Читаем без скачивания Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аркадий Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— До галлюцинаций?
— Да-с. Вы знаете, что такое в Одессе жить совестливому человеку? Невозможно. Вы хотите посидеть вечерок дома, а тут «Кармен» с благотворительной целью дают, и внутренний голос вам шепчет: «ах ты, такой сякой! Ты вот дома сидишь, а нынче «Кармен» с благотворительной целью ставится. Да ещё в пользу акушерок. Что ж акушерки будут делать, если ты дома сидеть будешь? Акушерки — они бедные». Ну, и идёшь с акушерской целью «Кармен» смотреть. Вы оперетки терпеть не можете, а тут «Горячую кровь» в пользу недостаточных младенцев дают. Опять внутренний голос тебе твердит: «бедненькие младенчики, голенькие, босенькие, а ты, свинья, даже оперетки для них посмотреть не хочешь». Ну, и идёшь. Я удивляюсь ещё, как до сих пор дагомейки в пользу какого-нибудь «общества вспомоществования образованным женщинам» не танцевали! Это изумительно! Визиты знакомым хотите в новый год сделать, у хорошеньких женщин ручки поцеловать, — и тут тебе: «зачем ручки дамам целовать? Лучше вы пять рублей с благотворительной целью пожертвуйте!» Выходишь на подъезд, лошадей тебе подают, — а они на тебя, так и кажется, глядят: «Что ты, свинья, на нас ехать собираешься, только гонять нас хочешь, — лучше бы ты карточки в благотворительных концертах разослал». Тут же тебе и газетная статья вспоминается, что какое-то благотворительное общество на эти самые деньги каменный корпус строить собирается. Прямо едешь и жуликом каким-то себя чувствуешь. Словно ты не визиты делаешь, а из этого самого корпуса кирпичи воруешь! «Вот я без всякой благотворительной цели езжу, а там бедные, несчастные из-за моих визитов пропадают». И кажется вам, что вы перед собой это несчастное лицо видите. То есть вы-то понимаете, что это не несчастное лицо, а самый обыкновенный лошадиный круп. Но только вам так казаться начинает. Лошадь хвостом махнула, а вам кажется, что несчастный рукавом слезу смахнул: «Ну, мол, тебя, — прощаю!» Как вам всё это покажется? До галлюцинаций человека доводят! Лошадиный круп несчастным лицом начинает казаться!
Голос моего собеседника начинал дрожать.
— До галлюцинаций, до помешательства эта танцующая, поющая, анекдотическая одесская благотворительность доводит. Устройте налог, делайте, что вам угодно, но ведь нельзя же людей семь дней в неделю благотворительностью мучить! Поневоле ум за разум зайдёт.
Он вскочил с места, кивнул головой и скрылся в толпе.
А я подошёл, выпил ещё бокал тёплого Эксцельсиора и снова сел на диван мечтать о том, как Эксцельсиор превратится в квас.
И снова передо мной была бедная хижина, стаканы, наполненные квасом, таракан и малютка.
Семья пила квас, малютка съел таракана.
Эта трогательная сцена представилась мне с такой ясностью, что я вскочил и крикнул:
— Выплюнь!
Так что господин, только что перед этим начавший пить благотворительное шампанское, обернулся и посмотрел на меня с удивлением.
Смерть человека
Умер один Фармацевт.
На этом свете о таком происшествии не бывает даже объявления в газетах. А на том в смерти даже Фармацевта заинтересованы рай, ад и Сам Творец. Такова небесная конституция.
Фармацевт так долго прижимал револьвер к виску, что кончик ствола из холодного сделался тёплым.
— Что значит: жизнь, смерть? Нужно только прижать пальцем эту штучку. Никаких не нужно разрешать вопросов, — только прижать пальцем эту штучку. Только прижать пальцем эту штучку! И больше ничего!
И едва успел раздаться выстрел, как душу Фармацевта окружили бледные духи в светлых одеждах и другие, безобразные, притаившиеся, как обезьяны, которым несут корм.
— Что значит? — воскликнул Фармацевт, пробуя отступить.
Но духи окружили его плотнее.
— Мы ангелы! — сказали бледные духи в светлых одеждах.
— Мы черти! — радостно завизжали обезьяны.
— Но позвольте! Я на это совсем не рассчитывал! — взволнованно вскрикнул Фармацевт. — Я протестую! Я вам прямо говорю, что вас не существует! Я в вас не верю! Что вы ко мне пристаёте?
Бледные лица ангелов стали совсем восковые.
— Как же в нас не верить, если мы существуем? — печально спросили ангелы.
— Ты и не верь, а я тебя поджаривать буду! Я тебя буду поджаривать, а ты не верь! — сказал дьявол.
— Но это же всем известно, что вас нет! Спросите у кого угодно! Я вас уверяю, что вы ошибаетесь! Ну, какой же просвещённый человек в наше время верит в чёрта? Это даже некорректно!
— А я тебя всё-таки поджарю! — стоял на своём чёрт.
Духи окружили Фармацевта теснее.
Фармацевт тоскливо оглянулся на своё тело, лежавшее на постели.
Оно было похоже на ощипанного цыплёнка. Только на лице остались клочки пуха. Тоненькие голые жёлтые ножки. Тоненькие голые жёлтые ручки. Животик бомбочкой. В выкатившихся стеклянных глазах зрачки были широко открыты от ужаса. От тела дурно пахло.
«Какой я был красивый!» — с сожалением подумал Фармацевт.
И захотел назад.
Но его повели.
И привели на такое светлое место, что человек мог даже читать в своей душе.
Фармацевт почувствовал себя беспомощным, как маленький ребёнок, которого схватил взрослый и хочет больно наказывать. Ему хотелось кричать и плакать.
Но он, по привычке, собрал все силы, чтобы поддержать своё человеческое достоинство.
— Это несправедливо! — закричал фармацевт, как на митинге, хотя и весь дрожа. — Творец, я отрицаю за Тобой право меня судить! Это Твоя ошибка! Житель неба, Ты создал меня по образу и подобию Твоему и пустил меня… на землю. Это всё равно, что рыбу, которая создана, чтобы плавать в глубоких и прозрачных водах, бросить на песок! Это всё равно, как орла, который создан, чтобы летать в воздухе, под облаками, жить на вершинах неприступных скал, бросить в воду и сказать ему: «Плавай!» Это несправедливо! Слушайте меня, ангелы!
При этих словах у ангелов завяли крылья.
А дьяволы, радостно вскрикнув, как обезьяны, которым бросили, наконец, горсть орехов, схватили Фармацевта, подняли и потащили с собой.
— Здесь тоже не позволяют рассуждать! — кричал Фармацевт, болтая ногами и языком. — Это несправедливо! Я протестую! В этом нет логики.
Дьяволы притащили его к двери, на которой было написано:
— Здесь покидает человека всякая надежда!
И бросили его в эту дверь.
Здесь было холодно. И холодный воздух был полон доносившихся откуда-то плача и стонов. Тьма была освещена отблеском горевших вдали огромных костров.
Душа Фармацевта озябла и чувствовала, что леденеет.
К нему подошла тень.
Завёрнутая плотно, как в саван, в белую тогу с пурпурными полосами, казавшимися запёкшейся кровью.
На заострившемся бледном лице лежала скорбь, не прошедшая в течение двадцати столетий.
— Ты протестуешь, когда другие только рыдают? — сказала тень бледным голосом. — Дай мне твою руку.
— Кто вы такой, кто разговаривает со мной? — спросил Фармацевт.
И тень отвечала с тяжёлым вздохом:
— Я родился под вечер республики, и умер, когда забрезжилась заря тирании. Любовь к свободе привела меня в это место, где мучатся миллионы тиранов, как Франческу да Римини любовь привела сюда, куда людей приводит ненависть. Я жил на берегах Тибра и умер при Филиппах. После смерти меня назвали «последним из римлян», а при жизни звали Брутом. Ошибка была моим преступлением. Как одинокий человек, с мгновения на мгновение ожидающий прибытия друга, — стук собственного сердца принимает за стук копыт его коня, — так я биение своего сердца принял за биение сердца всего Рима. Как влюблённому кажется, что кто же может не любить его милой, так мне казалось, что кто же может не любить свободы и кто же не предпочтёт её даже жизни. В этом была моя ошибка. Только моё сердце, как цветок, цвело свободой, а всё кругом было готово быть скошенным на сено. Эта ошибка и заставила меня пронзить больше, чем своё сердце, сердце друга. Я Цезаря любил, но Рим любил я больше, а Рим не любил свободы, которую любил я. И свершилось напрасное злодейство. Зачем моей рукой рок совершил его? Я убил богоподобного Цезаря, величайшего из людей, которого любил, которого люблю, которому поклонялся, которому не перестану поклоняться…
— Камарилья! — воскликнул Фармацевт и отдёрнул руку.
— Ты говоришь? — спросил Брут с удивлением, услышав непонятное слово.
— Что вы мне так расписываете вашего Юлия Цезаря? Просто-напросто у вас рабская душа, и больше ничего! — надменно воскликнул Фармацевт, и пошёл дальше, даже не взглянув ещё раз на Брута.
— Рабская душа? — с удивлением повторил Брут, глядя вслед Фармацевту.
— Кто говорит здесь против тирании? — раздался голос.
И путь Фармацевту преградила огромная, широкоплечая фигура.
— Это я! — отвечал Фармацевт, смотря на великана снизу вверх. — С кем имею честь?