Читаем без скачивания Какого года любовь - Уильямс Холли

– Не, вряд ли, – с обычной своей уверенностью прошептала Электра, когда те подошли. – Это пресса, держу пари. Сумка – для фотоаппарата.

Пресса у них и прежде бывала. Местная газета все колебалась: то выступит за запрет стройки, то обеспокоится тем, что за народец примыкает к протестам. Упорно ходили толки, что обчищена соседняя ферма, но, как выяснилось, залезли в нее два местных подростка.

Тем не менее подобные происшествия побудили пару таблоидов опубликовать заметки, в которых использовался термин “ЭКО-ВОИНЫ”, заглавными буквами, как будто это что‐то плохое. Даже репортера из “Гардиан” неопрятные подробности жизни интересовали не меньше, чем экологическая суть протеста. Что им за дело, возмущалась Электра, что у некоторых из нас дреды или что фургон Элберта разрисован цветами? Однако про себя Элберт считал, что важно все, что привлекает внимание к проблеме. Главное – спасти деревья и помешать гибельным планам строительства множества дорог для множества автомобилей, и если из этого следует, что они, подобно бродягам, которые живут в сквотах, должны стать темой газетной публикации, что ж, он готов.

И тут сердце Элберта выпрыгнуло через грудину в горло, запирая дыхание, а потом сразу шмякнулось в живот, где закружилось собакой, преследующей свой хвост. Это была она.

Неужели? Да, конечно же, точно! Волосы теперь темные, а не светлые. Но тот же вздернутый носик, та же бледная кожа. И, конечно, те же глаза. Голубые, в которые он все смотрел и смотрел, как нюня, той ночью. Никогда и ни на кого он так не смотрел. Может, и продолжал бы смотреть, всю жизнь, если бы подруга не втащила ее, буквально, в смешную маленькую машинку. Он прямо увидел себя, как тащится, спотыкаясь, вослед, а она из окошка уныло провожает его глазами.

Голубыми глазами, о которых он думал так часто, которые надеялся снова найти. На каждой вечеринке. На каждом рейве. Дружки шпыняли его за то, сколько времени он проводит, глядя мимо них, поверх них. В полной уверенности, что однажды вскинет взгляд и увидит ее. Как она подходит к нему, в точности как той ночью в поле.

Вот как сейчас.

О, боже. Она все еще не видит его. Неужели?..

Неужели она забыла его, Вай. Вайолет. Вай.

Ее имя крутилось у него в голове постоянно. Он прямо спятил на нем, если честно. Знакомясь с кем‐нибудь, имеющим отношение к Бристолю или в целом к Уэльсу (он забыл название ее городка), он всегда спрашивал – с надеждой наивной, трогательной, неуклюжей, – может, им встречалась там Вай, но, конечно же, нет, не встречалась. Вай. Влекущая, волшебная, витальная Вай. Вражьей чертовской силой отсутствующая в его жизни.

А потом время прошло. Надежда померкла. Отчаяние, почему она не звонит (у нее там парень, потеряла номер, переехала в Австралию, умерла), также померкло. Обычная романтическая история про несбывшееся.

Но вот же она, во плоти.

Опасливо и осторожно, Вай шаг за шагом шла к лагерю. Путь лежал по кускам циновок из камыша и тонким доскам, утопшим в грязи, от которой, по идее, они должны бы спасать. Светлые колготки уже в брызгах, уколы влаги щекочут ступни. Надо ж было додуматься надеть в лес лаковые туфли на каблуках, которые мама в прошлом месяце задешево купила на распродаже!

Протестующие все поднялись. Смыкают ряды? Она сглотнула, остро чувствуя свой обычно отсутствующий кадык.

“Они такие же люди, как ты, такие же, как те, с кем дружила в Бристоле”, – твердила она себе, глядя в окно, когда они сюда ехали, и Пит Фот подпевал, как умел, “Радио-2”. Возможно, там окажется кто‐нибудь из знакомых.

Но в нейлоне ей было не по себе, и все приемчики, которым учил ее Дерек, редактор ее отдела в “Вестерн мейл”, насчет того, как задавать вопросы, требующие развернутого ответа, стаей вспугнутых птиц вылетели из головы. Когда она попыталась придумать, что бы такое спросить, там было только чистое поле.

Ну же, ругала она себя. Соберись. Это твой шанс, первый разворот на две полосы, подписной, имя в подзаголовке. “Ну, если оно того будет стоить”, – слышала она голос Дерека, обещание, звучащее в ушах, сопровожденное к тому же подмигиванием. Но что крылось за этим подмигиванием? Угроза? Поощрение? (Или всего лишь напоминание про пятничный вечер?)

– Можно?

Они остановились на границе убогого поселения, и Пит Фот поднял руку в знак приветствия. Там стояло десятка два фургонов и разного рода палаток, ярко, кто во что горазд, люминесцентно расписанных, в то время как брезент, которым накрыты были печки, ящики и тазы, был унизан красными, синими и желтыми тибетскими молитвенными флажками. Из глубин лагеря глухо доносился бессмысленный стук-бряк китайских колокольчиков, а рядом с кострищем намеком на боевой настрой валялся набор барабанчиков бонго.

Пит Фот подтолкнул ее локтем.

– Здравствуйте. Мы из “Вестерн мейл”… – Странно, ее голос звучал резковато. Она поднесла руку к глазам, щурясь на обитателей лагеря, хотя солнечный свет не так уж ее слепил. – Мы хотим написать статью о… то есть мы напишем статью о том, как идут здесь протесты. Мы надеемся тут поснимать… сделать несколько фотографий… и немножко с вами поговорить…

Вай еще раз тяжко сглотнула. Пит с самым мирным видом помахал своей камерой. Он выглядел как обычно, будто это все скукота и ничто его не колышет.

“Когда ж она наконец заметит меня?” – думал Элберт.

– Не мог бы кто‐то из вас, эм…

Тишина и много-много лиц: настороженных, суровых. Даже враждебных. Или ей кажется, что враждебных?

Вот был бы у них главный, с кем можно потолковать, а не эта каша из лиц. Один на один она справится. В этом она вполне себе ничего. А вот на публике нервничает. Чертовы неиерархические структуры. И хотя день был прохладный, теплая влага стекалась по телу в ластовицу дурацких синтетических колготок.

Когда же она увидит меня?

Тут, в кои‐то веки проявив деликатность, вмешался Пит, принялся спрашивать, что именно он мог бы снять, как будто разрешение на фотосъемку в принципе уже есть. Вышли вперед седеющий, но с гладким лицом мужчина и женщина в необъятной дубленке, стали обсуждать, как это организовать.

Вай кивала, пока Пит говорил, будто позволила ему милостиво взять всю ситуацию под контроль. И понемногу ее осознанность, представление о том, какая перед ней цель, – вернулись. Она вмешалась в разговор, спросив женщину в дубленке, не могла бы та рассказать ей, как устроена жизнь в лагере. Женщина махнула рукой себе за спину и сказала: идите поговорите вон с ними, там кто‐нибудь да расскажет, я не по этому делу.

В самом деле, несколько человек расселись за длинным самодельным столом из тонких досок поверх поддонов, прибитых к ящикам. Вай направилась к ним.

Элберт стоял себе и стоял как вкопанный. Его так распирало, что, казалось, вот-вот кожа лопнет.

Вай мазнула взглядом по высокому парню, столбом застывшему невдалеке от стола. Нет, этого быть не может. А потом ее шейные мышцы как бы заело, и она могла смотреть только в другую сторону. Может, получится еще разок на него взглянуть? Нет, не выходит. Ноги несли ее к столу, а разум на несколько шагов отстал, страстно желая обернуться, проверить.

Хотя – какой смысл! Это вечно оказывался не он. За последние два года в переполненном баре или на вокзальной платформе столько раз голова с растрепанной темно-русой шевелюрой оборачивалась к ней, показав мелкий, незначительный нос или очки в тяжелой оправе. Тихий смех, заслышав который, она чувствовала, что сердце бьется быстрей, всякий раз оказывался чьим‐то еще.

После инцидента со стиральной машиной Вай целую неделю с Джимми не разговаривала. И, конечно, это было несправедливо. Откуда ему было знать, что в кармане толстовки лежал номер Элберта? Но разочарование – гребаная разверзшаяся внутри бездонная пропасть, черная дыра неверия, всосавшая в себя все остальное, – сбивало с ног, и она была безутешна.

– Мать, ты должна с этим смириться, – сказала Мэл, похлопывая по одеялу, когда она третий день не встала с постели. – Ну подумаешь, ну еще один парень.