Читаем без скачивания Эверест. Кому и за что мстит гора? - Джон Кракауэр

Южноафриканцы вышли на штурм вершины той же ночью. О’Доуд и Вудал ушли из палаток в 00.20 в сопровождении шерпов Пембы Тенди, Анга Дордже[30] и Джангбу, которые несли для них кислород.

Брюс Херрод, по всей видимости, вышел из палатки через несколько минут после старта основной группы, однако шел он медленно, и разрыв между ним и остальными увеличивался на протяжении всего подъема. В субботу, 25 мая, в 9.50 Вудал позвонил Патрику Конрою, оператору, дежурившему у рации в базовом лагере, и сообщил, что он стоит на «крыше мира» вместе с Пембой и что О’Доуд с Ангом Дордже и Джангбу должны подняться на вершину через пятнадцать минут. Вудал сказал, что Херрод, который шел без рации, где-то внизу, но где именно, Вудал точно не знал.

Херрод, которого я несколько раз встречал на горе, был огромным, сильным и дружелюбным мужчиной. Ему было тридцать семь лет. Несмотря на то что Брюс не имел опыта восхождений на большие высоты, он был неплохим альпинистом. Он восемнадцать месяцев работал в Антарктике на должности геофизика и являлся самым хорошо подготовленным альпинистом в команде южноафриканцев. С 1988 года Херрод начал работать фриланс-фотографом и надеялся, что восхождение на Эверест поможет ему сделать карьеру в этой творческой области.

В то время, когда Вудал и О’Доуд были на вершине, Херрод все еще находился далеко внизу и с трудом, чрезвычайно медленно продвигался вверх в полном одиночестве по Юго-восточному гребню. Около 12:30 он встретился с Вудалом, О’Доуд и тремя шерпами, которые спускались с вершины. Анг Дордже отдал Херроду рацию и объяснил, где они оставили ему полный кислородный баллон. Затем Херрод в одиночку продолжил свой путь наверх. Он дошел до вершины, когда уже было чуть больше 17.00, на семь часов позже своих товарищей по команде. Вудал и О’Доуд к тому времени уже вернулись в свои палатки на Южном седле.

Совершенно случайно, в то самое время, когда Херрод связался по рации с базовым лагерем, чтобы сообщить, что он стоит на вершине, его подруга Сью Томпсон позвонила из своей лондонской квартиры Патрику Конрою, дежурившему у спутникового телефона в базовом лагере.

– Когда Патрик сообщил мне, что Брюс находится на вершине, – вспоминает Томпсон, – я воскликнула: черт, что он делает на вершине так поздно, уже пятнадцать минут шестого! Ой, мне это совсем не нравится!

Через секунду Конрой переключил Томпсон на Херрода, стоящего на вершине Эвереста.

– По разговору было понятно, что Брюс мыслил вполне разумно, – продолжает Томпсон. – Он осознавал, что подъем занял у него слишком много времени, и говорил настолько нормально, насколько можно говорить на такой высоте, сдвинув вбок кислородную маску. Мне даже не показалось, что он задыхается или у него сбито дыхание.

Херроду понадобилось семнадцать часов, чтобы подняться с Южного седла на вершину. И хотя ветер был не очень сильный, пик затянули облака и скоро должно было стемнеть. Херрод находился на «крыше мира» в полном одиночестве, он чрезвычайно устал, к тому же у него закончился или должен был скоро закончиться кислород.

– Это было безумием – находиться на вершине так поздно, да еще и в одиночестве, – говорит его бывший товарищ по команде Энди де Клерк. – Просто с ума сойти.

Херрод был на Южном седле с вечера 9 мая до 12 мая. Он пережил свирепый ураган, слышал по рации отчаянные призывы о помощи, видел Бека Уэтерса и его ужасные обморожения. 25 мая Херрод прошел мимо трупа Скотта Фишера, а еще через несколько часов, на Южной вершине, он должен был перешагнуть через замерзшее тело Роба Холла. Судя по всему, вид этих трупов не произвел на него сильного впечатления, и, несмотря на крайне медленный темп восхождения и уже позднее временя, он упорно продолжал двигаться к вершине.

После его сообщения с вершины в 17.15 Херрод уже больше не выходил на связь.

– Мы сидели в четвертом лагере у включенной рации и ждали, что Херрод выйдет в эфир, – объясняла О’Доуд в интервью, опубликованном в Йоханнесбургской газете Mail & Guardian. – Все мы ужасно устали и в конце концов заснули. Когда на следующий день около пяти утра я проснулась, а Херрод так и не вышел на связь, я поняла, что его больше нет.

Брюс Херрод стал двенадцатым в списке погибших в том альпинистском сезоне.

Эпилог. Сиэтл

20 ноября 1996 года. 80 метров

Теперь я мечтаю о нежном прикосновении женщин, о пении птиц, о запахе земли, растертой в ладонях, о яркой зелени растений, за которыми буду старательно ухаживать. Я собираюсь купить участок земли, чтобы населить его оленями, дикими кабанами и птицами, вырастить тополя и платаны, устроить пруд, чтобы туда прилетали утки и чтобы в лучах заходящего солнца рыбы охотились за насекомыми. В том лесу будут тропинки, и мы с тобой потеряемся в мягких изгибах и складках ландшафта. Мы выйдем к кромке воды и ляжем на траву, а рядом с нами будет стоять маленькая, скромная надпись – «ЭТО РЕАЛЬНЫЙ МИР, ДЕТКИ, И ВСЕ МЫ В НЕМ ЖИВЕМ» (Б. Травен){46}.

Несколько человек из тех, кто был на Эвересте в прошлом мае, рассказали мне, что смогли прийти в себя после трагедии. В середине ноября я получил письмо от Лу Касишке, в котором он писал:

«Несколько месяцев ушло на то, чтобы я мог увидеть положительные аспекты в произошедшем. И эти положительные аспекты действительно есть. Эверест был самым страшным опытом во всей моей жизни. Но это было тогда. Сейчас – это сейчас. Я стараюсь сосредоточиться на позитивном. Я понял важные истины о жизни, людях и о самом себе. Я чувствую, что сейчас лучше понимаю жизнь. Сегодня я вижу вещи такими, какими никогда раньше их не видел».

Лу только что провел уик-энд вместе с Беком Уэтерсом в Далласе. После эвакуации из Долины Молчания Беку ампутировали правую руку ниже локтя. Ампутировали все пальцы на левой руке. Нос тоже ампутировали, а потом реконструировали его из тканей уха и лба. Лу рассказывал:

«Встреча с Беком была грустной, но жизнеутверждающей. Мне было больно смотреть на него: заново сделанный нос, шрамы на лице, утрата работоспособности. Бек пребывает в растерянности и не знает, сможет ли снова заниматься медициной. Но тем более удивительно увидеть, как человек может принять все это и быть готовым снова двигаться дальше. Он не сдается. Он выйдет победителем. Обо всех Бек говорит только хорошее. Он никого не винит. Ты можешь не разделять его политических взглядов, но ты разделишь гордость, которую я испытал, наблюдая, как Бек справляется со своей жизненной ситуацией. И в конце концов у Бека все будет хорошо».

То, что Бек, Лу и другие оказались в состоянии увидеть положительную сторону во всем произошедшем, приободрило меня и в то же время вызвало сильную зависть. Может быть, когда пройдет больше времени, я тоже смогу увидеть в тех событиях что-то хорошее, а не только сплошное страдание, но сейчас я не в состоянии это сделать.

Я пишу эти слова через шесть месяцев после моего возвращения из Непала. За это время прошло всего два или три часа, во время которых Эверест не заполнял все мои мысли. Передышки не было даже во сне: отрывочные сцены восхождения и последовавших событий не исчезают из моих сновидений.

После того как мою статью об экспедиции опубликовали в сентябрьском номере журнала Outside, издательство получило удивительно много писем. Многие респонденты выражали поддержку и симпатию тем из нас, кто вернулся, но в то же время в наш адрес прозвучало много острых и критических слов. Например, один юрист из Флориды писал:

«Все, что я могу сказать, так это то, что согласен с мистером Кракауэром, когда он говорит: «Мои действия, или скорее недостаток таковых, несомненно, сыграли свою роль в гибели Энди Харриса». Я также согласен с ним, когда он заявляет: «Я находился всего в 300 метрах от нее. Я спрятался в палатке, позабыв о ее страданиях…» Я не представляю, как он может со всем этим жить».

Самые рассерженные письма и те, читать которые было тяжелее всех остальных, пришли от родственников погибших. Сестра Скотта Фишера, Лиза Фишер-Лукенбах, писала:

«Судя по всему написанному, только ТЫ обладаешь сверхъестественной способностью знать, что именно происходило в умах и сердцах каждого участника экспедиции. Сейчас, когда ТЫ вернулся домой живым и невредимым, ТЫ вершишь суд над остальными, подвергая анализу мотивы поступков других людей, а также их поведение и характер. Ты высказал свое мнение о том, КАК СЛЕДОВАЛО БЫ поступать проводникам, шерпам и клиентам, и высокомерно обвиняешь их в том, что их действия были неправильными. И все это позволяет себе тот самый Джон Кракауэр, который, поняв, что надвигается страшный ураган, спрятался в палатке, чтобы спасти свою собственную шкуру…

Складывается ощущение, что только ты ЗНАЕШЬ ВСЕ. Однако ты уже один раз сильно ошибся, выдвинув ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ по поводу того, что случилось с Энди Харрисом, чем причинил много горя и боли его семье и друзьям. А теперь ты испортил репутацию Лопсангу, распространяя о нем свои сплетни.