Читаем без скачивания Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов

– А тебе как раз сейчас душ принимать, когда Алеша собрался мыться! – снова взорвалась мать.

– Хорошо, мама, – вздохнул Монахов-младший. – Душ – потом.

Монахов-младший жевал оладьи и думал о том времени, когда он их любил. Он его не помнил.

Входил Монахов-старший и в награду за насилие над собой, за подвиг бритья и умывания, выглядел молодцом, глянул на сына этаким орлом-бодрячком.

– Я бы тоже вот этих штук поел… – снисходительно-шутливо говорил он жене, которая, классически подперев щеку, наблюдала жующего сына.

Мать поднялась, не скрыв вздоха.

– Ты же их никогда в жизни не ел!..

Изображение наконец встало на свое место. Сын поглядывал в телевизор, а отец рассказывал, что он видел накануне, поэтому не видел, что шло сейчас – тот самый конкурс балета, до которого отец был охотник.

Мать неприязненно косилась на отца.

Отец, конечно же, “нарочно” ел с ножа, оладья скользила, отец успевал ее поймать снизу и зажевывал целиком, продолжая, однако, рассказывать вчерашнюю телепередачу.

– Дай хоть сыну посмотреть телевизор… – сердилась мать.

А сыну вдруг становилось так тепло у этой чуть теплящейся, но и не затухающей семейной ссоры, словно у костерка, словно разморило; он потянулся сладостно и зевнул. Мать уже взбивала подушку…

Так он спал и ел целый день. Мать, как девушка, проходила неслышной тенью из комнаты на кухню, из кухни в комнату, бросая холодный взгляд на продолжающего рассказывать все виденное и прочитанное Монахова-старшего, приглашая помочь ей на кухне Монахова-младшего…

– Знает же, что нам надо поговорить… – сетовала она выходившему к ней сыну.

– Чем тебе пособить? – спрашивал образцовый сын.

– Да все уже, не надо. Посиди здесь. Расскажи. Чаю налить?

Сын пил чай, а рассказывать ему надо было про свою чуждую жизнь: про столицу, про карьеру, про новенькую жену и молодую квартиру. И все это стало так далеко для Монахова-младшего, как далеко и было. Словно эти три года вынимались из него, как ящик, целиком. И тогда оставался он, будто не уезжал и не расставался, только с небольшой прямоугольной темной пустотой внутри (где ящик). “Как они?..” – все вертелось у него спросить. (Мать поддерживала с прежней его семьей свои, отдельные от него отношения…) Но все не спрашивал. Как и мать не спрашивала же: “Ну как ты? доволен? счастлив?” Иначе зачем было затевать… “Я тебя в честь отца мужа назвала, а хотела – Митя…” – вздохнула мать. “Может, Митя и был бы счастливее…” – улыбнулся про себя сын. Так они и говорили не о том, ради чего уединялись, а о том, что вместе знали: опять о том же отце и говорили. Как сдал, как отощал, как не спит ночью, как не ест ничего, как характер, всегда такой, а совсем невыносимый сделался. Ничто не изменилось, и время опять не прошло… Монахов выглянул во двор: держась за заборчик, синей тенью прошла умершая год назад от рака тетушка – он отчетливо ее увидел: ничуть не изменилась, как раз такой он и видел ее в последний раз. “Совсем не маялась, во сне…” – сказала мать. “Вот штука – расстояние! – подумал в сердце сын. – Три тыщи километров равны трем прошедшим годам… Отъехал в сторону, а оказывается, вспять… домой вернулся…”

Тут отец приходил на кухню – “мешать”.

– Алеша, иди, передача интересная, про зверей…

И начинал пересказывать, что сейчас видел. Мать вздыхала, Алеша шел, смотрел телевизор, а отец все рассказывал про начало передачи, пока она продолжалась и заканчивалась, его не интересуя.

– Представляешь, – говорил отец (уже он что-то другое рассказывал, перескочил), – лес!.. – И глаза его загорались от чувства, большого и абстрактного – ни к чему. – В лесу, оказывается, не просто много деревьев, а лес – это сообщество!

– Ясно, не просто… – усмехался сын.

– Так вот, – пропуская иронию мимо, продолжал отец. – Они все корнями связаны, перепутаны и представляют единую систему. Именно – систему.

– Ну и что? – сказал сын.

– Вот, например, дерево умирает, умирает, а как умрет – на следующий день сухое стоит. Загадка, думают ученые. А оказывается, как только оно умрет – лес сразу из него все соки в свою систему забирает. Потому и сухое сразу же… Вот и выходит, – сказал отец, прослушав молчание сына, – лес – это не много деревьев, а коллектив, общество, и каждое дерево – не само по себе, а только вместе со всеми, и во всех нуждается…

– Мне кажется, ты что-то перепутал, – сказал сын. – Это звучит ненаучно.

– Может, я и не настолько квалифицирован, как ты, – готовно обижался отец, – но еще способен точно передавать смысл услышанного…

– Обязательно надо человеку свое всему свету навязывать… – процедил сын и откинулся навзничь на мамину подушку и глаза для убедительности прикрыл – устал от человечества.

Так он спал и ел, ел и спал, и к концу дня так успокоился, что ему показалось, что прошло несколько дней, а не один, что он тут давно, вроде и не уезжал… А состарился со стариками вместе в один день на три их года.

Поэтому утром, с юным аппетитом сглотав мамин завтрак (там, у себя, он столько и в обед не съедал), чмокнув маму в лоб, усмехнувшись для нее на спящего отца, он с какой-то даже радостью вырвался на улицу, как на свободу, и устремился готовно и азартно по столь неприятным и неинтересным (как ему казалось в столице) командировочным своим делам.

2

– Теперь направо, а потом снова немножко направо…

– Как улица-то называется? – недовольно сказал таксист.

– Вот именно, что не знаю, – возбудившись, говорил Монахов. – Показать могу.

Они еще немного поколесили, пока Монахов вспомнил родителей с непонятной, все возрастающей тоской. Размеры предательства Монахова все росли; господи! матери каждый лишний час с ним дорог и нужен как последний, – а он вот катит вместо неотложного аэродрома неведомо куда!.. “Ты меня не провожай…” – тоже мне. И ведь не хочется ему совсем… А как на крючке. Пока сомневался, пока думал, что вряд ли эта затея удастся, – ловкое, хитрое, шаткое выстроил сооружение, прямо шпионаж: жене позвонил, что не уверен, но, может, дня на два задержится: “Ты меня не встречай”; матери – что обидно, но, кажется, его срочно отзовут дня на два раньше: “Ты меня не провожай”; а ей, ради чего все, – что очень-очень вряд ли, но постарается, может, на денек и получится задержаться, но на день ее рождения он все равно остаться не сможет – какая разница, если они и отметят его на день