Читаем без скачивания Герои. Новая реальность (сборник) - Андрей Кивинов

– Возьмите меня с собой.

Я стоял, опустив глаза, и чувствовал дикий дух вепрей, но слышал – слышал много больше. Птичий клекот, шорох перьев, цоканье когтей. Приглушенное рычание.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – спросила дева.

Я кивнул. Я думал, что понимаю.

– Будь по-твоему.

Я слышал, как она наклонилась, и на мгновение почувствовал ее запах – так пахнет лес в разгар осени, самое его нутро, – а потом она коснулась ледяными пальцами моих век и как будто смазала их чем-то вязким.

– Посмотри на меня, – велела она.

Я поднял взгляд.

Ноги у меня все же затекли, поэтому я не смог отшатнуться, но кровь моя застыла, когда я увидел колесницу, и ее хозяйку, и свиту.

– Что-то не так, Кузнец? – спросила она меня. Без гнева и без тревоги, с легкой насмешкой.

Я знал только одно: лгать ей нельзя. Пока нельзя.

– Я видел тебя древней старухой. Видел величественной девой. Теперь… теперь ты другая. И я спрашиваю себя: какая же ты на самом деле?

Она заглянула мне в самую душу своими черными глазами-жемчужинами.

– Ты был младенцем, и был мальчиком, и был юношей. Когда-нибудь ты станешь стариком. Каков же ты на самом деле? Садись ко мне в колесницу, Кузнец, и, может, мы найдем ответ.

Мне хватило глупости, чтобы покачать головой:

– Все мы меняемся, от рождения до смерти. Но есть кое-что неизменное, благодаря чему мы – это мы, всегда. Одни говорят, что дело в душе. Но… – («Даже для тех, у кого нет души»), – порой довольно имени. Как мне звать вас, госпожа?

– У меня так много имен, что прежде наступит полдень, чем я назову все: Вздох, Буря, Ветер, Рыданье, Битва, Безродность, Волчица, Игра, Мера… Ты можешь звать меня Белой Госпожой – это имя ничуть не хуже прочих. И столь же правдиво… по меньшей мере, до конца этой ночи.

Я снова поклонился ей и взошел на колесницу. Теперь я видел ее лицо так близко, что мог бы коснуться подушечками пальцев, не вытягивая руки. Снежно-белая, чистая кожа, точеные черты. Зрелая женщина, в самом своем расцвете. Полная власти и силы, от которых перехватывало дух, стоило лишь задержать на ней взгляд. Я смотрел, понимая, что пропал навеки. Даже если все выйдет по-моему.

Разукрашенная червонным золотом колесница была достаточно широка, чтобы я мог сесть рядом с Госпожой. Лилейные петухи вытягивали шеи и трясли набухшими гребнями. Угольные гагары размером с теленка клацали клювами. Волки стояли у самых колес, молча следя за каждым моим движением рубиновыми глазами. Ее свита.

Я сел подле Госпожи, и она укрыла нас обоих необъятной медвежьей шубой. Затем едва шевельнула пальцами – и поводья, изогнувшись, будто змеи, зло хлестнули по серебристым холкам. Все вокруг пришло в движение: вепри помчались, нагнув узкие морды к самой земле, рядом с ними неслись волки, а позади раздавалось хлопанье крыльев.

Через мгновение мы уже были в лесу и летели по едва заметной тропе. Деревья нависали над нами: голые корявые ветви да клочья ветхого мха. Я дрожал – то ли от студеного ветра, то ли оттого, что касался ее тугого бедра своим. Медвежья шуба пахла дурманными травами и дымом.

– Все еще мерзнешь? – спросила Госпожа, повернувшись ко мне. Голос у нее был с хрипотцой, и от этого перехватывало дух сильней, чем от бьющего в лицо ветра. Ее багровый плащ чуть разошелся, и я скорее угадывал, чем видел белоснежную грудь с набухшим вишневым соском.

Колесница плавно покачивалась, что-то хрустело под колесами. Изо всех сил я сдерживался, чтобы не забормотать «Отче наш».

Нагнувшись, она поцеловала меня в губы. Колкое тепло хлынуло в горло, в нос, в легкие – так иней заплетает узорами окна. Я задохнулся; показалось, я тону в бездонном озере, но эта волна ледяного тепла остановилась, добравшись до сердца. Я сидел ни жив ни мертв, и смотрел в ее глаза, и видел ожившую бездну.

Дышать было больно, но я вдохнул воздух и облизал губы. Ее вкус еще звенел на кончике языка: вкус густого меда, студеной ключевой воды и ночных тайн.

Краем глаза я заметил, что свита Госпожи увеличилась, но будь я проклят, если думал сейчас о чем-то, кроме поцелуя. Кроме поцелуя и моего все еще бьющегося сердца.

Потом я почувствовал ее правую руку у себя на поясе и вздрогнул. Но она так и не коснулась чехла с ножницами, сейчас ее интересовало другое.

Видит Господь Распятый, если бы мои руки не оцепенели, я сам помог бы ей. Но она управилась скорей, чем колеса успели трижды обернуться, а потом она откинула медвежью шубу и снова поцеловала меня, и я почувствовал, как вторая волна колкого тепла неотвратимо поднимается, заполняя меня, словно расплавленный металл – форму.

Я закричал от восторга и ужаса.

– Больше не буду тебя целовать, а не то зацелую до смерти, – сказала она, выпрямившись.

Я откинулся на сиденье и посмотрел на нее почти с ненавистью. Две ледяные волны бешено колыхались во мне, но не могли слиться воедино: сердце билось, все еще билось!

Где-то высоко надо мной, словно отзываясь, стонала и плакала буря – казалось, она поет древние песни на забытых языках. Вокруг сновали тени.

Госпожа кивнула на чехол с ножницами:

– Даже не думай. От них будет мало толку, только разозлишь тех, кого злить не следует.

Я молчал и ждал. Если она знала о ножницах, стало быть, знала и об остальном.

– В тебе нет мудрости, но вдосталь отваги. Вот только одной отваги мало. Если будешь слушаться меня, я сделаю так, что ты побываешь на пиру и возвратишься живым. О большем и не мечтай. Кристина должна сделать то, на что согласилась.

– Она не понимала…

– Конечно. И ты не понимаешь.

Мне показалось, в ее взгляде промелькнуло что-то почти человеческое. Может, тоска, может – усталость. Или я просто хотел увидеть то, чего там не было.

– Настал срок, и Принцу следует выбрать невесту. Ту, которая отныне будет прислуживать ему на банфисе.

Я знал, что банфисом называли ежегодный пир, его устраивал король для своих верных подданных. Это был древний обычай: любой мог прийти ко двору и отведать угощенья с королевского стола. Там, где я родился, жил один старик, который когда-то побывал на банфисе, но это случилось давно, очень давно. С тех пор слишком многое переменилось – там, но не здесь, при дворе Принца-из-холмов.

Колесница неслась быстрее ветра. В разрыв между тучами вдруг новенькой серебряной монетой выкатилась луна. Я почти не удивился этому, хотя – откуда ей было взяться сейчас, на исходе месяца? Я сдуру поглядел налево и увидел то, что раньше замечал только краем глаза.

Вепри бежали не разбирая дороги, их седые холки сверкали, будто покрытые инеем. Мимо нас проносились могучие стволы, изрезанные глубокими морщинами. В ломких зарослях папоротника то и дело мелькали волчьи спины. Над нами, заслоняя луну, метались тени, порой с крыльями, порой – без. А о тех, кто бежал в ту ночь за колесницей Госпожи, я стараюсь не вспоминать. Когда люди болтают о спригганах, баллбеггах или лутчаках, я помалкиваю. И я почти привык к снам, в которых снова оказываюсь в колеснице Госпожи и снова, не в силах совладать с любопытством, оглядываюсь и вижу ее слуг.

Иногда я даже не кричу во сне.

– Они не тронут тебя, – сказала Госпожа, разворачивая хлыст со множеством мелких узелков. Свистнув, он пару раз опустился на спины вепрей, и те молча ускорили бег.

Я тоже молчал. Две колкие волны бились во мне, подступая к самому сердцу. Я думал о Кристине. Убеждал себя, что еще ничего не решено, что Госпожа не солгала и я вернусь… что она ошиблась – и я спасу Кристину.

Холмы обступили нас со всех сторон, и старые деревья зло скрипели где-то во тьме, словно створки высоких, до небес, ворот. Они били друг о друга ветвями – и казалось, это стучат копыта коней во внешнем дворе замка. В завываниях ветра звенели взволнованные голоса.

– Ну вот мы и на месте, – сказала Госпожа, и мы через увитую темным плющом арку въехали в холм… нет, прямо во двор замка, расцвеченный багряным полыханьем факелов, украшенный множеством ярких флагов.

Отовсюду звучали голоса, я видел лица – почти человечьи, если не приглядываться; крепостные стены обступили двор со всех сторон, я обернулся, но оказалось, мы уже слишком далеко, я не увидел ворот, только всадников, спешащих к ним слуг, предпраздничную суету; какие-то твари шныряли между ногами, похожие на псов или кошек, но это были не псы и не кошки. Призывно звучали свирели. Луна сияла над замком, словно исполинский, вбитый в небо гвоздь.

Время бояться прошло. Спрыгнув с колесницы, я склонил голову перед Госпожой и подал ей руку. Вокруг все продолжали заниматься своими делами, но я чувствовал на себе пристальные взгляды. Выжидательные, оценивающие.

Спокойно и величественно, как и подобает королеве, Госпожа ступила на шелковистую траву. Ее пальцы на моей ладони были почти невесомыми.

– Будешь моим кавалером на эту ночь, Кузнец?

– Почту за честь.

Она кивнула, едва заметно улыбнувшись. Я не сомневался: все, кому следовало, нас услышали.