Читаем без скачивания Самолет без нее - Мишель Бюсси

«Мальвина де Карвиль!»

Марк несколько минут безотрывно смотрел на раздвижные двери вагона, карауля появление Мальвины. Он никого не увидел. Должно быть, Мальвина села в другой вагон. Впрочем, Марк не испытывал ни малейшего желания бегать по поезду в ее поисках. И не собирался во второй раз позволять ей подловить себя, как мальчишку. К тому же его ждали последние двадцать страниц дневника.

Сначала надо его дочитать. А уж потом он займется этой ненормальной.

Дневник Кредюля Гран-Дюка.

Покидая бар «Эспадон» после встречи с Зораном Раджичем, я почти верил: этот мелкий базарный жулик сказал мне правду. Чем больше я размышлял, тем яснее вырисовывалась передо мной логика событий. Итак, 23 декабря Жорж Пеллетье, обитавший в хижине на горе Мон-Террибль, стал свидетелем крушения самолета. Именно он первым очутился на месте катастрофы и обнаружил чудом спасшегося ребенка. До приезда спасателей он успел забрать себе золотой браслет с именем девочки. То есть поступил как настоящий мародер.

Если вы следите за ходом моих рассуждений, то должны понять: ребенком, которого выбросило из самолета, была Лиза-Роза де Карвиль. Отныне это утверждение представлялось почти стопроцентно справедливым. Почти… Черт бы побрал это «почти»! Несмотря ни на что Зоран Раджич вполне мог оказаться обыкновенным мошенником, выдумавшим свою историю от начала до конца с тем, чтобы вытянуть из меня деньги. Для такого прожженного типа, как он, это не составляло труда. Иначе говоря, я вернулся к исходной точке: предположения, предположения и снова предположения. Некоторые из них выглядели весьма солидно, но все-таки оставались лишь предположениями. А мне нужны были факты.

В общем, называйте как хотите: предположения, подозрения, свидетельства, стечение обстоятельств… Я рассказал вам все, что знаю сам. Теперь вам известно об этом деле ровно столько же, сколько мне. Вот и попробуйте в нем разобраться!

Впрочем, честность требует от меня признаться, что одну вещь я от вас утаил. Правда, это не столько факт, сколько некое ощущение. Мне очень трудно его описать — гораздо труднее, чем свои изыскания на горе Мон-Террибль или разговор с тем или иным свидетелем. Откровенно говоря, я уже постепенно склонялся к мнению, что все имеющиеся в деле улики — браслет, могила, купленная на Большом базаре детская одежда и прочее, — не стоили и ломаного гроша. Не больше, чем цвет глаз или музыкальные способности.

Истину следовало искать в совсем другом месте. В области чувств. Если точнее, в области человеческих взаимоотношений.

Я имею в виду отношения Марка и Эмили.

Полагаю, настало время подробнее остановиться на этой странной теме. Бедные дети, они оказались неспособны к сопротивлению! Жизнь все решила за них.

Николь, как бы она ни старалась, была от этого слишком далека. Я имею в виду, далека от Марка и Эмили. Изнуряющая работа — днем и ночью, без выходных. Бытовые заботы. Разница в возрасте. Марк и Эмили росли без матери. Без отца. И даже без дедушки. Ничего удивительного, что они так сблизились. Две одинаково белокурые головки. Два ангельских личика — хоть сейчас снимай для рекламы. И в то же время они были такими разными…

Ладно, перехожу к делу. Я знаю, что Лили с Марком прочтут эти строки. Поэтому я должен быть на высоте. Впрочем, когда это случится, меня уже не будет…

Марк… Голубые глаза и мечтательный взгляд, словно бы стремящийся проникнуть за горизонт времени и окунуться в тот золотой век, когда на морских просторах хозяйничали дьеппские пираты. Казалось, его манили к себе какие-то неведомые сирены… Вместе с тем это было ошибочное впечатление. Просто Марк очень любил свой квартал и свой дом. Друзей, бабушку. Но больше всех — Эмили.

Марк любил все то, что его окружало, и эта любовь, накапливаясь с годами, становилась все сильнее и щедрее. Это была такая, э-э, очень домашняя любовь. Марк был скромным парнем. Пожалуй, даже робким. Сдержанным и немногословным.

Я бы сказал, он был кумиром белошвеек — если под белошвейками понимать старшеклассниц Дьеппа. В том числе и потому, что не обращал на них никакого внимания. С той поры как я его узнал и как добросовестный следователь стал за ним наблюдать, Марк демонстрировал безоглядную преданность Эмили. Он заменял ей брата, отца и деда одновременно. Служил ей защитным экраном. Громоотводом. Зонтиком.

И в этой роли он чувствовал себя счастливым.

Малышка Эмили в долгу не оставалась. В ее присутствии оживало все. Все, к чему бы она ни прикасалась, начинало играть новыми красками. Невероятно красивая, особенно на том мрачном фоне, что окружал ее в повседневной жизни: закрытые заводы, кирпичные стены, водосточные канавы… Ее красота перекликалась с закатами на морском берегу, осенним лесом в Арке и радугой, встававшей над утесами.

Она была похожа на яркую бабочку, случайно залетевшую в темную комнату. Или, если угодно, на стрекозу…

Благодаря Эмили тесный домишко Витралей казался вдвое, вдесятеро просторнее. Она наполняла его музыкой. Мелодии Шопена и Сати делали его воздушным и невесомым, заставляя воспарять над скучной землей и, глядя на нее сверху, заливаться серебристым смехом.

В минуту грусти спасением Эмили была музыка.

Легкокрылая бабочка.

Одинокая бабочка, не сознающая своей красоты. Эмили никогда не задавалась и не корчила из себя неземное создание. Она с удовольствием ходила болеть за Марка на стадион «Морис-Тумир» и, когда тому удавалось ловким приемом схватить соперника за ноги, оглашала трибуну восторженным воплем. Обувшись в кроссовки, она отправлялась на десятикилометровую пробежку по одному и тому же маршруту — Дьепп — Пурвиль — Варанжвиль — Пюи. Шесть долин и пятисотметровый перепад высоты.

Она, подобно солнцу, освещала этот город. Признаюсь, я тоже таял под ее лучами.

Кредюля-дедуля.

Казалось, едва не погибнув в трехмесячном возрасте, она научилась ценить жизнь и не собиралась терять даром ни крошки. А как она гордилась своим Марком! Своим защитником. Своим белокурым ангелом-хранителем…

Марк и Эмили очень рано поняли, что никакие они не брат и сестра. Ненастоящие. Не такие, как другие. Тайна, тщательно сберегаемая Николь, выплыла наружу случайно, на школьной перемене, когда первоклашки высыпали во двор. Родители напрасно думают, что дети ничего не слышат. Они все слышат и повторяют. Перевирая в меру своего понимания.

Малышня из школы Поля Ланжевена придумала такую игру. Дети гонялись за Эмили, раскинув руки и наклонив голову, издавая звуки, напоминающие рокот самолета. Подбежав поближе, они принимались вертеться на месте и наконец падали на землю возле ее ног. Эта игра очень скоро стала в школе Поля Ланжевена любимым развлечением ребятни — рухнуть на гудрон и притвориться мертвым.

Марк, со своей стороны, неизменно брал на себя роль истребителя. Возвышаясь над младшеклассниками на несколько сантиметров, он Кинг-Конгом набрасывался на тех из них, до кого мог дотянуться, и сурово наказывал. Но он был один, а озорников — много.

Марк и Эмили никогда не чувствовали себя братом и сестрой. По мере того как они росли, росли и их сомнения.

Наименее жестокие из школьников довольствовались тем, что дразнили их «женихом» и «невестой».

Разумеется, они любили друг друга. Это просто бросалось в глаза. Но какой любовью?

Думаю, Марк начал задумываться над этим вопросом годам к десяти. С самого рождения, вернее, с момента катастрофы, они с Эмили спали в двухъярусной кровати. Он — внизу, Лили — наверху. Позже Николь внесла в этот порядок кое-какие изменения: за Марком осталась их прежде общая с сестрой маленькая спальня, а Эмили перебралась в спальню к бабушке.

Николь старалась делать все, что было в ее силах. Все, что позволяли ей скромные средства. И почти всегда находила решение очередной проблемы.

Выше я говорил, что давно задавался вопросом: что за любовь их объединяла?

Признаюсь, я на этом не остановился. Я за ними подглядывал. Шпионил, как презренный папарацци. Снабдил Назыма камерой с телеобъективом. На всякий случай.

Впустую. Чувство на пленку не заснимешь.

Что за любовь?

Ответ на этот вопрос знают только они двое. Если знают…

Я — нет.

Даже наука оказалась бессильна мне помочь.

Впрочем, об этом чуть ниже.

Лили исполнилось пятнадцать лет.

Тест ДНК… Этот проклятый тест ДНК.

Сам я с ним не торопился. Хотя подозревал, что в конце концов Матильда де Карвиль потребует, чтобы я его организовал. Засунет куда подальше свою религиозную этику и заставит говорить гены. А Бог и вера — побоку. Она жаждала узнать истину. Что ж, вполне человеческая реакция. Странно, что она так долго сопротивлялась.

Что касается меня, то я отнюдь не горел желанием проводить подобный анализ. Честно говоря, побаивался. Поставьте себя на мое место. Пятнадцать лет упорной работы против трех капель крови.