Читаем без скачивания Вид с дешевых мест (сборник) - Нил Гейман

В историях из «Записной книжки городского народа» видно самого Айснера – он рисует, он наблюдает, ходит по этому городу. Вы все равно мало о нем узнаете – он прячет лицо, так что я вам подкину немного выдержек из моего собственного внутреннего блокнота, просто чтобы познакомиться с ним.

Когда я впервые встретился с Уиллом, он уже давно перемахнул тот возраст, в котором большинство народу отправляется в отставку – но ничего старого в нем тем не менее не было. Ни в том, как он двигался (легко, целеустремленно), ни в том, как мыслил, улыбался или общался с людьми. И о том, что Уилл в профессии с самого начала – можно сказать, с первого дня творения – ты вспоминал, только обсуждая с ним какую-нибудь новую идею, способную навек изменить пути и методы мира комиксов.

– Мы это уже пробовали, в 1942-м… – говорил он и тут же объяснял, сработало оно тогда или нет, и почему с тех пор вышло из употребления.

Рабочую жизнь Уилла Айснера можно представить в виде пьесы в трех актах. В первом, хроникой которому послужил полуавтобиографический зашифрованный роман Уилла «Мечтатель», он был человеком, который верил в комиксы как средство коммуникации, а еще писал и рисовал превосходный продукт, и в особенности «Спирита» – возможно, самое изумительное и последовательно амбициозное творение среди себе подобных; а еще человеком, который создал бизнес-модель, позволившую ему сохранить права на свою работу и своих персонажей. Во втором акте Уилл Айснер бросил комиксы, когда будущее этого жанра выглядело особенно мрачно и газетное приложение про Спирита пошло на спад, а комиксы для взрослых выглядели чем-то малореальным. Со всем своим знанием отрасли Уилл ушел делать журнал «Пи Эс» для американской армии, в основном с образовательными комиксами для взрослых, которые рисовал первые двадцать лет жизни этого издания. Третий акт, в который уместилась полноценная карьера, начался в том возрасте, когда большинство нормальных людей уже планирует пенсию, с рассказов, составивших в итоге «Контракт с Богом». Айснер проделал поистине впечатляющую работу – длиной более чем в шестьдесят лет, дальновидную и последовательную.

Уилл Айснер был очень милый, приветливый, дружелюбный, контактный, радушный человек с отчетливой сталью внутри. Он отличался практичностью, понимаем хрупкости и слабости человеческой натуры и невероятной щедростью духа. На протяжении этой, третьей своей карьеры Айснер зарекомендовал себя настоящим американским сказочником – как Рэй Брэдбери, как О’Генри – бесстыдным популистом, создающим истории для простого народа… только вот этого самого народа, чтобы их читать, у него не было. Пока что не было.

Было бы чересчур просто и нечестно рассматривать рассказы в этой книге как эдакие валентинки Большому Городу, Нью-Йорку. И все же это они – но валентинки особые: цепочки неисполенных желаний, невстреченных любовей, судеб, избегнутых и неизбежных, и людей – ущербных, раненых, исполненных надежды на своем пути к могиле или напрочь лишенных ее, обретших или не обретших друг друга.

«Большой город» – серия виньеток, крошечных пьес, то немых, то нет. Некоторые из них – истории, другие – просто мгновенья. Айснер рисовал картинки для этой книги, параллельно преподавая в Школе изобразительных искусств Нью-Йорка, и в том, как рассказаны эти истории, и в особенности самые короткие из них, отчетливо виден учительский глаз. Айснеровское мастерство немого рассказчика несравненно. Диалог – когда он им пользуется – выписан широкой кистью, это шарж речи, где нет ни единого лишнего слова. Он поразительно слышит ритм и музыку того, как говорят ньюйоркцы. Перечитывая их, я случайно вспомнил, что полвека назад ассистентом Айснера был Джулс Файффер.

– Отправляйся на работу, Чарли, – говорит в «Мусоре» жена персонажа, которая только что выбросила его кепку, а вместе с ней все его надежды, и мечты, и саму юность.

– Я себя для этого слишком скверно чувствую, – отвечает ей Чарли. – Я устал, у меня ноги ноют… может, мне не стоит таскать так много образцов. Сумка становится все тяжелее день ото дня.

И он тащит свою тяжеленную сумку дальше, мимо мусорщиков, увозящих его прошлое…

Всю свою жизнь Айснер наблюдал за людьми. Истории и фрагменты в «Записной книжке городского народа» – это все, как и предполагает название, наблюдения. Страницы блокнота и выросшие из них рассказы, то оставшиеся простыми скетчами, то развившимися в полноценные истории о Времени и Пространстве – в городе, где ни то, ни другое не является тем, чем мы привыкли их считать.

«Здание» – история о призраках, хотя четыре фигурирующих в ней призрака остаются ими что при жизни, что в смерти. Менш, не сумевший спасти детей; Гилда Грин, так и не вышедшая замуж за поэта; уличный скрипач Тонатти, умерший, когда умерло здание; застройщик Хаммонд, очень целеустремленный человек. Оптимистичный финал «Здания» мучительно контрастирует с тремя последними историями – «Невидимыми людьми». Протагонисты «Санктума», «Смертельной битвы», «Власти» сорок лет назад могли бы быть персонажами из «Спирита», но с тех пор фундаментальная гостеприимность и подчас ироничная справедливость мира «Спирита» успели смениться неприветливостью и угрюмостью, достойными Кафки. Никакой справедливости в этом новом мире нет – в нем вообще нет места для героя, которого больше не спасет ни магия, ни даже любовь. Последние три истории мертвенно холодны и настолько несентиментальны, насколько это вообще возможно.

Сегодня год со дня смерти Уилла, и я до сих пор скучаю по нему. Он был скромен и мудр, а прежде всего – искренне заинтересован в жизни.

– Что заставляет вас продолжать работу? – спросил я его в 2001 году на фестивале гуманитарных искусств в Чикаго, где он, я и еще Арт Шпигельман и Скотт Макклауд были гостями (нечто немыслимое для тридцатых годов, когда Уилл начал рисовать комиксы).

Я тогда брал у него интервью. Я хотел понять, почему он продолжает работать, продолжает делать комиксы, когда его современники (а среди них были люди вроде Боба Кейна – до того, как он сделал Бэтмена, не будем об этом забывать) давно отправились на пенсию и прекратили заниматься искусством, и рассказывать истории, и вообще уже поумирали.

Он рассказал мне, как смотрел какой-то фильм, где один джазовый музыкант все продолжал и продолжал играть – потому что искал ту самую, единственную Ноту. Она пряталась от него где-то во вселенной, и он все шел и шел вперед в надежде ее поймать. Вот поэтому Уилл и не останавливался, в надежде, что в один прекрасный день сделает что-то такое, чем сам останется доволен. Он просто искал свою Ноту…

Мое предисловие к книге «Нью-Йорк Уилла Айснера: жизнь в Большом Городе» (2006).

Читать вступительную речь на Айснеровском мероприятии – большая честь. Не только потому, что это Премия Айснера – Пулитцер, Тони и Оскар нашей индустрии и нашего искусства, но и потому что это редкая возможность беспрепятственно обратиться к тысячам людей, которые действительно делают комиксы, продают комиксы, которым комиксы небезразличны. Ну и еще потому, что вечер только начался, награду еще не вручили, и аудитория вынуждена притворяться, будто слушает, что я тут несу.

Я думал, что стану говорить о наградах и почему они важны; о комиксах и почему они важны; об искусстве и почему так важно им заниматься.

Я не скажу вам ничего громкого и скандального. Последний раз мне было что сказать скандального десять лет назад, когда я увещевал розничных торговцев не лезть в спекуляционный пузырь, который вскоре хлопнет, как история с голландскими тюльпанами в XVII веке. Авторы, издатели и продавцы тогда купались в деньгах, как дядя Скрудж, а я встал и начал им втолковывать, что тяжелые времена не за горами и продавать надо истории, которые небезразличны людям, которые те хотят читать.

Как ни странно, мои пророчества по большей части сбылись.

Сейчас, десять лет спустя, самое время подбить хвосты и понять, докуда мы дошли. Понять, в каком состоянии страна комиксов, если хотите…

И, хочу вам сказать, положение дел в ней хоть куда.

Я начал профессионально заниматься комиксами семнадцать лет назад, а еще за пару лет до того писал о них как журналист, стоило мне только улучить где-нибудь такую возможность.

В мечтах мне тогда виделась эдакая комиксовая утопия, грядущий золотой век.

Давайте сейчас оглянемся назад и вспомним, как же эта утопия выглядела.

Во-первых, я хотел, чтобы комиксы уже начали воспринимать серьезно.

Это совсем не значило, что все комиксы обязаны быть серьезными. Нет, я хотел, чтобы комиксы были разными – просто стояли в одном ряду с театром, кинематографом, книгами, телевидением и большой оперой на правах уникального и законного способа рассказывать людям истории. Да, это был такой совершенно новый формат, которому еще требовалась уйма большой работы, но над ним у меня в мечтах больше никто не насмехался просто за то, что он имеет наглость быть. Формату, чье имя используется как пренебрежительное ругательство, еще многому нужно научиться.