Читаем без скачивания Девятый император - Андрей Астахов

– Уже нет.

– Что значит «уже»?

– Дмитрова больше нет, вот и монголы оттуда ушли. Таких как я спаслось немного… Погоди-ка, тебя не Субар ли зовут?

– Субар, – с подозрением ответил половец. – А ты кто таков? Откуда меня знаешь?

– Не узнаешь? – Человек снял с лица повязку, встал ближе к огню, чтобы Субар смог рассмотреть его лицо. – А я вот тебя хорошо помню.

– Лихоня! – ахнул половец. – Четырнадцать лет не виделись.

– Но ты мало изменился. Такой же сухопарый, чисто ястреб степной.

– Половцы народ долговечный. Мне уже за тридцать, а я все на коне. Пойдем-ка, угощу тебя медом. Узун, подержи коня…

В ближайшей корчме народу было столько, что не протолкаться. Люди пили, говорили только о войне и о монголах. При свете мазниц Субар сумел хорошо разглядеть своего бывшего товарища по козельской службе. Тимофей Лихоня в то время был десятником. Теперь же постаревший, изнуренный, оборванный Лихоня с жадностью пил скверный мед и рассказывал Субару о том, что видел.

– Их не остановишь, – говорил он. – Это не воины, черти какие-то. Нас у дмитровского воеводы Ставра было триста тридцать человек, и все бывалые бойцы, но куда нам против полчищ Батыгиных! Как монголы подошли к городу, от одного их запаха люди замертво падали. Не сдюжит Новгород, ой не сдюжит, коли полезут на него монголы!

– Что ж, Лихоня, помирать теперь будем?

– Если на бой с ними пойдем, то помирать, – зашептал Лихоня. – Бестолково поляжем все до единого. Все равно монголы получат то, что хотят.

– Наш воевода Торжка не сдаст, – сказал Су-бар. – Он воин отважный, дело свое знает. До последнего драться будет.

– А во Владимире что, трусы были? А в Рязани? А в Суздале? Говорю тебе, брат – против полчищ монгольских не выстоять. Сам дьявол их привел на Русь, чтобы семя хрестьянское пресеклось и вымерло.

– Я не христианин, – сказал Субар. – Но правда твоя, делать что-то надо. Что посоветуешь?

– Для себя я все решил. Буду пробираться на север, к Новгороду. А там к литовцам или латынянам наймусь. Они, чаю, тоже в Иисуса Христа веруют.

– Поехали со мной в Торжок. Воевода тебе место в дружине даст.

– Чтобы помереть на стенах, как мои товарищи в Дмитрове? Нет, Субар. Со смертью я уже встретился. Жить хочу.

– Ты один тут?

– Один. Был еще парнишка, со мной из Дмитрова шел, да сгинул куда-то. Еще меду!

– Пей на здоровье… А что, говоришь, у латынян хорошо воинам платят?

– Скуповатые они, но за службу платят исправно. Встречался я во Владимире с одним мордвином-молодцом, так он полгода в Риге служил у крестоносцев кнехтом. Даже католичество принял. Потом, правда, признался, что когда его латинские попы крестили, он пальцы крестом держал.

– И что же, хорошо ему служилось?

– Сказывал, хорошо. Даже пиво каждый день давали.

– Может, и мне с тобой податься с латинянам?

– Тебе? – Лихоня с удивлением посмотрел на Субара. – Ты же мне предлагал в Торжок ехать.

– Предлагал, да передумал. Мне тоже жизнь еще не опротивела.

– Ах ты, черт! – Лихоня влил в себя остатки меда из ковша, уставился на половца. – Как был хитер степняк, так и остался.

– На дорогу нужны деньги, – заметил Субар.

– Храбрые всегда добудут денег. Смерды на что? У них завсегда можно что хочешь достать.

– Грабить?

– Так их, чай, все равно монголы до нитки обчистят. А так хоть мы, хрестьяне, попользуемся.

– Умен ты, Лихоня, – Субар пригубил мед. – Всегда умен был.

– У меня все в роду умные. Через то и жив до сих пор, что меня Бог осмомыслием[29] не обидел.

– Конь-то у тебя есть?

– Найдем. Коня без сбруи найти легко. А ездить айдаком[30] мне не привыкать.

Через час, когда время подходило к рассвету, Лихоня ждал половцев в версте от Лихославля в условленном месте. Кроме коня бывший дружинник где-то раздобыл топор на длинной рукояти. Субар не стал расспрашивать, где. Так они втроем и доехали до Кувшиново.

В Кувшиново была только одна корчма, и люди Субара были там. Они были пьяны. После долгого, почти двухмесячного сидения в Торжке под боком у воеводы, новгородцы почувствовали себя свободными, и эта свобода обернулась попойкой. Субар вошел в корчму в тот момент, когда дружинники уже предлагали корчмарю свои тулупы в обмен на медовуху.

– Грех пианства зело велик есть, – вещал за столом Афанасий Жила, весь в меду и в кислой капусте, – покайтесь перед Господом, исповедуйте грех свой. Ибо сказано…

Смолянин Ларион сидел лицом к двери, поэтому первый увидел Субара и его спутников. Из всех четверых он был самый трезвый. Толкнув в бок клюющего носом Шуйцу, Ларион встал, приветствуя командира.

– Перепились, ишачьи дети! – Субар схватил за шиворот корчмаря, вырвал у него кухоль с медом. – Воды неси холодной, рассолу побольше!

– Ждали тебя с трепетом в душе, со смирением, – заговорил Жила, обращаясь не к Субару, а к столбу рядом с ним, – надоел нам плен нечестивый, вавилонский. Душа наша болит, во грехе коснея…

– Помолчи, человече, – Лихоня усадил Жилу на лавку. – Хороши воины, с такими в самый раз на монголов идти.

– Что узнал, Субар? – спросил Ларион, которому очень не понравилось выражение глаз половца,

– Что узнал? – Субар показал в хищной улыбке мелкие зубы. – Узнал, что вы распоясались, напились, как свиньи. А еще узнал, что монголы вот-вот будут здесь. Они уже под Тверью, Дмитров взяли, к Кашину идут. Что, хорошие вести я вам привез?

– Так надо в Торжок спешить, предупредить воеводу Радима! – воскликнул мигом протрезвевший Ларион.

– Не надо, – сказал Лихоня.

– Что ты сказал? – не понял смолянин.

– Мы не поедем в Торжок, – сказал Субар.

– Истинно, истинно говорю вам, – бубнил в столешницу Жила, – что всякий верующий в меня… верующий в меня… Что там дальше, не помню. Бо пьян мерзопакостно, аки поганый язычник.

– Почему это мы не поедем в Торжок? – допытывался Ларион.

– Потому что я так решил! – отрезал Субар. – Мы поедем на север. Торжок все равно не выстоит. Хочешь жить, Ларион, едем с нами.

– Не, – Ларион покачал головой. – Я позора не хочу. Ты что, Субар? Батаны[31] в тебя вселились?

– Нет. Я в своем уме и даже не пьян. А ты, видать, не понял, что монголы идут.

– Мы же воины! – воскликнул Ларион. – Нас воевода послал, а мы… Одумайся, Субар, не делай глупостей!

– Да что с ним говорить-то! – До сих пор дремавший Шуйца внезапно поднял голову, уставился на Субара, сжал кулаки. – Все это семя половецкое ложью да коварством дышит. Сейчас я с ним потолкую по-свойски!

Что случилось потом, не понял никто. И предотвратить не успел. В тусклом вонючем полумраке корчмы заметались тени, раздались ругательства и вопли. Шуйца с поднятыми кулаками бросился на Субара, но стоявший подле своего соплеменника молодой Узун подставил новгородцу подножку. Шуйца упал на стол, перевернув его. Правда, через секунду он уже был на ногах и кинулся на Узуна. Половец попытался ударить Шуйцу ножом, однако новгородец, обладавший медвежьей силой, заломил Узуну руку, и нож упал на пол. Ларион бросился к ножу, чтобы отбросить его от дерущихся, но не успел. Шуйца схватил нож первым и вогнал его Узуну в правое плечо по рукоять.