Читаем без скачивания Секретный архив Шерлока Холмса - Марвин Кей

— Попробуйте ее, — посоветовал Холмс.

Я подчинился. Перо словно заскользило по веленевой бумаге, но почерк при этом оставался аккуратным и даже походил на почерк Холмса.

— Великолепно! — воскликнул я.

Холмс перелистнул несколько чистых страниц.

— Вступление можете добавить позднее. А сейчас напишите о событиях, связанных с Витторией, принцессой цирка, и о вашей кузине Мэдлин – все, что вы о ней знаете, не забывая о том, почему вы чувствовали, что лорд Рэндалл опасен для нее.

— Не чувствовал, а знал, Холмс! — возразил я. — Покойный хотя и был графом, но, уверяю вас, никогда не был джентльменом!

— Дело не в его социальном положении, — спокойно отозвался Холмс, — и не в глубине ваших чувств, мой дорогой друг, хотя я глубоко уважаю вашу энергию и интуицию как в медицинской области, так и в личной жизни. — Он сделал несколько глотков чая. — Покуда вы будете подробно фиксировать события, свидетелем которых вам довелось быть, я выкурю несколько трубок и поразмышляю о разных делах. А когда ваши эмоции запечатлеются на бумаге, мы вместе отправимся в дом графа и посмотрим на последствия его злодеяний.

Его план застиг меня врасплох.

— Я ценю вашу заботу, Холмс, и сомневаюсь, что смог бы отправиться туда один, хотя и должен так поступить. Но разве у вас нет более важных дел?

— Они более важны для полиции, — усмехнулся он. — Пишите, друг мой. Никто никогда не увидит того, что вы напишете в этой книге. Но если вы этого не сделаете, я опасаюсь за ваши нервы.

Холмс начал возиться со своей закопченной глиняной трубкой. По его выбору я понял, что теперь услышу от него только шумное дыхание, попыхиванье и скворчанье в трубке, иногда сопровождающееся невнятным бормотанием и служащее контрапунктом тиканью часов.

Правда, один раз он воскликнул: «Если бы они помнили, что Леонардо да Винчи изобрел ножницы, подделка была бы очевидной!» В другой раз: «Нет прецедента? Санскритское слово, обозначающее войну, переводится как «желание получить побольше коров!» А в третий: «Это все равно, что, нажимая пальцами на глаза крокодила, заставить его разжать челюсти!» Но какими бы интригующими ни казались эти замечания, я знал, что прерывать его мыслительный процесс означало напрашиваться на неприятности.

Однако большую часть времени Холмс хранил молчание. Погрузившись в вопросы истории, юриспруденции, естествознания – весь спектр проблем других людей, — он предоставил мне идеальную возможность взглянуть без иллюзий на собственные проблемы.

Чай из хамомилы успокоил меня, и я начал склеивать по кусочкам мысленный образ Мэдлин.

Мэдлин… Впервые мы встретились, когда были маленькими детьми. Не уверен, что она заметила меня тогда, так как все глазели на нее: золотистые кудряшки вокруг личика, гордая улыбка, ямочки на щеках, слегка тронутых загаром, глаза, похожие на синеватые прожилки в пламени… Вероятно, это были четвертые или пятые Святки Мэдди – сам я был лишь немного старше ее. В белом, отороченном кружевом платье с алым пояском, она походила на ангелочка с церковной фрески. Рядом с ней я оставался абсолютно незаметным.

В следующий раз я увидел Мэдлин спустя пять лет. Ее волосы потемнели, глаза стали бледно-голубыми, почти бесцветными, детское личико приобрело овальную форму, а улыбка была редкой и печальной. На ней было простое серое платье. Но я сразу же узнал Мэдлин, и хотя был еще ребенком, понимал, что ее новый облик – предвестие будущей элегантности, куда более поразительной, нежели обаяние милого ребенка.

Когда я произнес ее имя, она казалась удивленной.

Другое воспоминание относится, вероятно, к следующей ночи. Мы гостили в доме кузины Мэдди – мой брат и я спали в одной кровати. Меня разбудил сильный шум. Толком не проснувшись, я подошел к приоткрытой двери и выглянул в длинный коридор, оклеенный обоями в цветочек. Там стоял брат матери и бранил Мэдлин, которая выглядела удивительно миниатюрной в муслиновой ночной рубашке, впрочем, она такой и была на самом деле. При колеблющемся свете лампы Мэдлин словно то появлялась, то исчезала.

— Но я не забыла, папа! — протестовала она. — Ты ничего мне не сказал! — Девочка старалась говорить спокойно, но в ее голосе слышались истерические нотки.

В тот раз я не понял, что явилось причиной конфликта, — возможно, непогашенная лампа, — но я, выражаясь фигурально, почуял запах скандала – столь же сильный, сколь и малоприятный.

— Я научу тебя не забывать! — рявкнул мой дядя. Так как возможность научиться чему-нибудь у такого зверя выглядела весьма сомнительной, он решил доказать весомость своих намерений. — Где моя удочка?

— Пожалуйста, не надо, папа! Ты разбудишь мальчиков!

Казалось, это позабавило дядю, так как его грубые черты исказило подобие улыбки.

— Тогда быстро неси удочку! Ну!

Мэдлин тотчас же вернулась с бамбуковым удилищем длиной в ярд, в ее глазах, ставших сразу бесцветными, застыл страх. Дядя протянул левую руку, стиснул запястье девочки и поднял их над ее головой.

— Я ведь не сделала то, что ты хотел, верно? — тихо сказала Мэдлин.

Лицо дяди потемнело от гнева. Мэдлин затаила дыхание. Ненависть в его глазах лишала ее последней надежды. Она опустила голову, и я увидел слезы, текущие по ее щекам, хотя отец еще не начал ее бить.

— Никогда! — зарычал он. — Я никогда не был доволен тобой. — Дядя стал хлестать ее удочкой; его злоба возрастала с каждым ударом. — Стой спокойно, девчонка! Перестань дергаться!

Прячась в тени, я догадывался, что Мэдлин старается повиноваться. Ее лицо стало словно каменное, глаза остекленели – казалось, она мертва и не падает лишь потому, что отец держит ее за запястья.

Удары сыпались при полном молчании отца и дочери. Удилище поднималось и опускалось со свистом, девочка не шевелилась, и только край белой ночной рубашки призрачно трепетал в воздухе, обнажая темные полосы на ее икрах над миниатюрными босыми ступнями.

Я наблюдал за экзекуцией, трусливо прячась за дверью, дрожа с головы до ног и боясь обнаружить себя, чтобы гнев моего дяди не обратился на меня.

Свист, удар… Удилище сломалось надвое о спину девочки.

— Смотри, что ты натворила! — крикнул монстр. — Сломала прекрасную удочку! Ты ведь знаешь, сколько она стоит! — Отшвырнув бесполезные обломки, он зашагал прочь.

То, что сделала Мэдлин, смутило и ошарашило меня. Она побежала в мою комнату. Прежде чем я успел объяснить мою трусость и искупить свой позор, девочка заявила:

— Я останусь здесь. Ложись спать. — Она взобралась на высокую кровать, я последовал за Мэдлин, устроившись между ней и моим братом, который что-то пробормотал и повернулся во сне. Он спал, свернувшись калачиком, и занимал слишком много места на узкой кровати, но я боялся его теребить.

Мэдлин и я заснули не сразу, и когда я случайно касался ее, она вздрагивала от неожиданности и боли. Мэдлин лежала на животе, неровно дыша. Я не знал, плачет ли она или старается перевести дух.

— Прости… — начал я.

— Тихо! — прервала Мэдлин. — Давай спать.

У нее началась икота, она протянула руки к передней спинке кровати, выгнула спину, и вскоре судорожные подергивания прекратились. (Теперь я знаю, что при этой позе растягивается диафрагма и прерывается ритм спазмов).

Я придвинулся как можно ближе к брату, чтобы не тревожить Мэдлин, и поклялся про себя, что если Мэдлин что-нибудь понадобится, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ей помочь.

Успокоив себя этой клятвой и словно подписав закладную, освобождающую от немедленной выплаты долга, я крепко заснул.

Через несколько часов я проснулся в том же неудобном положении, чувствуя боль в голове и в мышцах. Мэдлин в кровати не было.

Теперь оставим детские мечты и страхи и перенесемся на несколько лет вперед в благословенный июнь, который не только знаменовал долгожданный перерыв в моих занятиях медициной и корпений над научными томами, но также начал для меня (и завершил для нее) лето Виттории, принцессы цирка.

Весь Лондон был увешан афишами. Изображения весьма скудно одетой женщины верхом на лошади были на волосок от скандальных, но тем не менее начали появляться еще в марте – за месяцы до того, как цирк прибыл в наш прекрасный город. Неудивительно, что я помню почти весь текст афиш и даже пропорции разных шрифтов: длинные строки были напечатаны маленькими буквами, а состоящие из одного слова – гигантскими, словно напыщенный декламатор то говорил шепотом, то переходил на крик:

Дж. П. Ремсон и Винсент Крэсуэлл с гордостью представляют для вашего просвещения и развлечения подлинный континентальный передвижной ЦИРК, где перед вашими изумленными взглядами предстанет вереница самых лучших и самых знаменитых фокусников, акробатов, жонглеров, уродцев, чудес природы, предсказателей, дикарей, несравненных подвигов силы и ловкости, различных игр и опасных животных из самых дальних уголков земного шара, а также поразительное искусство и всемирно известной наездницы и танцовщицы ВИТТОРИИ, принцессы цирка, с ее парижскими гарцующими пони! Добро пожаловать на представление! (Дети и дамы приглашаются в любое время.)