Читаем без скачивания Падай, ты убит! - Виктор Пронин

— Мне всегда казалось, что анонимка — это нечто из ряда вон, это некая крайняя степень падения...

— Ошибаешься, — спокойно сказал Аристарх. — Анонимка... Это вроде признака гражданской зрелости. Если ты не писал анонимок, значит, как гражданин стоишь немного, значит, ничто тебя не возмутило, ничто не разгневало и ничего в нашей жизни ты не принимаешь близко к сердцу... Это плохо. Надо активнее включаться в жизнь. Я смотрю, ты относишься к анонимке, как... Анонимщики не одинокие рыцари, они представляют целое общественное явление — анонизм. За ним — и крик вопиющего в пустыне, и гнев человека, которого лишили права гневаться по какому бы то ни было поводу, и робкая попытка быть услышанным, и откровенная пакостливость, одобренная властью и моралью государства. Пишут в редакции, правительству, в Академию наук, пишут друг другу... Не подписываясь. Все, вместе взятое, и есть анонизм.

— Какое-то слово неприличное, — пробормотал я.

— Слово как слово, оно не может быть приличным или неприличным. У тебя мысли неприличные. Я вот сказал, что на снимке вижу несколько анонимщиков, но вовсе не обязательно, что они плохие люди. Они могут быть и порядочными, и отважными...

— Отважный анонимщик?!

— Да, — кивнул Аристарх. — Отвага вовсе не обязывает безрассудно бросаться на кого-то, не думая о последствиях. Это способность, трезво оценив возможности, выбрав оружие и цель, принимать решения и поступать с полным самообладанием. Если выбрана шпага — значит шпага. Если ружье — пусть будет ружье. Если анонимка...

— Кстати, о ружье... Оно уже появилось.

— Это хорошо.

— Ошеверов провел испытания. Стреляет.

— Ружье и должно стрелять. А если не стреляет, то это не ружье, а приспособление для заколачивания гвоздей. Согласись чтобы подсунуть взрывчатку в машину — тоже нужна отвага. Спокойная, здравая готовность идти до конца.

— Послушай, Аристарх... Когда ты, глядя на фотографию можешь сказать — жив этот человек или мертв, здоров он или болен, и можешь даже назвать его болезнь, я тебе верю. Ты уже доказал, что можешь. Когда ты говоришь, глядя на фотографию, что этому человеку нужно срочно менять железные зубы на золотые, при том, что рот его закрыт и ты не знаешь, есть ли у него вообще какие-нибудь зубы, я тебе верю. Убедился. Но когда ты вот так, походя, судишь о нравственности общества...

— Почему походя? — возразил Аристарх. — Я живу в этом обществе, каждый день общаюсь с тем или иным его представителем. Чаще приходится общаться не с самыми лучшими, поскольку я — все-таки милиционер. Да, мне легче распознать человека с пороками. Глядя на человека, я всегда знаю, чего он стоит, как далеко готов пойти... Я вхожу в троллейбус и знаю, кто из его пассажиров написал анонимку, кто только собирается, а кто никогда этого не сделает.

— И сколько же пассажиров одного троллейбуса готовы это совершить?

— Если едут человек двадцать, то пятнадцать — готовы. Или уже лишились этой своей невинности. Ты напрасно думаешь об анонимке как о чем-то чрезвычайном. Это мешает тебе понять простую вещь, — Аристарх помолчал. — Анонимка для многих — единственный способ и самоутверждения, и самовыражения.

— Ты хочешь сказать...

— Да. Именно это я и хочу сказать. Когда у вас хотят опровергнуть чье-то мнение, то о сути не говорят. Первый вопрос: «А кто ты, собственно, такой, чтобы мнение иметь? Кто позволил тебе слова произносить? По какому праву воздух колеблешь?»

— Ты становишься трибуном, — сказал я.

— Нет, для трибуна у меня нет гнева.

— Но... разве ничего не меняется? Газеты дышат новизной, переменами, свежий ветер...

— Прости, — Аристарх сделал почти незаметное движение ладонями, как бы разводя их в стороны, — я не вижу ничего такого, чего не происходило бы и раньше. Газетные страницы не первый раз дышат столь взволнованно... С ними это частенько случается. Кстати, они уже успокаиваются.

— Слушай, — сказал я серьезно, на тебя напишут анонимку.

— Я даже знаю, кто это сделает, — Аристарх поднялся. — Сейчас у тебя раздастся телефонный звонок, ты его ждешь, разговор будет долгим... Я пошел.

— А кто позвонит? — быстро спросил я, торопясь использовать последнюю минуту, пока Аристарх не исчез. Дело в том, что не на все звонки мне хотелось отвечать, не на все я мог что-то ответить, а некоторых просто боялся.

— Она уже набирает номер в автомате на Петровке, как раз напротив Художественного салона. Там целый ряд автоматов, она стоит в третьем слева. Пока. Как-нибудь договорим и я расскажу тебе о человеке, который обдумывает анонимку на меня. Он неплохой парень, но слишком страстно читает газеты.

— Но это буду не я? — не удержался Автор от дурацкого вопроса.

— Надеюсь! — ответил Аристарх уже от порога.

И в этот момент прозвенел звонок. Я бросился к трубке, а когда оглянулся, Аристарха уже не было.

— Это ты? — спросил голос из трубки.

— Да.

— Ну, здравствуй!

— Здравствуй... Рад тебя слышать!

— Я тоже... Как поживаешь? Хватит.

Тайны Автора должны оставаться священными для читателя. Аристарх оказался прав, разговор был долгим, и человек, послушавший его, много бы понял, но к нашей истории это не имеет никакого отношения. Хотя, если задуматься, то как знать, как знать... Не будь этого разговора, не было бы следующей главы или она получилась бы другой... Все в этом мире взаимосвязано, и дай нам Бог силы и разума отличить причину от следствия, силу от слабости, счастье от беды, любовь от чего-то очень на нее похожего...

12

Автор опустил описание обеда вовсе не потому, что забыл. Ну соберем мы снова всех за столом, опять начнут говорить глупости и уминать жареные куски морского окуня, запивая грузинским вином. Ничего нового сказано не было, никто не проболтался, не проявился с какой-то неожиданной стороны.

Пообедали. Насытились. Отвалились. Разбрелись по саду, обсуждая предстоящий дождь, расписание электричек на Москву, плотность Шаманьего подшерстка.

Когда солнце стало клониться к закату, а со стороны Бородинского поля потянуло свежестью и на горизонте возникли тяжелые округлые тучи, так набитые молниями, что они прямо торчали изо всех дыр в тучах, Ошеверов засобирался в Москву. Он вылил на себя ведро колодезной воды, достал из чемодана светлый костюм, попросил Валю выгладить сорочку и в полчаса был готов.

— Илья! Да ты прямо жених! — возбужденно воскликнула Селена. Но не стоит ее тон относить насчет особого отношения к Ошеверову, — Селена всегда была немного возбуждена. Ум, красота, образование давали ей тот тонус, благодаря которому она постоянно казалась несколько навеселе, если можно так выразиться.

— А что, Селенка! Поехали со мной! — неожиданно предложил Ошеверов. — Поехали!

— Куда?

— В Москву! Туда и обратно на моем мастодонте. Обернемся за два часа, если гаишники не прихватят. Но у меня для них версия готова. В Москву еду, потому что груз доставил, из Москвы еду, поскольку база закрыта, откроется в понедельник, ночевать буду в Одинцове.

— А как объяснишь Селену в кабине? — спросил Шихин.

— Скажу, что у меня к ней слабость. Они поймут и простят. Селена? Пообщаемся, поболтаем, поведаем друг другу наши маленькие тайны — девичьи секреты, мужские сокровенные желания... А то в такой толпе и словечком-то не перебросишься!

— В этом что-то есть... — засомневалась Селена. — А как быть с Игорешей?

— Ну его к черту, твоего Игорешу! Надоел — спасу нет!

— Вот тут ты, Илюша, прав, ой, как ты прав! — по-русалочьи расхохоталась Селена, и несколько подсохших листьев упало с деревьев. — Мороженым угостишь?

— Мороженым ты только закусишь то, чем я тебя угощу!

— Заметано! Игореша! Где Игореша? Впрочем, неважно, а то он еще переживать будет... Митя, скажешь Игореше, что я с Ошеверовым решила прошвырнуться, ладно? Он, конечно, огорчится, но ты утешь его, ладно? Похвали за что-нибудь, скажи, что он молод, красив, талантлив...

— Будет сделано, — заверил ее Шихин. — Послушай, Илья, — он отвел Ошеверова в сторону, — ты в самом деле едешь за анонимкой или хочешь с Селеной пообщаться?

— За анонимкой. И Селена пусть едет. Свидетелем будет. Читать письмо я ей не дам, но возможность убедиться предоставлю. Одну канистру вина я уже своему агенту вручил в качестве аванса. У меня для него еще одна приготовлена. Пусть отрабатывает.

— Кому вручил?

О, это моя маленькая тайна! Ты слышал, что я только что говорил Селене о тайнах? Обожаю маленькие тайны! Они обволакивают меня со всех сторон и создают над моей головой еле уловимое, но очень пикантное сияние! — Ошеверова понесло. — Я ни за что не признаюсь, каково мне пришлось в Салехарде! Не скажу, за что люблю Зину, свою жену единственную! Не выдам, откуда у меня это вино. Тебе не выпытать, кого я подозреваю...

— Уже подозреваешь?

— Как и ты, Митя, как и ты. И я уже просек, кого ты подозреваешь. Это заметно. Думаю, и преступник почувствовал. И не убеждай меня, что тебе это безразлично. В этом саду много народу, но спокойных нет. Почему все так веселятся, кричат, вспоминают всякие забавные случаи? Они возбуждены. Каждый про себя просчитывает, копается в прошлом, пытается найти корни анонимки. Все, кого ты видишь сейчас, — это следователи, мастера сыска и дознания. Держись, Митяй! Недолго осталось.