – спросила она наконец.

– Понимаете, мэм, – сказал Мак. – В общем, вы, наверно, сами слыхали, что у нас с Доком вышло.

Дора сдвинула козырек на лоб и положила перо в старомодную пружинную подставку.

– Да! – сказала она. – Слыхала!

– Ну и вот, мэм, мы же для Дока старались. Не хотите – не верьте, мы собирались вечер ему устроить. Просто он тогда не вернулся, и… и – в общем, не вышло.

– Ну, – сказала Дора, – а я-то при чем?

– Да вот, – сказал Мак, – мы с ребятами решили вас спросить. Вы же знаете, как мы думаем про Дока. И хотели вас спросить, что посоветуете сделать, чтоб ему доказать?

Дора сказала:

– Гм, – и откинулась на вертящемся стуле, и закинула ногу на ногу, и поправила на коленях халат. Она вытряхнула из пачки сигарету, зажгла и стала разглядывать. – Вы устроили ему вечер, а он на него не попал. Так устройте другой, и чтоб он на него попал, а? – сказала она.

– Вот ведь! – говорил Мак потом, когда рассказывал все ребятам. – Надо же, а? Жуть, какая баба. Недаром стала мадамой. Жуть, какая баба.

Глава XXIV

Мэри Тэлбот, то есть миссис Том Тэлбот, была прелестна. Рыжие волосы с зеленой искрой, кожа золотистая с зеленым отливом, и глаза зеленые в золотую крапинку. Лицо у нее было треугольное – широкие скулы, широко расставленные глаза и узкий подбородок. Ноги у нее были длинные, как у танцовщицы, и ходила она почти не касаясь земли. Когда она волновалась – а она почти все время волновалась, – лицо у нее вспыхивало золотом. Ее прапрапрапрапрапрабабушку сожгли на костре за колдовство.

Больше всего на свете Мэри Тэлбот любила вечера. Она любила устраивать вечера и любила, когда ее звали. Том Тэлбот зарабатывал немного, и Мэри не могла каждый день устраивать вечера, поэтому она устраивала так, чтоб их устраивали другие. Она звонила подруге и говорила прямо:

– Когда в гости позовешь?

День рожденья Мэри праздновала шесть раз в году, а кроме того, устраивала вечера-маскарады, вечера-сюрпризы и просто вечера. Под Рождество в ее доме бог знает что творилось. Мэри вся горела и даже заражала возбуждением Тома.

До возвращения Тома с работы Мэри иногда устраивала чай для окрестных кошек. Ставила на ножную скамеечку кукольные чашки и блюдца. Собирала всех кошек – а их была тьма – и вела с ними долгую, интересную беседу. Ей очень нравилась эта игра – милая комедия, заслонявшая от Мэри тот факт, что платье у нее старое, а денег нет вовсе. Тэлботы еле сводили концы с концами, но, даже сидя на мели, Мэри ухитрялась устроить вечер.

Это она умела. Она умела всех заразить весельем и пускала свой дар в бой против тоски, которая вечно бродила под окнами, подстерегая Тома. Мэри считала главной своей обязанностью оберегать мужа от тоски, потому что Тома – наверняка – ждал в жизни большой успех.

Обычно ей удавалось прогнать неприятности из дому, но иногда они настигали Тома и его одолевали. Он часами сидел мрачный, а Мэри открывала по неприятностям встречный огонь веселья.

Как-то раз первого числа пришел счет за воду, не было уплачено за дом, из «Кольерса» вернули рукопись, а из «Нью-йоркера» – карикатуры, и Тома мучил кашель. Он прошел в спальню и лег на кровать.

Мэри тихонько вошла к нему, потому что серо-зеленая тоска Тома просачивалась сквозь дверную щель и замочную скважину. Мэри держала букетик перечников в бумажном кружевном кульке.

– Понюхай, – сказала она и ткнула букетик ему в нос. Он понюхал цветы и ничего не сказал.

– Знаешь, какой сегодня день? – спросила она и стала думать, чем бы этот день мог быть знаменателен.

Том сказал:

– Зачем играть в прятки? Мы нищие. Мы гибнем. Зачем закрывать на это глаза?

– А вот и нет, – сказала Мэри, – мы заколдованные. И всегда так было. Помнишь, как ты десять долларов в книге нашел? А помнишь, как брат тебе пять долларов прислал? Все будет хорошо.

– Сколько можно? – сказал Том. – Ты прости, – сказал он. – Словами тут ничего не исправишь. Мне надоело кривляться. Пора взглянуть правде в глаза. Пора.

– А я хотела сегодня гостей позвать, – сказала Мэри.

– На какие шиши? Или опять хочешь содрать с магазина вывеску и потчевать людей картонной ветчиной? Надоело мне дурачиться. Не смешно. Грустно.

– Я бы маленький такой вечерочек устроила. Крошечный. Все в простых платьях. Сегодня годовщина основания Цветочной Лиги, а ты забыл.

– А ну ее, эту Лигу, – сказал Том. – Пусть я негодяй, но мне даже с постели вставать неохота. Ты бы лучше вышла, и дверь закрой и оставь меня в покое, а то я только тебе настроение порчу.

Она внимательно на него посмотрела и поняла, что он правда хочет остаться один. Она тихонько вышла и притворила дверь, а Том отвернулся к стене и закрыл лицо руками. Он слышал, как она что-то двигает в соседней комнате. Она украсила дверь старыми елочными игрушками и мишурой и повесила плакат «Добро пожаловать, великий Том». Потом приложила ухо к двери и ничего не услышала. Почти уныло она вытащила ножную скамеечку и покрыла салфеткой. Посередке поставила букет в стакане, а с краев четыре чашечки с блюдечками. Пошла на кухню и поставила чайник. Потом вышла во двор.