Читаем без скачивания Картины из истории народа чешского. Том 2 - Владислав Ванчура

Уже в юности Фалькенштейн отличался от своих сверстников. Превосходил их красотою телесной и красотою духа, привлекая к себе внимание двоюродных братьев. Невольно повиновались ему и дядья. Он был первый в науках, первый в рыцарских играх. Но зачем нам шаг за шагом следить, как возрастало имя Завиша? Достаточно сказать, что несмотря на молодость и на то, что владения его были малыми в сравнении с огромными владениями других Витековичей, он стал самым уважаемым среди родичей в тех краях, что лежат уже в Австрии.

Возмужав, взял Завиш в супруги благородную панну. Она была прекрасна, нежна и так хрупка, что казалось, лицо ее и вся фигура сотканы из света и облаков. Рассказывают, любила она Завиша безмерной любовью и скончалась в его объятиях. Все, кто знал эту прекрасную даму, лили над нею горькие слезы, а Завиш сказал:

— Бог, который дает умершим славу и блаженство в Небесах, нам же посылает горе, сделал страдания побуждением к делу. Небо — это упокоение и вечная слава, покой и мир. Землю же Божественная мудрость предназначила для непрестанной борьбы и для рыцарских подвигов.

Затем, с разбитым сердцем, покинул Завиш замок Фалькенштейн (по которому звался) и прибыл в Чехию, во владения своих родственников. В ту пору обострились распри между королем Пршемыслом и дворянством. Король, который был могуществен и велик, который прославился по всей Чешской земле, никак не мог стерпеть, чтобы гордые вельможи вели себя словно независимые князья, и возводил на их землях крепости и города. Он ослаблял их, и там, где до недавнего времени звучало только имя кого-нибудь из Витековичей, горожане, сидя за прочными стенами, кричали теперь: «Да здравствует наш милостивый король!»

Все это, конечно, не прибавляло гордецам охоты хранить ему верность. Но что могли они предпринять? Восстать на государя, столь сильного, что его побаивались короли? Воспротивиться властителю, который протягивает руку к императорской короне? Об этом и думать нечего! И далее: дворяне ссорились между собой! Один действовал за спиной другого, и каждый строил козни против родственников и страстно желал, чтобы Пршемысл посбил с них спеси.

Когда Завиш явился в чешские владения Витековичей и увидел, что никто не решается произнести ни слова, и понял, что изменники изменяют даже собственной измене, — он взялся за адское дело. Размеры опасности и величие царственного противника разжигали его гордость. Притягивали его, внушая надежду, что он или многое приобретет, или все потеряет. Грозная игра не на жизнь, а на смерть восхищала его. Завиш презирал счастье без власти. Презирал добро без славы, верил в победу, верил, что гнусное звание предателя пристало тому лишь, кто побежден. Богу ведомо, Завиш действовал так, словно сам был королем, и гордость настолько увлекла его, что он, должно быть, и не помнил о своей присяге.

Разуму хочется верить, что Завиш не помышлял о разорении Чешского королевства. Но что нам до того, помышлял он или нет! Он к этому привел! Он предал короля. Поднялся против своей страны. Изменил своему народу — и за это поплатился!

Рассказывают: однажды мужи рода Витека собрались в городе по названию Индрихов Градец. Старцы с длинными седыми волосами, безусые смуглые юноши, охотники с морщиной посреди лба, дворяне, больше привыкшие к треску костяшек на счетах, чем к бряцанию мечей, паны улыбчивые, паны хмурые, паны в соболях, в разноцветных камзолах, в доспехах и в одеянии прелатов все расселись по лавкам в белой зале. Первым заговорил какой-то старик. Голос его дрожал, а слова были лицемерны. Он хвалил могущественных родичей, нападал на тех, кто не мог защититься, превозносил самого себя, жаловался на обиды, сетовал на недобрые времена, намекая, что в жалком положении вельмож повинен король.

Старикашка этот без славы носил оружие. Напрасно препоясался он когда-то мечом крестоносца, понапрасну состарился в чести и во владении замками.

После первого говорили второй и третий — и все, словно гончие, потерявшие след, кружили вокруг обид, нанесенных королем. Только навернется им на язык нужное слово, только сложатся губы, чтобы произнести славное имя короля, как трусость и бездарность встают у них комом в горле. Так, добродетельные, словно порочная жена, что в мыслях своих предается блуду, но, боясь мужниной плетки, внешне блюдет чистоту, Витековичи испуганно косились на родичей, с которыми были в ссоре и которые могли бы запомнить, как здесь оскорбляют короля. Взгляды их бегали по лицам собравшихся и были полны недоверия. Взгляды искрились, погасали, вспыхивали, светились жгучим стыдом… Когда наговорились досыта, встал Завиш и тоном, каким отдают приказания младшему конюху, молвил:

— Два года слышу я, что король разоряет вас, два года слушаю ваши сетования. Вы поклялись отомстить Пршемыслу. Вы мечтаете сразить его. Каждый из вас присягнул мне пойти против короля — конечно, присягнул втайне и скрытно, между стен покоев, во время нечаянных встреч или встреч заранее назначенных, при выходе из храма или на чьих-нибудь крестинах. Теперь пора претворить в дело эти тайные сговоры. Рудольф Габсбург двинулся на Пршемысла. Будет война. Собираетесь вы помогать своему королю? Нет! Мы останемся в запасе, а в решающий час нападем на его города и крепости!

Когда Завиш кончил, наступила тишина. Один вельможа, приоткрыв рот, прижался к стене, другой стоит соляным столбом, третий, приложив ладонь к уху, слушает вне себя от изумления и, быть может, думает, что после этих слов в залу ударит молния Божия.

Смерть, дьявол, измена принимают порой облик прекрасной женщины. Ее образ приятен, ее голос нежен, как звуки свирели, но приподнимите парчовый подол дьявалицы — увидите голую кость и отвратительные гнойные язвы. Подобной этому образу была и измена Завиша. Когда дело склонялось к битве между Пршемыслом и Рудольфом Габсбургом, когда войска их стали лицом к лицу, Завиш исполнил задуманное, чем принудил Пршемысла заключить позорный мир и подготовил таким образом его поражение в битве на Моравском поле. После гибели великого короля воцарился в Чешской земле страшный хаос, голод и мор. Народ умирал. Все сражались со всеми, и никто, ни купец, ни священник, ни нищий, сжимающий в горсти мелкую монетку, не мог быть уверенным в том, что останется жив. Увы, очень многие указывали пальцем на Завиша, проклятия без числа сыпались на его голову. Но страшнее всех прокляла Фалькенштейна королева.

Однако случилось так, что в эту лихую годину однажды преклонил Завиш колено перед королевой и сказал ей:

— Государыня, я поднял войско за спиной короля Пршемысла, напал на его крепости и разбил их, нанеся ему много убытку. Не зря говорят, что беспорядки и тревога за свой тыл, а еще потеря запасных сил заставили короля Пршемысла пойти на унизительный мир… Бог, который будет меня судить, вероятно, сочтет мой поступок ужасным, но ангелы напомнят ласковому Иисусу, что я делал лишь то, что заложено в моем сердце.

Разве Господь Бог и Дева Мария не велят рыцарям защищать свой род? Не заповедал ли Господь смывать кровью всякое оскорбление? Не Он ли вручил им меч, дабы умножали они достояние свое, и не Он ли вложил в них стремление к удаче и возвеличиванию?

Я отнял у Пршемысла победу в войне, но он не был мне другом! Никогда не присягал я стоять на его стороне! Никогда не обменивался клятвами с ним — и на его удар ответил ударом!

Королева, славно быть недругом короля! Прекрасно — побеждать, но если Бог в правосудии Своем приговорил бы меня к поражению — я принял бы его, не испытывая позора.

А что говорится, государыня, в рыцарской науке? В ней говорится, что битвы решаются Судом Божиим и воля Спасителя проявляется посредством ударов и мечей. Никогда еще доблестный муж не побеждал безумца, на стороне которого была бы благосклонность Небес! Быть может, и я был тем безумцем, скачущим в немудрости своей, быть может, только теперь освятил Господь смятение в сердце моем — и, быть может, Он допустил разгром на Моравском поле для того, чтобы увенчать вечной славой Пршемысла, гордого короля. Быть может, по этой причине дал Он пасть королю, мне же на краткое время даровал радость. Я был безмерно счастлив, узнав, что не стало великого короля. Моя восхищенная душа ликовала. Но ныне нагрянули бедствия, я вижу и знаю, что грозные несчастья терзают страну, войска истоптали ее из конца в конец, и я страстно желаю, чтобы кончилось царство чумы, чтоб воцарился мир и слава вернулась туда, где прежде она сияла. Да воссияет же ваша корона, государыня! Да поможет мне Бог добыть вам ее!

Говоря так, Завиш стискивал руки, клонил голову, гнев омрачал его чело, и его широкие плечи вздрагивали.

Раскаивается ли он в своих поступках? Нисколько! Но его оскорбляет порабощение и разорение страны. Он жаждет мести. Господь сотворил рыцарские сердца не для сожалений, но не сделал Фалькенштейна вздыхающим мечтателем, не вложил ему в сердце ни страха, ни смирения, ни покоя — Он вдохнул в него жажду власти, гнев и силу. Как будто некий бог огня вырвал душу его из недр, где все клокочет. Повелел Завишу волком преследовать добычу и мстить, а трепетать только от гнева. Завиш и любит, и ненавидит. Порою он светел, порой негодует. Но всякий раз владеет им одно только чувство, и не искупит его ни любовь, ни ненависть — только действие, только утоление жажды.