Читаем без скачивания Кто и как изобрёл еврейский народ - Шломо Занд

Хотя у нас нет окончательного ответа на эти вопросы, не приходится сомневаться в том, что перевод Библии и его многочисленные копии были в догутенберговскую эпоху мощным орудием распространения иудаизма среди культурных элит средиземноморского общества. Его значение иллюстрируется следующими словами Филона Александрийского, возможно, первого философа, сумевшего талантливо и органично вплести в иудейскую традицию платонические и стоические мотивы: «Поэтому по сей день ежегодно устраиваются праздник и торжественное собрание на острове Фарос [где, согласно традиции, была создана Септуагинта], куда приплывают во множестве не только иудеи, но и иноверцы, чтобы почтить место, где впервые воссиял перевод, и возблагодарить Бога за это вечно возобновляющееся благодеяние... Настолько любезны наши законы всем без исключения, простым людям вместе с правителями... Всякий, по моему мнению, оставит прежний образ жизни, отбросит обычаи предков и будет следовать одним этим законам, прославляя их, ибо, когда они воссияют заодно с процветанием народа (ethnos), они затмят все остальные законы, как восходящее солнце затмевает звезды»[278].

Следует отметить, что Филон постоянно пользовался словом «ethnos», в то время как Флавий писал «phylon» или «phyle». Это указывает, что уже на этом этапе иудеи представляли собой расширяющееся культовое сообщество, а не закрытую группу, объединенную общим происхождением своих членов. В любом случае, речь не идет о коллективе, даже отдаленно напоминающем «нацию» в современном смысле слова. Для александрийского философа обращение в иудаизм — логичный, достойный поощрения процесс, демографически укрепляющий его «народ», то есть «этнос».

На этом этапе истории особый характер распространяющегося монотеизма начинает под влиянием эллинизма подтачивать основы прежней идентичности. В рамках традиционных идентичностей границы распространения многих языческих культов более или менее совпадали с границами приверженных им культурно-языковых общностей, то есть «народов», городов или племен. Теперь начал образовываться все более широкий разрыв между повседневными культурными и языковыми практиками и границами распространения религиозной веры[279]. Филон, к примеру, будучи широко образованным человеком, не владел ни ивритом, ни арамейским, что нисколько не уменьшало степень его приверженности к учению Моисея, с которым он, как и многие другие верующие, познакомился благодаря «благословенному» переводу. Можно также предположить, что назначение некоторых его сочинений состоит именно в том, чтобы убедить иноплеменников «оставить прежний образ жизни и отбросить обычаи предков».

«Перевод семидесяти» стал начальной стартовой площадкой для еврейской религиозной пропаганды, нашедшей свое выражение в так называемой неканонической литературе. «Послание Аристея», рассказывающее непосредственно об этом переводе, было написано по-гречески религиозным иудеем из Александрии еще в III веке до н. э. Быть может, автора действительно звали Аристеем, но не исключено, что он намеренно выбрал типичный греческий псевдоним (имя Аристей носил, к примеру, один из известных нам телохранителей Птолемея II Филадельфа), чтобы его рассказ показался убедительным эллинистическим читателям. Пересказав легенду о создании перевода, «Послание Аристея» переходит к атаке на идолопоклонство и к восхвалению иудейской веры, причем в особой аллегорической форме. Например, перечисляя основные принципы иудейской веры, автор не упоминает заповедь обрезания, чтобы не оттолкнуть необрезанных читателей. Вместо этого он дает идеализированное или даже фантастическое описание Иерусалима и находящегося в нем Храма. В тексте беспрерывно появляются еврейские ученые, превосходящие мудростью греческих философов-идолопоклонников. Однако, парадоксальным образом, их превосходство базируется на принципах, изобретенных греческой мыслью, и иногда создается впечатление, что неизвестный автор владеет ею лучше, чем Пятикнижием.

Сходная риторика присутствует и в сочинении, названном «Третья книга Сивиллы» (Sibylla). Это сочинение, по мнению большинства исследователей, было написано в II веке до н. э., в Хасмонейскую эпоху, и также подверглось переработке в Александрии, поскольку в нем, как и в «Послании Аристея», упоминаются и осуждаются египетские культы животных. Пропаганда иудаизма маскируется здесь высокопарными стихами, якобы принадлежащими известной из греческой традиции прорицательнице — еще один решительный шаг к полному растворению в эллинистической среде. Автор «Сивиллы» — писатель-миссионер, обращающийся ко всем «людям, созданным по подобию Бога»; он предрекает, что в будущем «народ великого Бога обретет прежнюю смелость и укажет путь жизни всем, кто подвержен смерти»[280]. Языческая вера низменна и позорна, в то время как иудаизм — учение, несущее справедливость, братство и милосердие. Язычники осквернены грехом мужеложства, в то время как иудеи чуждаются всякой скверны. Поэтому всем, кто поклоняется деревьям и камням, следует обратиться к истинной вере; в противном случае на них падет гнев Божий.

Уверенность в своих силах, присущая этому произведению, хронологически параллельна возвышению и укреплению Хасмонейской династии. Сочинение «Премудрость Соломона», написанное, по-видимому, в начале I века до н. э., также демонстрирует связь между охватившим египетские иудейские общины стремлением к массовому обращению иноверцев и жаждой распространения иудаизма, завладевшей правителями Иудеи. Первая часть этого сочинения, написанная на иврите в форме пророческого видения, была создана в Иудее, а вторая, более философская и написанная по-гречески, — александрийского происхождения. «Премудрость Соломона» также насмехается над культами животных; пренебрежительное отношение к поклонению статуям и изображениям является центральной темой опуса. Как и в «Третьей книге Сивиллы», многобожие здесь неразрывно связано с прелюбодеянием и другими аморальными и неэтичными действиями, за которые его приверженцам, в конечном счете, придется дорого заплатить. И в этом сочинении объекты религиозной пропаганды — неевреи, в основном правители и цари, а его риторика является стопроцентно эллинистической. Учение о стоическом логосе вкладывается в уста мудрого Соломона, впрочем, как и некоторые хорошо известные изречения Платона.

Столь же яркие элементы еврейской религиозной пропаганды и универсалистского представления о божестве можно обнаружить и в других источниках. Такие сочинения, как «Иосиф и Аснат», «Добавление к книге Даниила», «Псевдо-Фокилид», и другие изобилуют высказываниями, назначение которых — убедить читателей в превосходстве абстрактного монотеизма и всемогущего Бога, находящегося в центре этой доктрины[281]. Такого рода пропаганда осуществлялась в немалой степени в синагогах (популярных молитвенных центрах, куда охотно забредали и неевреи), число которых непрерывно увеличивалось. Усилия по привлечению новообращенных приносили плоды. Мы уже видели, что Филон открыто хвастался ростом численности иудеев.

Флавий, живший поколением позже Филона Александрийского, в I веке н. э. подытоживал происшедшее иными словами, имевшими, однако, сходный смысл: «Через нас открылись законы всему человечеству, продолжавшему завидовать нам из поколения к поколению. Первыми пришли к ним эллинские философы, внешне продолжавшие идти путями своих отцов, однако в своих книгах и учениях шедшие за ним [Моисеем], ибо они так же как он мыслили о Боге и как он освоили простоту жизни и принципы добрых отношений между людьми. Даже среди простого народа многие издавна завидовали нашему способу служения Богу, и нет ни одного эллинского города и ни одного иноязыкого народа, среди которого не распространился бы обычай почитать седьмицу, когда мы отдыхаем от любых трудов, не соблюдались бы посты, обычаи зажигания свечей и многие из предписанных нам законов относительно пищи. Они стараются подражать также и нашему взаимному согласию и благотворительности, трудолюбию при всяком деле и нашей верности законам во всяком несчастии. Но удивительнее всего, что их привела к этому не какая-то выгода или иная приманка, а исключительно притягательность нашего закона. Ибо подобно тому, как Бог повсюду присутствует в мире, так и его закон повсеместно распространился среди людей»[282].

Книги Флавия не только прославляют иудаизм, но и имеют откровенно миссионерский характер. В сочинении «Против Апиона», откуда взята вышеприведенная цитата, он с гордостью рассказывает: «Многие из них [эллинов] приняли наше вероучение, но лишь некоторые остались ему верны, другие же, не выдержав бремени наших законов, вернулись на старый путь». Он подчеркивает, что «нам предписано дружелюбно принимать всех [иноверцев], желающих исправить свою жизнь в соответствии с нашими законами»[283]. Флавий, не колеблясь, хвастливо утверждает, что Библия является истоком греческой мудрости, и что Пифагор и Платон узнали о Боге от Моисея. По его мнению, одной из причин враждебного отношения к евреям является то обстоятельство, что они служат «примером для многих».