Читаем без скачивания Сомерсет Моэм - Александр Ливергант

Ноябрь. Моэм собирается вернуться в Россию, однако 7 ноября происходит большевистский переворот, правительство Керенского низложено. Власть захватывают большевики и, как и предполагалось, сразу же начинают мирные переговоры с Германией. Возвращение Моэма в Россию лишено теперь всякого смысла.

18 ноября. На докладной записке Моэма Ллойд Джорджу помощник военного министра сэр Эрик Драммонд помечает: «Боюсь, что сейчас этот отчет имеет лишь исторический интерес».

Конец ноября. Совещание в кабинете главного редактора «Таймс» Эдварда Карсона, где рассматривается предложение вернуть Моэма обратно в Россию для поддержки Каледина и его казачьих частей.

Декабрь. Моэм вызывается на заседание кабинета министров. Уильям Уайзмен зачитывает вслух докладную записку Моэма о результатах его деятельности в России. Моэму предлагается выполнить очередную засекреченную миссию: выехать в Румынию с той же целью, с какой он был заслан в Россию, — приостановить мирные инициативы. Моэм отказывается: у него в очередной раз открылся туберкулез, и он вынужден срочно отправиться на лечение в санаторий.

Хотя Моэм, если смотреть на вещи формально, с возложенным на него заданием не справился, да и сам считал свою миссию провалом, — Россия ведь из войны вышла, проявил он себя в качестве «тайного миссионера», судя по всему, неплохо — в конце концов, кадровым разведчиком, в отличие, скажем, от Грэма Грина, Моэм никогда не был. Разобрался в хитросплетениях политической борьбы, установил связь с ведущими русскими политиками, дал некоторым из них точную характеристику, осуществил финансовую поддержку меньшевистской партии, и не его вина, что меньшевики уступили большевикам. Кроме того, он на удивление точно спрогнозировал развитие событий в Петрограде, не раз писал в «ставку» о слабости Керенского и растущей силе и популярности большевиков, не уставал повторять, что опереться Керенскому не на кого, долго он не продержится, и что необходимо помогать России оружием и деньгами, а не закулисными интригами. Информация, которой он регулярно снабжал Уайзмена, была, по мнению многих, более внятной и взвешенной, чем сведения, поступавшие от других секретных агентов.

В русской политике и политиках, в русской общественной и культурной жизни, даже в русском быте и нравах, претерпевших за военные годы кардинальные изменения, Моэм, никогда прежде в России не бывавший, русского языка, по существу, не знавший, проживший в Петрограде всего-то два с половиной месяца, тем не менее, разобрался. И разобрался, надо признать, совсем неплохо. Прочитайте в его «Записных книжках» за 1917 год рассуждения о русском патриотизме, о пропасти, разделяющей англичан и русских, о русском национальном характере — чувство вины, несобранность, словоохотливость, самоуничижение, — и вы сами в этом убедитесь. А вот в русской литературе, которую он любил, из-за которой отчасти и отправился за тридевять земель с тайной миссией, разобраться писателю, хорошо знавшему и понимавшему литературу, не удалось.

В «Записных книжках», откуда мы уже привели по другому поводу несколько пространных цитат, русской литературе уделено немало места. С первых же записей, относящихся к 1917 году, Моэм дает понять, что «русская точка зрения» (если воспользоваться названием программной статьи Вирджинии Вулф, где писательница противопоставляет русскую литературу рубежа веков английской, и не в пользу последней) для него — основная побудительная причина поездки в Россию. «Причины, подвигнувшие меня заинтересоваться Россией, были в основном те же, что и у огромного большинства моих современников, — русская литература».

И тут, думается, самое время в очередной раз отступить от нашего повествования и сказать несколько слов об отношениях между Моэмом и русским читателем. Моэм высоко (в чем, впрочем, он не слишком оригинален) ставил Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова; «Войну и мир» и «Братьев Карамазовых» включил в свою антологию десяти лучших романов всех времен и народов «Великие романисты и их романы», о Достоевском и Чехове много и в разное время писал. Вот и русский читатель, в свою очередь, очень любил и продолжает любить Моэма — и романиста, и новеллиста. Правда, в конце сороковых годов прошлого века шедшая в Москве пьеса Моэма была снята с репертуара. Репертуарный комитет счел слишком легкомысленной для строящего социализм советского зрителя комедию популярного английского драматурга, цель которого состояла в том, чтобы «духовно разоружить массы». Это мы процитировали конец антимоэмовской заметки в августовском номере «Литературной газеты» за достопамятный 1949 год. А полностью цитата звучит так: «Незадачливый английский шпион, который находится в услужении своих новых хозяев с Уолл-стрит с целью духовно разоружить массы». Английским шпионом Моэм — что правда, то правда — оказался и впрямь не слишком «задачливым», но на своих «старых хозяев» — британскую разведку он работал, когда Советского Союза еще не было. В 1950-е годы, с приходом «оттепели», «массы духовно разоружились», и с этого времени Моэм в России — едва ли не самый известный и читаемый зарубежный автор, его книги регулярно и огромными тиражами издаются и переиздаются. Популярностью пользуются на русском языке не только романы и рассказы писателя, но и его эссе, путевые очерки, пьесы — переводились, правда, всего две; как драматург Моэм в нашем отечестве до сих пор незаслуженно мало известен. На русский язык (что видно хотя бы из сносок в этой книге) Моэма переводила «вся королевская рать» российской англистики: К. Атарова, И. Бернштейн, Л. Беспалова, Н. Васильева, Н. Галь, Е. Голышева, И. Гурова, Ю. Жукова, М. Загот, М. Зинде, Б. Изаков, Т. Казавчинская, А. Ливергант, М. Лорие, Н. Ман, Р. Облонская, В. Скороденко, И. Стам, О. Холмская. На русский язык Моэм переведен практически весь, остались незначительные лакуны, в основном это пьесы и путевые очерки, два из которых вошли в Приложение к этой книге. Выходит Моэм в России и по-английски. Моэм — и это общеизвестно — превосходный стилист. Пишет он просто, ясно, каждое слово на своем месте, — и на его легкой, изящной, ироничной, типично британской прозе учатся английскому языку многие поколения русских филологов, лингвистов, журналистов (начинают, как правило, с таких классических рассказов писателя, как «Легкий ленч» или «Человек со шрамом»).

Завершающий же аккорд этой главы будет, увы, не в пользу нашего героя. Да, Моэм любил русскую литературу, но как же банальны, невыразительны, а нередко излишне «выразительны» рассуждения Моэма о русской литературе в «Записных книжках» за 1917 год! Русская культура для Моэма хоть и привлекательна, но далека, и он — вопреки наказу едва ли известного ему Тютчева — упрямо и крайне самонадеянно пытается измерить ее «общим аршином». А бывает, что еще хуже, — и не общим.