Читаем без скачивания Афонские рассказы - Станислав Сенькин

Отец Никанор глядел, как приближается старый рыбацкий баркас его давнего друга Сотириса. Рыбак жил в Ериссо и помимо основной профессии занимался морским извозом – доставлял паломников на Святую гору. Сотирис причалил к карульской арсане; из обшарпанного баркаса вместе с рыбаком вышли, как и предполагалось, два священника и мирянин.

– Мир дому сему! – ступив на святую землю, паломники приветствовали улыбающегося старца в поношенной схиме поверх рясы.

– С миром принимаем.

Отец Никанор поправил очки с толстыми линзами и внимательно посмотрел на гостей. Затем, отпустив Сотириса, обещавшего вернуться за паломниками завтра, пригласил их в келью. Гости, захватив подарки, последовали за старцем. Держась за страховочные цепи, потянулись они к старой келье Иверской иконы Божьей Матери.

– Будьте осторожны, дорогие, крепче хватайтесь за цепи и смотрите под ноги – здесь очень опасные тропы.

Паломники и не заметили, как дошли до места. Угрюмые карульские скалы с редкой колючей растительностью скрывали за собой деревянную избушку с куполом – келью Иверской иконы Божьей Матери. Старец толкнул дверь.

– Вот мы и дома.

Гости вошли в келью, оказавшуюся внутри еще более скромной, чем снаружи. Хозяин усадил их за стол и вынес тарелку с лукумом и три рюмки анисовой водки [27]. Паломники помолились перед едой и принялись за угощение.

Отец Никанор знал пятидесятилетнего иеромонаха Доримедонта из Джорданвила и его духовного сына Николая, потомка древнего дворянского рода, – они посещали его уже третий раз. А вот «красного» священника он принимал у себя впервые. И чего Доримедонт привез его к нему, ведь он-то неоднократно слышал, как старец хулил советскую власть и продавшуюся ей Московскую Патриархию?

– Отец Никанор, позвольте вам представить отца Петра, ему скоро предстоит служение в Лондоне. Сейчас Московский Патриархат выходит на международный уровень, и ему необходимо пересмотреть свое отношение и политику по некоторым принципиальным вопросам. Вот отец Петр и хотел бы познакомиться с афонской духовностью.

Паломники с интересом осматривали жилище подвижника. Низенький деревянный стол, пять стульев, ложки, висящие на стене, старая русская печь, чугунные котелки; все было почти так, как при старце Феогносте, только несколько новых картин с афонскими видами украшали избушку. Но в этой простоте была особая красота, что сразу же почувствовали паломники. Примерно такое же чувство охватывает людей, которые смотрят на древние чудотворные иконы. Иные иконы не имеют красоты в художественном смысле: их лики темны от старости, и, по мнению атеистов, некрасивы. Но благодатная сила, присущая чудотворным иконам, пробуждает у людей другие, духовные чувства.

Отец Никанор не раз убеждался, что Афон действует на людей подобно чудотворным иконам, пробуждая в них высокие чувства. Иногда эти возвышенные чувства паломников не совпадали с чувствами старожилов, привыкших к святому месту. Отец Никанор в этом случае часто шутил: «Одно дело – туризм, другое – эмиграция».

Схимник не хотел нарушать сложившиеся давным-давно на Афоне традиции гостеприимства и решил сдерживать свое нерасположение к «красной Церкви». Он с долей иронии посмотрел на отца Петра.

– Как там Россия-матушка поживает? Выполняете ли пятилетку? – Старец немного нахмурился. – В церкви-то ходют еще или все переломали?

– Да вроде ходит народ. После войны многие уверовали. Сейчас чуть хуже. – Священник чувствовал себя неловко и смущенно теребил в руках кипарисовые четки. – Меня ждет в Лондоне ответственное служение, и я приехал вместе с моими американскими друзьями в этот святой удел Матери Божьей, чтобы попросить у Пресвятой благословения на свой труд.

Старец немного успокоился. Этот Петр был не так уж и страшен.

– Хорошо, хорошо… Я одно время жил в Москве. Но как давно это было. Я ведь покинул Россию еще до революции и даже видел самого святого императора Николая.

Никанор подчеркнул этот факт намеренно, желая поддеть «красного» попа: их Церковь упорно молчала о своем отношении к последнему царю Российской империи.

– Хм? Правда? – Иерей покраснел и неловко кашлянул в кулак.

Установилось долгое молчание. Все понимали, из-за чего оно возникло, но никто не решался первым нарушить его.

Отец Никанор обычно после традиционного угощения вел своих гостей в небольшой храм, где они служили молебен, но как он приведет туда этого московского иерея и будет с ним молиться? Лучшее средство от неловкости – искренность.

Стараясь сохранить дружелюбие, хозяин сказал московскому гостю:

– Вы простите, отец Петр, но я не могу повести вас в храм и молиться с вами…

– Я понимаю вас: церковная дисциплина обязывает, – сказал отец Петр и, смущенно улыбнувшись, поправил окладистую бороду.

В душе отца Никанора поднялась привычная волна негодования против советской власти и Московского Патриархата. Но сейчас он вдруг вспомнил своего старца и поставил гневным помыслам преграду:

– Брак лакерды.

– Что вы сказали?

– Да нет, это просто у нас со старцем Феогностом была такая присловица.

Никанор поставил чайник на «газаки» – газовый баллончик с горелкой, вспомнил свои давние споры со старцем и улыбнулся.

Отец Петр неожиданно искренне улыбнулся в ответ и выдохнул:

– Быть может, отцы, мы когда-нибудь и сможем понять друг друга?

Все опять замолчали. Старец задумался и перевел взгляд на гостей:

– Богу все возможно… А пока давайте пить чай!

Солнце уже клонилось к закату, поднимался южный ветер, который всегда гнал большую волну. Афон стоял и будет стоять твердыней света среди веков и континентов, напоминая миру о бренности всех человеческих споров и трений, о вечном превосходстве Божьей любви над человеческой ненавистью.

Доминиканец

Сегодня небо было серым и задумчивым, обрывки туч сбивались в свинцовые стаи, воздух был влажным и солоноватым, морось заставляла старого монаха поеживаться и сильнее кутаться в рясу. Монах со странным для Афона и вообще для православия именем Ансельм задумчиво наблюдал за рокочущими волнами, разбивающимися о пирс. Хоть и страшно было море в гневе своем, но эти раскатистые волны могли погубить лишь тело, тогда как житейское море легко могло поглотить и самую осторожную душу…

Отец Ансельм тяжело вздохнул, скорбя о своих грехах. Будущий афонит [28] родился в простой католической семье, вырос набожным католиком и был пострижен в монахи в одном из доминиканских [29] монастырей, где затем провел много лет. До сих пор Ансельм с любовью вспоминал свою келью, где проводил все свое время в молитве.

Так бы и окончил отец Ансельм свои дни в тихой доминиканской обители, если бы однажды аббат монастыря не поручил монаху одну важную миссию, справившись с которой, он мог бы считать свой жизненный путь пройденным не зря.

Но опытный, уже пожилой католический монах-доминиканец успешно провалил эту миссию…

Отец Ансельм невольно улыбнулся, вспоминая, как он с готовностью и радостью от того, что сможет пожертвовать своим покоем ради Христа, согласился на миссионерскую деятельность. Ему нужно было вести проповедь в странах центральной Африки, борясь с прозелитизмом греков. Нельзя сказать, что он в первый раз тогда услышал это слово – Афон: отец Ансельм был специалистом по греческому языку и истории Византии, а потому много знал об этом месте. Его мать была гречанкой, а отец сицилийцем. Детство будущий монах провел в Палермо, закончил с отличием колледж, а затем католический университет в Милане, получив степень магистра богословия. Его, вне всякого сомнения, ожидало блестящее будущее, но вскоре после выпускного вечера Лучиано – так его звали тогда – облачился в доминиканскую рясу с капюшоном, подпоясанную кожаным поясом: он стал послушником.

Через три года его постригли в монахи. Время незаметно пролетало в трудах и молитвах. В качестве послушания отец Ансельм переводил малоизвестные богословские труды с греческого и работал на кухне. Характер Бог ему дал спокойный и миролюбивый, поэтому особых искушений у него не было. Река жизни текла от утра к утру, от ночи к ночи, а он лишь наблюдал за ее течением с тихого островка. Каждый день в сети попадала рыба и пекся хлеб – Бог заботился о монахах. Отец Ансельм провел в монастыре несколько десятков лет и незаметно для самого себя состарился. Он никогда не смотрелся в зеркало, но однажды обратил внимание на свое лицо, отразившееся в зеркальной поверхности новой сковородки. Ансельм не ужаснулся, но, конечно же, удивился: он уже был стариком, настоящим стариком… Каждый новый закат все вернее приближал его к могиле, где будет лежать его тело до второго и страшного Пришествия Господня. И тут отец Ансельм задумался: а готов ли он к смерти? Христос принес людям Себя в жертву и призывал следовать по своему пути. А какую жертву сам монах Ансельм принес Господу? Вера была для него счастьем, а монашество – радостью, сравнимою с радостью отцовства. Какую же жертву принес он?