Читаем без скачивания Плывун - Александр Житинский

Прикажете выгравировать на блестящей табличке?

Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,

Не имена называет теперь, а клички.

Мертвые лица склонились ко мне с участьем.

Мертвым надеждам не суждено сбыться.

Как?

Вот это и называется счастьем?

И ради этого стоит на миг продлиться?

1972

«Обращаюсь к читателю…»

Обращаюсь к читателю,

А читателя нет.

Предан скоросшивателю

Мой словесный портрет.

В тонких линиях абриса

Невесомый почти,

Он – посланье без адреса,

Кто-нибудь, да прочти!

Не прошу снисхождения

За мое ремесло.

Все мои заблуждения —

Незаметное зло.

Мой потомок с беспечностью

Их осудит, смеясь.

Вот и будет мне с вечностью

Долгожданная связь.

1972

«Даты жизни целой…»

Даты жизни целой

В строчки уложу.

Вот еще незрелый

Вам рукой машу.

В горделивой позе,

Точно чемпион,

Неподвластный прозе

Нынешних времен.

Вот уже умнее

И печальней взгляд.

Что со мною? Старею.

Возраст виноват.

Кое-что усвоил

Из простых манер.

Понял, что́ я стоил

Раньше, например.

Вот совсем уж скучный,

Умудренный весь,

Неблагополучный,

Утерявший спесь,

Слабый, виноватый

Напрочь, навсегда.

Вот такие даты.

Месяцы. Года.

1972

«Долго совести до Бога добираться…»

Долго совести до Бога добираться.

Долго сор мести и долго завираться.

Долго книжные осваивать науки.

Всем мы ближние, но в этом столько муки!

Долго, долго драться с собственною тенью.

Чувство долга – многолетнее растенье.

Долго повести печатать на бумаге.

Чувство совести нуждается в отваге.

1972

Некоторые итоги

Я вспомнил всех, кого я не любил

(Их оказалось на поверку мало):

Приятеля, с которым водку пил,

Его жену, что всё на свете знала,

Ученого соседа моего,

Известного поэта одного,

А может, двух… Учительницу пенья,

Редактора на радио, кому

Высказывал в письме я точку зренья,

Неясную тогда мне самому.

Я вспомнил всех, кого я не любил,

И оказалось: я покладист был.

Я вспомнил всё, к чему был равнодушен

(Я не скажу, что вовсе нетерпим).

Успех у женщин? Он, конечно, нужен,

Но вот хлопот не оберешься с ним.

Тщеславие меня не подгоняло

И зависти я, вроде бы, не знал.

Не требовал от ближних пьедестала,

И то сказать: к чему мне пьедестал?

Всё выходило так, что я не воин,

Хотя в себе уверен и спокоен.

Я вспомнил всё. А то, что позабыл,

Фантазией расчетливо восполнил.

Я вспомнил всех, но я тебя не вспомнил.

Не потому, что тоже не любил,

А потому, что страсти не в почете,

Спокойствие оплачено ценой

Достаточной, и при таком расчете

Тебе одной известно, что со мной.

1972

«Эти письма порви поскорей…»

Эти письма порви поскорей,

Раскроши их на малые дольки

И развей за окошком… но только

Ни о чем, ни о чем не жалей.

Всё, что было когда-то милей

И любого подарка дороже,

Выбрось в форточку разом… и всё же

Ни о чем, ни о чем не жалей.

И вина напоследок налей,

Пригуби из бокала немного

И забудь меня, но… ради Бога,

Ни о чем, ни о чем на жалей!

1974

«Печку на ночь затопили…»

Печку на ночь затопили,

Принесли вязанку дров,

Стол накрыли, чай попили,

Разогрели чаем кровь.

Все дневные огорченья

И превратности судьбы

Без особого мученья

Вылетели из трубы.

Только влажный шепот сада

И бормочущая печь —

Вот и всё, что было надо,

Чтобы выпрямилась речь.

Чтобы тайные изломы

Нашей жизни суетной

Стали вовсе незнакомы

И ходили стороной.

1976

«На Васильевском острове ночь коротка…»

На Васильевском острове ночь коротка.

Над Васильевским островом спят облака,

Повторяя его очертанья,

Прикрывая ночное свиданье.

В темных сквериках липы наклонно торчат,

И какие-то типы в подъездах молчат.

Сигаретки горят со значеньем,

Приглашая к ночным приключеньям.

На Васильевском острове глуше шаги.

Синий ангел слетает с трамвайной дуги

И лицо твое искрой крылатой

Вырывает из тьмы вороватой.

Сотня окон разинула черные рты

И глотает холодный настой пустоты,

Но не спрятаться нам, не согреться.

В этом городе некуда деться.

1976

Год любви

Все поэты с ума посходили,

Повлюблялись, забросили стих,

Поглупели, забыли о стиле,

Никакой нет управы на них!

В январе, феврале и апреле,

В сентябре, октябре, ноябре

Всё грустили, печалились, млели,—

Вечерком, среди дня, на заре.

Ревновали, искали предлога,

Уезжали черт знает куда.

И – ни рифмы, ни буквы, ни слога,

Только письма туда и сюда.

Целовали возлюбленных в груди,

Совершали иные грехи…

А другие какие-то люди

Потихоньку кропали стихи.

1974

Февральская поэма

В. Б.

1.

Зима такая – то заплачет,

То горьким снегом завалит.

Наверно, это что-то значит,

И в этом замысел сокрыт.

Наверно, хитрая природа

Опять готовит недород,

Но все упорней год от года

Наш удивительный народ.

А впрочем, есть такое мненье,

Что потеплело все вокруг.

И теплые стихотворенья

Шлет с юга недалекий друг.

Повсюду теплое участье

В моих немыслимых делах,

И даже тепленькое счастье

В квартирных светится углах.

Сижу на кухне за машинкой,

И капли бьются о карниз.

Вот чертик с бешеной лезгинкой

Из Грузии, без всяких виз,

Блестя кавказскими глазами,

Сжимая узенький кинжал,

Весь в газырях, смешной, с усами,

Ко мне внезапно забежал.

Откуда? Что за наважденье?

Ведь я элегией болел!

Но чертик, чувствуя смятенье

Мое, на табуретку сел

И, наслаждаяся кинжалом,

Полезным духом макарон

И сыра запахом лежалым,

Повел такие речи он:

«Вы думаете, сочинитель,

Что я, шутейный персонаж,

В поэме этой только зритель?

Отнюдь! Я соблазнитель ваш.

Вы думаете, я не смею

Оставить запись на полях?

Все ваши рифмы я имею

В моих блестящих газырях!»

И вслед за этим, как проворный

И ловкий иллюзионист,

Рукою тоненькой и черной

Он стал набрасывать на лист

Такие рифмы: лето-мета,

Зима-письма, тебе-судьбе…

Во всем похожий на поэта

И с бородавкой на губе.

И я, скорее под диктовку,

Чем по велению ума,

Используя его сноровку,

Постыдно начал: «Шла зима.

Летел февраль подбитой птицей.

Я ждал письма. Оно не шло.

Над нашей северной столицей

Пока еще не рассвело…

Я шел по Невскому. Струились

Огни машин по мостовой,

И окна медленно слезились,

И фонари вниз головой

В просторных лужах отражались.

Висела водяная пыль.

Прохожие в сторонку жались,

Когда бежал автомобиль.

Я шел по Невскому на запад,

К Адмиралтейству, но на грех

Дальневосточный дикий запах

На Мойке, на виду у всех,

Меня поймал за нос, и тут же

Я провалился и исчез,

Оставив вам витрины, лужи,

Февраль, тоску и райсобес…»

2.

На берегу того залива,

Почти что на краю земли,

Где волны весело, игриво

Барашки белые несли,

Стояли девочка и мальчик,

Прожившие полжизни врозь…

Такой затейливый кошмарчик,

Что только оторви да брось!

Любовь?.. Скорее, отсвет детства

И юности свободный стих,

За то полученный в наследство,

Что было чистого у них,

Что сберегли они подспудно

И пронесли с собой тайком

По жизни медленной и трудной,

Где на коне, а где пешком.

Три встречи было, три разлуки,

Три ожидаемых беды.

Твои опущенные руки

И рельсов жуткие следы.

Вагон пошел, как нож по вене,

Болтая красным фонарем.

Мы трижды гибли в этой сцене,

Но сколько раз еще умрем?

Нам посчастливилось родиться

В такой обширнейшей стране!

Мы, точно маленькие лица

На брейгелевском полотне,

Разбросаны в углах небрежно

Среди чужих и чуждых лиц

И наблюдаем безнадежно

Парение свободных птиц.

Кричи, зови – не дозовешься!

И щель почтовая узка.

По письмам вряд ли разберешься,

Какие долгие века

Прошли без нас, пока мы ждали,

Пока читали невпопад

Слова вокзальные в журнале

И шли вперед с лицом назад.

Зачем нам память, если болью

Она прорезалась опять?

Зачем нам этой крупной солью

Былые раны посыпать?

Зачем нам долгое мученье

И плач по дурочке-судьбе?

Я хоть в словах ищу спасенья,

Но что останется тебе?

3.

С такими мыслями я вышел

На Стрелку. Серая Нева

Катила мимо. Кто услышал

Мои печальные слова?

Но все казалось мне печальным:

На рострах вид печальных тел,

И ангел в золоте сусальном

Печально крыльями блестел.