Читаем без скачивания Лекарство против страха - Аркадий Вайнер

Сейчас нам надо будет с Азриелем собрать свой нищенский нелепый скарб — весь он влезет в два мешка — и тащиться на почтовое подворье, дожидаться там дилижанса, а потом трястись по неведомым дорогам. Дана мне почемуто судьба Агасфера, с той разницей, что не хватает из его участи лишь сущей безделицы — вечности. Быстро пробежит намеченный мне срок, и не оставив ни детей ни дома, ни школы своей, ни учеников, которым вручил бы познанное, накопленное и собранное, вылечу я в ту же бесконечную тьму, из которой появился в этот сияющий, радостный мир.

Ход мыслей моих невеселых прерывает зрелище прекрасного экипажа, стоящего у наших дверей. Предчувствие радостных вестей, добрых перемен сладко ворохнулось на сердце, ибо из жилища пахнуло в лицо ароматом настоящей баварской колбасы с майонезом, тмином, перцем и пряностями. Я вижу, что в кубках пенится старое доброе маасское вино, а за нашим колченогим, кривым столом пируют славный Азриель и неведомый быстроглазый молодой человек в платье скромном, но наверняка дорогом. Они бросаются мне навстречу:

— У нас гость…

— Имею честь и удовольствие..

Но гость — заика, и Азриель опережает его вестью: нас приглашает к себе в город Базель просветитель, книгоиздатель и купец Иоганн Фробен. А посланец, наш гость — помощник Фробена, его приказчик, доверенное лицо, студент университета, будущий врач, мастер на все руки, почитатель моего медицинского метода, прекрасный бурш по имени Иоганн Хербст, но зовут его все Опоринус. И пиршественный стол он накрыл за несколько минут.

Изголодавшийся Азриель весел и благодушен, и Опоринус ему явно нравится, да и мне, по чести сказать, приглянулся этот парень. Он говорит, что без меня отсюда не уедет:

— П-почтенный Фробен т-только на вас и надеется. Я сказал ему, отправляясь в п-путь, что великий П-парацельс п-придет и исцелит его на радость д-добрым людям и на срам нашим ничтожным лекарям…

— Чем болен ваш добрый патрон?

— У него ужасные боли в п-правой ноге, и врачи на консилиуме решили отрезать ее. А я с-советую Фробену не спешить: н-нога ему еще п-понадобится.

— Спешить с этим не стоит. А какой диагноз поставили врачи Фробену?

— Согласно Галену, у него произошло возмущение физиса, и в ноге началось брожение гнилостных соков.

— А чем лечили больного до консилиума?

— Компрессы, ванны, двенадцать кровопусканий из ноги, шестнадцать расслаблений желудка…

— Пока мы приедем, они могут Фробена убить…

— Нет, — качает головой Опоринус. — Я прогнал этих врачей. Я сказал, что если они все вместе не смогли вылечить Фробена, то надлежит выслушать врача, которого они все презирают, поскольку он предлагает совсем иное знание. Может быть, в этом знании и есть исцеление с-страждущего?..

Вместо ответа поднимаю кубок со светлым маасским, скрепляя нашу дружбу, и преломляем мы на верность ломоть душистого пшеничного хлеба. И не успела сменить ночная стража вечернюю, как колеса экипажа нашего прогремели по крепостному мосту и лег на юг наш неблизкий путь.

— Ах, если бы, уважаемый П-парацельс, удалось с-спасти ногу Фробену, он заплатил бы вам огромные деньги!

Азриель недовольно замечает:

— Мой учитель не ставит целью зарабатывать большие деньги своим искусством.

— Д-да? — озадаченно переспрашивает Опоринус, затем говорит убежденно: — Не с-стоит д-держать деньги в центре внимания, но и выпускать их из поля зрения неправильно!

Утомившись за день, я дремлю в углу кареты. Опоринус беседует с Азриелем. Сквозь сон я слышу громкий вопрос Азриеля:

— На сколько, на сколько?

— Моя жена старше меня на тридцать шесть лет, — невозмутимо повествует Опоринус, — не мог же я оставить без помощи и присмотра безутешную вдову моего друга, обремененную огромным состоянием и домогательствами разных бесчестных прохвостов…

— А ты женился на ней по любви?

— К-конечно! — искренне говорит Оппоринус. — П-по любви и з-зрелому размышлению. Красота — суета, миловидность — обман, ум — соблазн. Важно, чтобы ч-человек был хороший. И божественный пример тому мы зрим в библии.

— Это… Как это? — удивляется Азриель.

— А как господь наш сотворил для Адама Еву? Он ведь не захотел делать ее из г-головы — чтобы не умничала. Не стал д-делать из глаз — чтобы не подсматривала. Отказался от уха — чтобы не подслушивала. Не из уст — дабы б-болтовня не стала ее естеством. Не из сердца — чтобы не б-была завистлива. А сотворил ее из ребра — чтобы стала скромна и безответна…

Незаметно за их разговорами бежала дорога, и на четвертый день мы поднялись по мраморной лестнице в библиотеку Фробена, где он сидел в глубоком кресле, измученный болями, закутанный в овечий плед, осунувшийся, но с веселым и доброжелательным блеском в глазах.

— Приветствую тебя, славный Парацельс. Ты моя надежда на избавление, ты мой единственный теперь целитель и опора в жизни!

— Посланец ваш Опоринус поведал мне, что местные врачи не пожалели для вас своих усилий, — кланяюсь я знаменитому старику.

— Ах, Парацельс, для нас, неблагодарных, мало понимающих в медицине пациентов, важны ведь не усилия врачей, а их результаты. А результат плачевный: они хотят отрезать мне ногу. — Он сбрасывает покрывало с багрового, опухшего колена.

— Смелость хирурга не должна превышать его знаний, — усмехаюсь я. — Мне надо еще исследовать вашу мочу, посмотреть кровь, выслушать сердце, дыхание. Я дам вам сильные порошки и мази, и вы, бог даст, пройдете на своих ногах многие-многие лье.

— Парацельс, ты веришь, что ее можно спасти?

— Я надеюсь, что глаза меня не обманывают: вас мучит тяжелый приступ подагры. Если исследования этого не опровергнут, через месяц вы выйдете на крыльцо — помахать мне рукой вослед…

— Нет, Парацельс, — качает головой Фробен. — Я не буду тебя провожать. Я не дам тебе уехать — я хочу, чтобы ты жил в нашем городе и нес людям исцеление и твое великое знание…

— Пройдет совсем мало времени, и местные завистники изгонят меня…

— Врагов и завистников нет только у бездарей, скопцов и умерших, — говорит Фробен. — Талант обязан сражаться с лентяями и глупцами.

— Но лентяев и глупцов слишком много, и вопли их мешают остальным людям услышать глас истины.

— Лентяй глуп своей плотью, а глупец ленив своим мозгом, и поэтому талант побеждает… — убежденно говорит Фробен и, помолчав, добавляет: — Хотя иногда ему не хватает для этого короткого человеческого века. Тогда его дело завершают ученики…

Глава 15. Какая ваша должность комическая!

Ночью на улице шатались новобранцы. Ребята пели песни, громко хохотали, и голоса их катились по пустым коридорам спящего города с глуховатым ровным рокотом, как кегельбанный шар. За ними торопливо крался ветер, шаркая по тротуарам ржавой листвой, испуганно дребезжа в стеклах.

Я просыпался несколько раз, в комнате еще было совсем темно. И холодно. Я закапывался поглубже в одеяло и снова засыпал. И уже совсем утром, когда надо было вставать, приснился мне удивительный сон — будто я играю на скрипке…

Скрипка была легка, плавно округла. Привычно твердо лежала она у меня в руках, и, удивляясь самому себе, я водил по струнам смычком свободно и точно. Оглушительно звучала, поднимая меня, как на крыльях, немая музыка без мелодии, ритма и строя, и казалась мне эта музыка прекрасной, как сошедшее ко мне во сне удивительное умение, дарившее в зыбкие просоночные мгновения ни с чем не сравнимое счастье. Не знал я этого зала и этой сцены, и все люди, слушавшие мою безмолвную музыку, были мне незнакомы, и только скрипку свою я знал хорошо — темно-красную, с изящным завитком, длинными прихотливыми прорезями эфов на верхней деке, сквозь которые была видна черная отчетливая надпись «Антониус Страдивариус, Анна Мария, 1722» и широкий мальтийский крест.

Я знал эту скрипку, мне просто не доводилось играть на ней раньше, но знал я ее хорошо: ведь именно ее я нашел в лабиринте Минотавра, где много месяцев мне пришлось плутать в поисках украденной человеческой красоты и радости. Но, помнится, искал я ее не для себя, а для скрипача Полякова — я ведь тогда не умел еще играть на скрипке. Я только сейчас взял ее в руки, и она сама заиграла. Я взглянул в зал — все лица внимательны и незнакомы; они слушают мою музыку. И вдруг меня охватил страх: а что, если скрипка перестанет сама играть, ведь я только статист, который держит в руках волшебный музыкальный ларец? Засвистят люди в зале, зашикают, с гневом и холодом погонят меня со сцены, и в одно мгновенье я стану несчастным и опозоренным, как участковый Поздняков.

Испуганно смотрел я в зал, а рука сама водила смычком, а может быть, это смычок водил за собой мою руку. И во всем зале не было ни одного знакомого лица, пока вдруг я не увидел, что кто-то с галерки мне машет рукой. Я вгляделся получше и рассмотрел, что это Шарапов, и он говорил мне так же беззвучно, как я играл, но все равно мне было понятно: «Играй, играй спокойно, ты умеешь играть…» Я поверил ему, и в тот же миг безмолвие раскололось, скрипка обрела звук, ее сильный ясный голос взметнулся вверх, насыщенный, полный страсти…