Читаем без скачивания Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дядя, дядя, – наконец заплакал мальчик, тормоша возницу. – Дядя, гляди: чей-то папка-то упал. – Перед всхрапывающими мордами лошадей лежал на мостовой огромным крестом боец-верзила. Раненая рука его была по-боевому откинута наотмашь, в другой – навсегда зажата винтовка.
Люди, кто уцелел, еще сильнее прижались к земле.
Лошади же, наоборот, как по общей команде, все разом вздыбились. Им, лошадям, не в пример людям, сейчас хотелось стать журавлями – взмыть в небо и лететь, лететь в свободной выси, пока не отыщется новая земная твердь, где не ступала бы нога человека. И они, лошади, улетели бы журавлями в небо, но их удерживали пеньковые постромки.
И тут с возницей что-то стряслось. Он со всего плеча жахнул кнутом по спинам шалеющих разномастных, чтобы не дурили, а то ишь что надумали: улететь с грешной земли без своего заботника.
– Не выйдет, маткин берег, не выйдет! – заорал боец не своим голосом – то ли на рвавшихся из упряжи лошадей, то ли на родное небо, ставшее ему перевертышем. Нахлестывая неуловимыми движениями на левую руку петли вожжей, он крикнул мальчишке:
– Виташка, держись за дядьку Матюху, как за папку!
Чубарый вдруг почувствовал, как ему опалило губы. Будто их кто прижег раскаленным жигалом. Поэтому-то он и не узнал матюхинской руки, обычно мягкой к вожже. Словно кто-то другой – коновал Артюха! – немилосердно сворачивал ему шею в бараний рог… И только от повторного удара кнута он пришел в себя: разглядел перед собой образовавшийся каким-то чудом неширокий прогал в людском повале. В него-то, а затем между шапками деревьев, через шпалеру низкорослого кустовья и рванула подхлестнутая пара разномастных.
Повозку с ранеными сперва вынесло на парковый газон. Застланный сизым дымом, он казался полноводным озерком, и повозка как бы катила по его дну. Потом, спрямляя путь, промахнули по благоуханной клумбе, на которой только чудом не опрокинулись. А лошади, уже совсем ошалев, подмяли невысокую прихотливую деревянную городьбу и, как на каменную стену, с храпом налетели на большой фанерный щит «Доски почета». С хрястом повалили ее, и колеса фуры прокатили по бравым лицам ударников-стахановцев. Среди них был и новинский завконефермой Илья Брага. Только навряд ли разномастные и их возница разглядели своего знатного однодеревенца…
И вот уже повозка с ранеными, подпрыгивая на колдобинах, катила по пустынной улице приречной Слободы, где искони жил мастеровой люд Старого Града. Покинутые жителями осанистые, рубленные навек пятистенки с мезонинами-теремками и, все как один, с затейливым голубым кружевом на окнах провожали матюхинскую карету какими-то пустыми выстуженными взглядами. Совсем недолго осталось им вот так, зябко глядеть на мир своими синеокими ледышками. Последний час их был предрешен. Железные ястребы, меченные черными крестами на недвижных крыльях, уже хищно кружили над их тесовыми крышами с деревянными конями и петухами на шеломах…
За околицей Слободы колеса повозки мягко покатились по луговому проселку по-над рекой. Перестали стонать и раненые под брезентовым пологом. Вскоре, почуяв освежающую благодать реки, они дружно заканючили сиплыми голосами:
– Пи-ить…
– Воды-ы, земляк.
– Потерпите, братушки… совсем недолго осталось маяться вам, – отвечал им возница, дергая за вожжи и понукая разномастных. – Шевелись, родимые, шевелись! – А у самого в мыслях одно: «Только бы перевоз работал…»
Паромная переправа была в верстах десяти ниже по реке.
«Знай наперед, што втюришься в расставленную на людей мышеловку, незачем было бы и заезжать в Град, – стал корить себя боец за то, что не вспомнил про перевоз еще на подъезде к Граду. – Да и ближе б вышло».
До последней минуты Сидоркин тешил себя надежой:
– Коли Батый споткнулся на своем коне у стен Града, то и эта вражина обломает себе роги, – говорил он раненым еще вчера на переправе во время бомбежки на реке Шелонь.
Там же он окончательно решил для себя и как поступить с мальчишкой после того, как сдаст раненых в медсанбат. А решил Матвей так: Витю-Виташку подсыпать под милосердное крыло своей Лукерьи, благо от Града до их деревни было рукой подать. И этой задумкой, не утерпев, мысленно поделился тогда со своими разномастными однодеревенцами: «Там, где за столом сидят шестеро, и семому найдутся место и ложка».
«Эх, если бы да кабы… – вздохнул возница, подгоняя лошадей. – А на деле-то вона как вышло: едва ноги унесли из Града. Теперь надо безотлагательно решать участь не только мальчишки, но и раненых… А с ними труднее. Это тебе не полдюжины винтовок закопать у себя в подполье».
И не было сейчас над ним такого генерала, который отдал бы толковый приказ рядовому Сидоркину, как спасти раненых. Зато он, рядовой, ясно отдавал себе отчет: всякое промедление с излечением – конец для них. И теперь, как он, новинский Матвей, поступит с ранеными, согласуясь со своей совестью и воинской присягой, так и будет…
А как будет?
Он еще ничего не знал, кроме одного: «Ни за понюх табаку пропадут мужики». И тут на него накатило прозрение. Да такое, аж под пилоткой волосы зашевелились. И он снова, только уже мысленно, обратился за «советом» к своим верным однодеревенцам:
«Остается для них одно спасение – наши Новины. Ваша радетельница, незабвенная моя Лукерья Митревна, глядишь, и выходила б страдальцев. К тому ж большая порука правому делу – теща, ворожея на целебные травы. Какая-то, да была б надежа для мужиков… Потом, как встали б на ноги, и из окружения вышли б ко своим. Ну, а насчет рыска, тут свой резон: в нашу лесную глушь да болотные топи не больно-то сунется неприятель…»
Матвей шумно перевел дух и, не замечая, стал уже вслух излагать свои планы, чего не хотел бы:
– Сколь еще придется пятиться фронтом, ведь этого, поди, не знают и енералы – ни свои, ни чужие. А с мужиками уже сегодня, однако ж, надо што-то решать. И то правда, эту поклажу – не свалишь с кряжу…
– Земляк, – настороженно прервал «конфиденциальную» беседу возницы с его однодеревенцами один из раненых под брезентовым пологом, – уж не фрицам ли ты задумал нас сдать всех оптом? Отвечай, Иуда?
– Да уж лучше плен, чем сдохнуть последней собакой в этой вонючей телеге, – заспорил с ним другой раненый. – Жить хочу!
Под пологом послышались матерные выкрики и сдавленное пыхтение:
– Ах, ты, гад ползучий! Жить он хочет!.. Да я тебя прежде задушу своими руками, а потом уж катись на все четыре стороны!
Возница постучал кнутовищем по брезенту и строго прикрикнул:
– Эй, вы! Петухи! Глядите… у меня не у Кондрашки! Щас обоих стащу в канаву – и цапайтесь там!
Под брезентовым пологом тут же утихомирились. Но ненадолго:
– Деревня… ты куда дел мою винтовку?
– Где надо, там и лежит твоя винтовка! –
