Читаем без скачивания Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 - Джон Норвич

Надо вспомнить, что незадолго до смерти Адриана кардиналы просицилийской партии собрались в Ананьи и договорились избрать следующего папу из своей среды – при этом их предводитель, кардинал Роланд, казался наиболее предпочтительным кандидатом. Поскольку в эту группу входило примерно две трети выборной коллегии, можно было надеяться, что выборы пройдут достаточно спокойно – что и произошло бы, если бы не присутствие проимперской оппозиции в лице кардинала Октавиана из монастыря Святой Цецилии. Этот прелат уже дважды появлялся в нашей истории: первый раз – когда в качестве папского легата выслушал от Рожера II, к которому он был послан, известие о смерти папы и, соответственно, об окончании его собственных полномочий, а второй – когда, явившись в роли посланца к Конраду Гогенштауфену, своим поведением вызвал насмешки Иоанна Солсберийского. В обоих этих случаях, как и во многих других, он выглядел достаточно нелепо, но теперь превзошел сам себя[105].

5 сентября 1159 г. через день после того, как тело Адриана упокоилось в склепе собора Святого Петра, тридцать кардиналов собрались на конклав за алтарем базиликии[106]; два дня спустя все, кроме троих, отдали голоса кардиналу Роланду, которого в результате признали избранным – надо заметить, в полном соответствии с каноническим правом. Принесли алую папскую мантию, и Роланд, по обычаю изобразив сначала нежелание, затем склонил голову, позволив надеть на себя одеяние. Неожиданно Октавиан бросился на него, схватил мантию и попытался надеть ее сам. Последовала потасовка, во время которой мантию у него отняли, но его капеллан тут же передал ему другую – предусмотрительно принесенную как раз для такого случая, – которую Октавиан на сей раз успел на себя водрузить, правда задом наперед.

Последовало всеобщее замешательство. Вырвавшись из рук разъяренных сторонников Роланда, которые старались стащить с него мантию, Октавиан – чьи отчаянные попытки перевернуть ее правильно привели только к тому, что кайма обвилась вокруг его шеи, – подбежал к папскому трону, уселся на него и провозгласил себя папой Виктором IV[107]. Он затем обыскал собор Святого Петра, обнаружил группу младших клириков, приказал им провозгласить его папой – что, увидев внезапно распахнувшиеся двери и банду головорезов, ворвавшуюся в церковь, они поспешно сделали. На время оппозиция замолкла; Роланд и его приверженцы укрылись в башне Святого Петра, находившейся в надежных руках кардинала Босо. Под присмотром головорезов Октавиан был возведен на папский престол несколько более официально, чем в предыдущий раз, и препровожден с триумфом в Латеран – предварительно, как нам сообщают, приведя в порядок свое одеяние.

Теперь стало ясно, что эта узурпация – при всей ее позорной нелепости – была тщательно и умело спланирована; уровень исполнения не оставлял сомнений в том, что империя к этому причастна. Октавиан не скрывал своих проимперских симпатий, и два посла Фридриха в Риме сразу же признали его избрание, одновременно объявив войну Роланду. Вновь германское золото свободно потекло в кошельки и карманы тех римлян – дворян, сенаторов, простолюдинов, которые открыто поддерживали Виктора IV. Роланд и верные ему кардиналы были заперты в башне Святого Петра.

Но почти сразу же Октавиан – или Виктор, как мы должны его теперь называть, – обнаружил, что почва уходит у него из-под ног. История о его поведении на выборах стала известна в городе и, можно не сомневаться, ничего не потеряла в пересказе; в результате многие римляне обратили свои взоры к Роланду, как к законно избранному папе. Вокруг башни Святого Петра собралась толпа, гневно требовавшая его освобождения. Через неделю Роланда перевезли в более надежное место в Трастевере, но возмущение людей только росло. На улицах на Виктора шикали; ему вслед распевали насмешливые вирши. Ночью 16 сентября он бежал из Рима; а на следующий день законный понтифик ко всеобщей радости появился в столице.

Но Роланд знал, что не может остаться в городе. Послы императора по-прежнему находились в Риме, и их сундуки с деньгами не опустели. Кроме того, род Виктора – Кресченти – числился среди самых богатых и влиятельных римских семейств. Задержавшись только для того, чтобы собрать подобающую свиту, папа 20 сентября отбыл на юг в Нинфу, процветающий небольшой город, принадлежавший его друзьям Франджипани, и здесь, в церкви Святой Марии Маджоре, наконец состоялось его официальное посвящение под именем Александр III[108]. Первым делом он, разумеется, отлучил антипапу – который вскоре, столь же предсказуемо, отлучил его. Второй раз за тридцать лет в римской церкви начался раскол.

Избрание на папство его старого друга кардинала Роланда стало последней большой дипломатической победой Майо Барийского; но фактически оно принесло Сицилийскому королевству даже больше выгод, чем Майо мог предположить, благодаря, как ни странно, Фридриху Барбароссе. Если бы Фридрих смирился с неизбежным и признал Александра в качестве законного папы, каковым тот, безусловно, являлся, они вполне могли бы договориться. Вместо этого на совете в Павии в феврале 1160 г. император официально признал смехотворного Виктора и тем самым заставил Александра – чьи права вскоре были признаны всеми другими правителями Европы – вступить в еще более тесный союз с Вильгельмом I, а также взял на себя самого новые ненужные обязательства, которые политически связывали его по рукам и ногам в последующее двадцатилетие. Не будь этих обязательств, Фридрих мог бы воспользоваться сицилийским кризисом 1161–1162 гг.[109], что, как мы знаем, он и собирался проделать, и нормандское королевство Сицилии закончило бы свое существование даже быстрее и трагичнее, чем это реально произошло.

Этот кризис подтолкнул Александра к тому, чтобы предпринять конкретные действия против императора. Он отлучил Фридриха еще в марте 1160 г. – после Павии ему ничего другого не оставалось – и освободил всех подданных императора от их обязательств по отношению к нему; вплоть до конца следующего года он жил попеременно – не считая краткой и неудачной попытки вернуться в Рим – в Террачине и Ананьи, двух папских городах, расположенных в удобной близости к границам Сицилийского королевства, которое он рассматривал как военное прикрытие и источник денежнных субсидий, в которых он отчаянно нуждался. События 1161 г., начавшиеся с восстания в Палермо и закончившиеся тем, что вся южная Италия поднялась против короля, все изменили. Папа понял, что Вильгельм Сицилийский не сумеет обеспечить ему поддержку в крайней ситуации; требовались другие союзники. Он отплыл из Террачины на сицилийском корабле в последние дни 1161 г. и в апреле высадился близ Монпелье.

Следующие три с половиной года Александр жил в изгнании во Франции – главным образом в Сансе, где за четверть века до этого Петр Абеляр пал жертвой речей святого Бернара, – занимаясь созданием большой общеевропейской лиги, включавшей в себя Англию, Францию, Сицилию, Венгрию, ломбардские города и Византию, против Фридриха Барбароссы. Он, как и следовало ожидать, потерпел неудачу. Результатом его долгих бесед с королями Англии и Франции явились разнообразные договоренности, сердечное выражение поддержки и – что более важно – дальнейшие крупные субсидии; но не союз. Наибольшие сомнения вызывал Генрих II. В первые дни схизмы он был надежным другом; в 1160 г., рассказывает Арнульф из Лизьё, «король принимал все обращения Александра с уважением и не дотрагивался до писем Октавиана руками, но, подцепив их щепкой, откидывал за спину как можно дальше». Но в 1163 г. у Генриха возникли сложности с Томасом Беккетом, а в следующем году провозглашение Кларендонских статутов – увеличивавших власть короля над английской церковью за счет папы – привело к охлаждению англо-папских отношений.

С Вильгельмом Сицилийским тоже имелись проблемы. У Александра не было более верного друга, у Барбароссы – более убежденного противника. Вильгельм поддерживал хорошие отношения с Англией, Францией, Венгрией и городами Ломбардии и стремился найти общий язык с Венецией. Но Византия – другое дело. В 1158 г. по настоянию папы Адриана он заключил мир с Мануилом Комнином – и на достаточно легких для Византии условиях, при том что он нанес сокрушительное поражение Мануилу двумя годами раньше. Уже тогда он знал, что этот мир непрочен: Византия, похоже, не собиралась отказываться от своих давних амбиций в Италии. Дальнейшие события показали, что он был прав. Через пару лет Мануил вернул себе прежние позиции не только в Анконе, своем бывшем форпосте, но во всех крупных городах Ломбардии, не говоря о Генуе и Пизе; его посланцы трудились повсюду, подогревая антиимперские чувства и щедрой рукой раздавая деньги. Поскольку эта политика была направлена против Барбароссы, Вильгельм мог ее только приветствовать, но он имел достаточный опыт общения с греками, чтобы знать, что их присутствие где-либо к западу от Адриатики прямо или косвенно представляет угрозу Сицилии. Кроме того, если Мануил намеревался играть честно, почему он по-прежнему давал у себя приют сицилийским мятежникам? Он был ничем не лучше Фридриха. Вильгельм ответил на предложения папы единственным возможным образом – он никогда добровольно не допустит византийские войска на свою территорию.