Читаем без скачивания Дураков нет - Ричард Руссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В манежике громко закряхтел Энди, Питер приподнялся на локте, посмотрел на малыша, но тот не проснулся, и Питер улегся обратно. Перед поездкой в Бат они с Шарлоттой условились, что после праздника расстанутся, и Питер ждал этого события с двойственным чувством. Он ожидал, что ощутит свободу, но после того, как они с Шарлоттой договорились расстаться, отчего-то приуныл. Тот факт, что это Шарлотта его бросила, а не наоборот, ничуть его не утешал, как он рассчитывал, и сейчас, лежа в бывшем кабинете дома, где вырос, Питер гадал, кем он все-таки не создан быть, мужем или отцом. А может, обоими. Если начистоту, обе роли давались ему с трудом. На прошлой неделе Уилл в гостиной смотрел телевизор, задумчиво ковырял в носу (он вообще был склонен к самокопанию) и выудил такую большую козявку, что изумился и обрадовался. Но поскольку подобным открытием с родителями не поделишься, он сидел на полу, с гордостью рассматривал собственный палец и не услышал, как подкрался Шлёпа. Брат схватил с его пальца козявку и убежал, разъяренный Уилл бросился за ним с криком: “Моя! Моя!”
Когда вспыхнула эта ссора, Питер работал в тесном своем кабинете (на самом деле кладовке, которую делил со стиральной и сушильной машиной Шарлотты), пытаясь закончить статью, хотя знал, что ее никто не напечатает. Узнав, что мальчики сцепились из-за козявки, Питер растерялся – все варианты родительских действий казались ему равно абсурдными. Он перебрал в уме возможные ответы. Можно было, например, обратиться к принципу справедливости (“Шлёпа, отдай брату его козявку. Достань свою из собственного носа”). Или вообще не упоминать о козявке (“Я же, кажется, просил не шуметь, папе нужно поработать”). Или воззвать к благоразумию старшего (“Уилл, я тебя умоляю, неужели тебе правда нужна эта козявка? Отдай ты ее этому маленькому негоднику”). В итоге он так ничего и не сказал, взял свои бумаги и удалился в университетскую библиотеку, где будут тишина и покой. А на прощанье заявил Шарлотте: неудивительно, что меня не взяли в штат и не повысили в должности. Тех, кто живет в сумасшедшем доме, в штат не берут.
Обвинив во всем Шарлотту, Питер передумал и отправился не в библиотеку, а к молодой коллеге, которая с сентября была его любовницей. Она жила в запущенной части города с преимущественно большими и старыми особняками, владельцы поделили их на квартиры и сдавали внаем. Порой Питеру казалось, будто кто-то объявил конкурс, чтобы выяснить, сколько именно малайзийских студентов поместится в доме на пять спален. Дейрдре жила в гостевом домике на заднем дворе такой вот малайзийской общаги, и каждый раз, пробираясь по узкой дорожке, похожей на русские горки, Питер старался дышать глубоко, точно предвидел, что в следующий раз глоток чистого воздуха он сделает еще не скоро.
Дейрдре любила жару и особенно любила расхаживать по дому в белье, и поначалу эта привычка восхищала Питера, как и все в Дейрдре. Сперва он полагал, что Дейрдре ходит нагишом, потому что в сентябре еще жарко и в доме нет кондиционера, но позже похолодало – везде, кроме дома Дейрдре. Однажды вечером после липкого секса он поискал другое объяснение и нашел его. Дейрдре установила термостат на восемьдесят градусов[23]. И в своем университетском кабинете тоже. С техникой Дейрдре дружила, ей удалось разобрать термостат, отключить устройство, не дававшее настроить термостат самостоятельно, и поднять температуру, хотя у себя в кабинете, насколько знал Питер, она не бегала в лифчике и трусах. “Я люблю жару, – пояснила она в тот вечер, когда он обнаружил, что Дейрдре установила термостат на восемьдесят градусов. – Я и сама жаркая”, – промурлыкала она и сунула руку Питера себе в трусы, точно хотела продемонстрировать, что имела в виду.
Месяца через два Питер осознал, что соскучился по прохладе. То, что восхищало его в сентябре, когда по дороге домой из библиотеки он заглядывал к Дейрдре, а она, положив ногу на ногу, сидела в одних трусах на поломанном диване, чавкала персиком и смотрела в темноте телевизор, теперь казалось ему не совсем здоровым. В сентябре Питер, предвкушая это согревающее душу зрелище, петлял по узкой дорожке, уворачивался от низких веток и чувствовал, как у него встает. Теперь, в середине ноября, когда Питер приходил к Дейрдре и вдыхал это тропическое зловоние, он чувствовал разве что тошноту. Казалось, и воздух в доме, и сама Дейрдре находятся в процессе брожения.
Да и вела она себя все извращеннее, и Питера это больше не возбуждало. Особенно его отталкивали ее пищевые фантазии. Дейрдре нравилось делиться тем, что ест. Она обожала переспелые персики и любила, разжевав кусок, поцеловать Питера, чтобы мякоть оказалась у него во рту. “Я хочу, чтобы мы чувствовали одно и то же”, – поясняла она. Питер сомневался, что они чувствовали одно и то же. Тот факт, что Дейрдре явно наслаждалась происходящим, подсказывал ему, что это невозможно.
Именно из-за Дейрдре он решил поехать на День благодарения в Бат, хотя эта поездка была ему сейчас не по карману, да и Шарлотта наверняка возмутилась бы, она терпеть не могла ездить к его матери и не скрывала, что с его стороны жестоко и несправедливо заставлять ее ехать туда на День благодарения и потом еще на Рождество. Дейрдре тоже надулась, умоляла его не уезжать, не оставлять ее одну на долгие выходные – целых четыре дня. Она даже дала ему несколько откровенных эротических обещаний, лишь бы он согласился остаться в городе, но Питер, услышав эти обещания, утвердился в решимости уехать от Дейрдре и привести мысли в порядок. “Интересно, удалось ли мне это”, – подумал Питер и тут же поймал себя на том, что набирает ее номер на телефоне, стоящем на столике у дивана.
– Привет, – произнес он негромко, когда она взяла трубку и согласилась оплатить звонок. – Извини, что звоню за твой счет. Не хочу, чтобы матери пришла квитанция.
– Я знала, что ты позвонишь, – ответила Дейрдре, словно только что обсуждала это с кем-то и сказала: “Я же говорила”.
Вполне вероятно, она сейчас и вправду не одна, подумал Питер. Дейрдре все время хотела секса, вряд ли она вытерпит столь долгое воздержание. Может, она позвала дюжину соседей, коротышек-малайцев, и будет трахаться с ними по очереди, пока
