Читаем без скачивания Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

– Помню все, ваше превосходительство, будьте покойны! – отвечал я.

Но генерал прервал меня.

– Нет, лучше пойдемте в лагерь, я прикажу начальнику штаба все это написать. А то вы, пожалуй, перепутаете еще, а я потом буду взыскивать с командиров частей… Смотрите только, когда будете ночью развозить приказание, не попадитесь в руки турок! Хорошо ли вы запомнили местность и расположение наших войск?

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, какой же я казак после этого буду! – отвечал я.

В лагере Скобелев представил меня своему начальнику штаба, капитану Алексею Николаевичу Куропаткину. Это был довольно молодой еще офицер Генерального штаба – небольшого роста, брюнет, с маленькими, черными и выразительными глазами, очень спокойный, хладнокровный и рассудительный. Вообще, Куропаткин произвел на меня самое приятное впечатление. В нем не было того высокого, порой надменного отношения к нам, маленьким офицерам, которое мне нередко приходилось встречать в людях, носящих мундир Генерального штаба, и которое всегда так глубоко оскорбляло нас, неученых строевиков. Он крепко, по-товарищески, пожал мне руку, сейчас же написал приказание Скобелева и, передав мне бумаги, пожелал успеха и счастливого пути.

Вообще, Куропаткин представлял некоторый контраст со Скобелевым – не по уму, конечно, а по натуре. Спокойный, несколько медлительный, осторожный, осмотрительный и дельный, он представлял противовес пылкой, увлекающейся и нервной натуре Михаила Дмитриевича.

Получив от Куропаткина письменные приказания, я повез их развозить начальникам пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей. Ночь была безлунная, темная, в трех-четырех шагах ничего не было видно. Нередко попадая в канавы, овраги, то пешком, то верхом, рыскал я всю ночь по траншеям, развозя приказания. И только под утро попал я на бивуак своего полка, командиру которого тоже передал пакет.

Забравшись в первую попавшуюся палатку и повалившись здесь на землю, я крепко и почти моментально уснул после двух тяжелых бессонных ночей.

Часов в восемь утра я проснулся. Товарищи мои уже встали и пили чай.

– А, и ординарец скобелевский глаза продрал! Ишь, разважничался, фазан этакий! Ну, поднимайся, у нас коньяк есть! – так приветствовали меня станичники – господа хорунжие и сотники.

Откровенно говоря, мне вовсе не нравилась ординарческая, посыльная служба. Я знал, как мы, строевые офицеры, недружелюбно, порой враждебно даже, относились к этим штабным деятелям, отнимавшим у нас обыкновенно награды и лавры, называя их фазанами, моншерами, шаркунами, полотерами и другими эпитетами, хотя многие из них совершенно и не заслужили этого. Я с глубоким уважением и любовью относился только к строевой службе и хотел всю кампанию оставаться в рядах своей сотни… И только имя Скобелева, его популярность в армии и народе и, наконец, самая опасность моего положения мирили меня с этим местом.

Поболтав с товарищами, напившись чаю и поделившись с ними своей ночной поездкой по позиции (к счастью, ночь эта прошла у нас совершенно спокойно), я снова уселся на коня и поехал разыскивать генерала. Нашел его, по обыкновению, на позиции, под пулями.

– А, здравствуйте, казак! – сказал он весело, увидев меня. – А я думал, что вы попались туркам и они вас на кол посадили!

– Ну, вряд ли это им удастся, ваше превосходительство! – отвечал я, здороваясь с новыми своими товарищами. – Живым-то я не дамся им, ну а с мертвым пускай делают что хотят!

Генерал засмеялся и посмотрел на меня одобрительно.

В этот день, т. е. 29 августа, после полудня войска наши, по приказанию Скобелева, с первого гребня двинулись вперед и быстро овладели вторым гребнем. Турки в беспорядке бежали и открыли как с третьего гребня, так и с редутов сильный ружейный и артиллерийский огонь по нашей передовой линии, на которой, под пулями и снарядами, наши солдаты уже начали рыть закрытые для себя траншеи. В ночь с 29-го на 30-е турки снова делали слабые попытки наступать на наши позиции на втором гребне, но по-прежнему были отражены эстляндцами.

Наконец наступил кровавый день 30 августа. Густой туман окутывал нас со всех сторон, мелкий дождик зарядил, по-видимому, на весь день, образуя липкую грязь на глинистых, поросших виноградниками и кукурузой скатах Плевненских возвышенностей. С раннего утра уже загремели пушечные выстрелы вокруг Плевны, и целые сотни русских гранат и бомб, шипя и свистя, летали в редуты, траншеи и в город. Большинство их, конечно, впивалось не в человеческое мясо, а в землю и камень. Турки отвечали довольно вяло. Уже давно мы все на ногах, или, вернее, на конях, и ездим по позициям за Скобелевым, у которого сегодня лицо необыкновенно серьезно, озабоченно. Вот вся группа остановилась на возвышенности, и Скобелев внимательно рассматривает расположение войск.

– Послушайте, – внезапно обратился он к Куропаткину, – я и забыл совсем. Как бы назначить кого-нибудь из расторопных офицеров, чтобы позаботился о доставке воды на позицию для войск во все время сражения, – это необходимо!

Куропаткин оглянулся кругом и остановился на мне.

– Да вот – Дукмасов может. Пожалуйте-ка сюда!

И Куропаткин начал объяснять мне мою новую обязанность. Вначале я страшно обиделся за такое поручение. «Вот, черт возьми, – думал я, слушая наставление Куропаткина, – неужели я ни к чему более не способен, как только развозить воду… Люди идут в бой, грудью столкнутся с врагом, и вся честь победы падет на их долю, а тут изображай из себя водовоза». Наконец, я не выдержал.

– Господин капитан, – обратился я к Куропаткину, – нельзя ли вас просить избавить меня от этой обязанности. Назначьте, пожалуйста, какого-нибудь урядника, что ли. Я предпочел бы идти в атаку, на штурм, чем возиться с таким небоевым делом!

Капитан, заметя по выражению моего лица и тону голоса мое неудовольствие, слегка улыбнулся.

– Вы напрасно думаете, – мягко и дружески заметил он, – что то дело, которое вам поручено, так ничтожно и обидно для самолюбия: каждый приносит долю пользы в этом общем, великом деле. Доставлять ближнему облегчение в страданиях, подкреплять его силы – это, напротив, великая роль, и каждый принесет вам за это искреннюю благодарность. Доводы Алексея Николаевича были настолько убедительны, что я вполне с ним согласился, и задетое слегка самолюбие было совершенно успокоено.

Вообще, нельзя не отдать должную справедливость уму Алексея Николаевича, такту его и уменью обращаться с подчиненными. Ведь другой на его месте на мое замечание о назначении урядника распоряжаться подвозом воды крикнул бы просто: «Извольте не рассуждать, а исполнять, что вам приказывают!» Положим, я и стал бы исполнять, но не с такою энергией, не с таким глубоким сознанием пользы и важности порученного мне дела, а просто с формальной лишь стороны… Здесь же сила убеждения, спокойная логика и теплое, товарищеское обращение вполне достигают своей цели.