Читаем без скачивания Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сейчас расскажу, – ответил Ракушкин, отворачиваясь от окна. Его лицо, прежде мягкое, вдруг приобрело жесткость.
70
Москва. 1982 год. Простое отступление от сюжета.
Военный переворот.
В стране меняется порядок. Президент мечется в своем кабинете. Министры в ужасе, оскальзываясь на паркете, жгут бумаги и рвут провода, ведущие к телефонам, теперь бесполезным, но все же трезвонным.
Военный переворот.
По улице грохочут тяжелые грузовики. И днем и ночью, рычит и ревет.
Солдаты на улицах. Неувольнительная.
– Переворот!
Танки, винтовки и автоматы, бронемашины, патруль. Куда ты? Куда ты идешь без документов? Там лают собаки, и хаки, так много хаки. В глазах рябит, и хочется плакать, винтовки не целятся больше в зенит, они смотрят черным, глубоким зрачком, тебе в горло метят штыками. Рычит грузовик, визжит собака с перебитым хребтом.
Страшно?!
Сама история остановилась возле твоих ворот, стучит каблуками! Открой!
– Кто там?
– Военный переворот!
В ресторане ВТО, что на Арбате, стихами, написанными на салфетке и забытыми около тарелки с объедками, никого не удивишь. И официантов в особенности.
Убирая тарелки со стола, Сереженька, второй дежурный по залу, подхватил салфетку и унес ее на кухню. На этих кусочках бумаги иногда попадались презанятные рифмы, обычно матерного содержания. Или рисунки голых баб, с приписками типа: «У Аньки все лохматое…» Стишки Сереженька запоминал, чтобы при случае блеснуть, а картинки выбрасывал.
Написанное на этой салфетке не показалось официанту забавным, скорее наоборот. Переворот, танки…
И Сережа отнес салфетку администратору, Игорю Всеволодовичу.
– Тут вот… забыли… Игорь Всеволодович, – пробубнил дежурный и положил на стол скомканную бумажонку. – За пятнадцатым столиком…
Администратор неторопливо нацепил очки, прочел. Глянул на Сергея поверх оправы.
– Читал сам-то?
– Читал. Вроде и не в рифму. Мало ли…
– Это белый стих, дубина. Кто оставил?
– Андрей Андреевич оставили… – прогундосил Сереженька. – С журналистом каким-то обедали.
– Понятно. – Игорь Всеволодович спрятал бумажку в ящик. – Иди. Я разберусь. Спасибо.
Официант ушел.
Игорь Всеволодович достал салфетку, разгладил, подписал в углу: «Вознесенский А.А. 1982 г. Июль». Потом вложил эту бумажку в особую папочку, где хранились «всякие такие» записочки, по неосторожности оставленные посетителями ресторана.
А через пару лет грянула перестройка… И «всякие такие» записочки стали никому не нужны.
71
Хорхе Видела готовился к перевороту давно.
Не доверяя никому, он разрабатывал планы лично. Генерал точно знал, по каким улицам пойдет техника. Где и в какое время можно ожидать сопротивления. Что нужно взять под контроль. Какие узловые точки столицы контролировать. Видела заранее отобрал людей, которые будут претворять его планы в жизнь, и заранее подобрал других людей, которые в случае чего заменят первых. Времени у генерала было много, благо власть не интересовалась делами армии.
Первым делом в городе отключилась телефонная связь и прекратилось радиовещание. Телевидение как заведенное показывало только обращение генерала к народу. Видела призывал сохранять спокойствие, соблюдать порядок и не выходить из дома. Несколько танков встали на площади, напротив казарм национальной гвардии. Представитель генерала обратился к гвардейцам через мегафон и призвал их не поддаваться на провокации марксистов, засевших в правительстве, и не покидать казарм. К полудню на площади установили несколько железобетонных блоков, которые были оборудованы под пулеметные гнезда. Гвардия была блокирована, а больше оказать активное сопротивление было некому.
Президентский полк охраны разбежался.
Парламентариев заперли в зале заседаний. После того как некоторые депутаты попытались выломать дверь, солдаты пригрозили открыть огонь, и народные избранники успокоились.
Всем издателям было предложено воздержаться от публикаций каких-либо материалов, связанных с политическим моментом.
На всякий случай все типографии были взяты под контроль, персонал распущен по домам, а ворота опечатаны. Работали только подпольные печатные станки, которыми располагали монтонерос, но они опаздывали, безнадежно опаздывали.
В президентский дворец Видела явился лично. Изабелла Перон сказала только одно слово:
– Почему?
Она сидела за столом, сжав в руках бесполезный и молчащий телефон. Бледные губы. Стиснутые в кулаки руки.
– Сеньора, ваша власть завела страну в тупик. Вы не в состоянии вывести Аргентину из кризиса.
– А вы в состоянии?! – В голосе мадам президент прозвучали истеричные нотки.
– Да, – твердо ответил генерал. – Я в состоянии.
– Кровью?
– К сожалению, после того, что сделали вы… – Видела открыл дверь в кабинет, вошли двое офицеров. – Без крови уже не обойтись.
– Подлец.
– Гражданка Перон, вы арестованы.
– В чем меня обвиняют? – поинтересовалась Изабелла, поднимаясь из-за стола.
– В государственной измене.
В кабинете остро пахло сгоревшими бумагами. Диктатор открыл окно.
Удивительно, но в первые минуты переворота никто не пострадал. У гвардейцев хватило ума не высовываться. Президентский полк разбежался. А начальник полиции заявил, что его дело – ловить преступников, а не заниматься политическими интригами. Это было очень мудрое решение.
В принципе могла наделать шороху тайная полиция, но и она… решила не вмешиваться.
Переворот был произведен в считаные часы. Это был своеобразный марш-бросок генерала Виделы во власть.
И когда марксисты сориентировались, нашпиговали город листовками, призывающими опрокинуть диктатуру, строить баррикады… Было поздно. Эти листовки исчезли с улиц так же внезапно, как и появились. Жители сидели по домам, не зная, чего ждать от новой власти.
72
– Вся прелесть ситуации в том, что нам не нужно ничего делать. – Фон Лоос потер ладони.
Он стоял у окна, глядя на встающее солнце. На туман, из которого проступали очертания деревьев, сада. Барон не спал всю ночь. Однако усталости не чувствовал. В отличие от Генриха.
– Нам совершено нет нужды делать что-то! Только ждать, когда эта страна, как спелое яблоко, упадет к нам в ладони. Вы любите яблоки, Генрих?
– Я до сих пор не знаю, как их правильно есть.
– В смысле? – Фон Лоос удивленно обернулся.
– Как правильней – очищать их от кожуры или просто есть вместе с семечками. Как делали это у нас, в Мюнхене.
Фон Лоос захохотал.
– Как хотите, дорогой Генрих, как хотите! Мы будем есть это яблоко так, как нам того захочется! Может быть, – он схватил со стола серебряный ножик для разрезания бумаги, – может быть, сдерем с него кожу и разделаем на дольки! Или сожрем со всеми потрохами! Или станем поджаривать его на медленном огне! В этом прелесть власти, Генрих, прелесть власти. Делать то, что хочется делать, тогда, когда пришло желание!
– Вы исключаете из этой бочки меда ложку дегтя.
– Какую же?
– Ответственность.
– Пустая болтовня! – отмахнулся фон Лоос и засмеялся. – Вот чем вы мне нравитесь, Генрих! Вы мой адвокат дьявола. Я уже слышу, как вы бормочете: помни, Цезарь, ты смертен. Ха! Ответственность, друг мой, это уступка современного правящего класса пролетариям. Уступка, сделанная, чтобы предотвратить бунт. Быдлу скормили байку о том, что власть – это прежде всего ответственность. Этому поверили. Еще бы! Просто современный правящий класс не в состоянии держать пролетариев в подчинении. Не в состоянии! Поэтому вынужден идти на уступки. На самом деле власть – это прежде всего возможность делать все! Делать все! Как вам нравится? Дело плебса – стоять на коленях. Дело тех, кто правит, – властвовать. А дело императора – быть олицетворением власти. Которая может все.
Генрих внимательно слушал. Фон Лоос прохаживался по кабинету, толстый, надутый, возбужденный.
– А помните, – вдруг сказал Генрих, – как все начиналось? Веймарская республика, голодные дети, пустые заводы и рабочие, которые торчат перед воротами в ожидании возможности, просто возможности работать? Помните? И то, как от простого гриппа немцы мёрли подобно мухам, помните? И как фюрер кричал: «Я вытащу вас из этой грязи! И поведу вас к звездам! К звездам! Я дам вам работу. Много работы! Настоящей работы, которая имеет смысл!» Помните?
– Это трудно забыть… – уклончиво ответил фон Лоос.
– Я приверженец старой школы. Все, что мы делали когда-то, мы делали для своего народа. А не для власти. Зеботтендорфа интересует наука, если, конечно, тот концлагерь, который он у себя развел, можно так называть. Вас интересует бездна власти. А кого будет интересовать народ?
