Читаем без скачивания Конец нейлонового века (сборник) - Шкворецкий Йозеф

– Идем походим внизу, там меньше народу, – произнес он и предложил ей руку. Она сунула свою ему подмышку. Они смотрелись, как на миниатюре из слоновой кости в золотистом свете комнаты Ренаты, увешанной теннисными ракетками. Рената, как всегда, великолепна, янтарные волосы гладко зачесаны и собраны в узел. Прелестная белая шея. Они медленно спустились по ступенькам и остановились в самом низу, у гардероба. И там она повернулась к нему и спросила:

– Ну, как же у тебя сложилось, Монти?

С минуту он не отвечал, купаясь в целительных глубинах ее черных глаз, – и внезапно это его завтра стало в тысячу раз более отчаянным, смертельно трагичным. Он ответил туманно и кратко:

– Еду.

Она молчала, потом почти шепотом спросила:

– И ничего нельзя сделать?

Он покачал головой. Рената смотрела на него серьезно, и его даже тронула эта ее серьезность, не знавшая трагики.

– Рената, мне там будет очень грустно.

– Я понимаю. – Она взяла его за руку.

– Я… – Он чувствовал, что вот-вот заплачет. – Я… Рената, у меня такая идиотская жизнь.

Она сжала его руку.

– Не печалься, Монти.

– Такая идиотская жизнь!

Он ответил на ее пожатие. Ведь он любит ее! Новое горе! Ведь у него было столько времени, а он растратил его в своих колебаниях: любит он ее или не любит, пряча от себя же дурацкую робость перед мейеровской виллой с фонтаном. А сейчас – поздно, это ему смертельно ясно. Страшная, коварная жизнь! Конечно же, он любит ее. Бархатные пальчики прохладно коснулись его руки.

– Ренка, мне хочется застрелиться.

– Но почему, Монти? Ведь ты приедешь.

Он покачал головой.

– Это невозможно.

– Глупости! Через четырнадцать дней ты будешь здесь.

– Да, на воскресенье. Я знаю. Но я не хочу на воскресенье. Я хочу всегда быть здесь. Здесь моя жизнь.

– Но ведь ты же будешь здесь.

Он улыбнулся.

– Конечно, будешь.

– Когда?

– Это не надолго. Увидишь!

Они стояли в углу, в стороне от людей, идущих в гардероб. Он погладил ее руку.

– Очень мило, Рената. Но не надо меня утешать.

Он осмотрелся. Нужно поцеловать ее. Он все еще не поцеловал ее, а теперь, наверное, это будет в последний раз.

– Ренка, пошли!

– Куда?

– Там видно будет. Уйдем отсюда. Рената, это моя последняя ночь.

Она колебалась. Он настаивал:

– Последний день жизни.

Она приложила пальчик к его губам:

– Тихо! – и это возбудило его так, как никогда никакой petting с ней в прошлом. Это уже не рецидив прежнего флирта. Fucking, нежный и страстный – куда бы с ней деться, чтоб наверняка? Почасовые гостиницы эти идиоты закрыли. Да и не пошла бы она с ним туда. Деревенская это выходка, вдруг с ужасом понял он и снова почувствовал смертельную жестокость судьбы. Да и ляжет ли она с ним, даже в своей вилле с фонтаном – это тоже вопрос. Раньше надо было начинать. Гораздо раньше. Надо было наплевать на свои комплексы и попасть к ней в постель еще тогда, в летнем лагере в Крконошах. А сейчас – поздно. Разве что милый старый petting где-нибудь за углом…

– Пошли, Рената! – настаивал он.

– Ну пошли!

Он почти бегом понесся к гардеробу. Казалось, вечность прошла, пока принесли ее шубку. Пока он помогал ей одеться, белая шея в вырезе платья какое-то мгновение принадлежала ему, на миг ему удалось забыть о завтрашнем дне и думать только о ближайших минутах. Пока он сам надевал пальто, Рената завязывала черный кружевной шарф. Потом она повернулась к нему, дьявольски красивая, взволнованная: в молчании предварительной игры, за которой не должно быть ничего, они прошли к выходу и оказались в морозной, заснеженной ночи. Не произнесли ни слова. Сразу же за углом он жадно поцеловал ее. Он хотел, чтобы… нет, не хотел… не хотел уезжать, хотел остаться здесь в Праге – навсегда. И Рената Майерова обострила это желание.

Тщетность, тщетность, тщетность… Потом появился Педро Гешвиндер и поклонился ей, как лорд. Глаза его красны с похмелья, но Ирену обрадовало его появление. Она уже собиралась домой, думала о руках Роберта, о том, как она обопрется о него в трамвае, и Роберт даже не пошевелится, радуясь, что она с ним, – и вдруг появился Педро.

– Можно пригласить тебя на танец, Ирена? – произнес он галантно – все такой же, как и семь лет назад в Тополове, такой же педантично светский, хотя и давно уже без таинственного очарования: все-таки первый мужчина, кто поцеловал ее, там, у пруда, а в Задворжи, на лесном мху, расстегнул ей блузку. Гешвиндер. Они смешались с толпой, и Педро серьезно, старательно, хоть и не очень успешно принялся выделывать фигуры для престарелых. Она творила с ним тогда что-то страшное, и ему, бедняжке, приходилось все вытерпеть, но он был дурачок и заслуживал этого. Она определенно знала, что в конце концов отдастся, ведь он так добивался ее. И она была бы потом с ним всю жизнь, если бы он умно и нежно нашел бы где-нибудь комнату с замком на двери и с кроватью. Но вместо этого он неистовствовал в лесах, где она бы никогда этого не сделала, и был агрессивен, строя из себя мужчину, дурачок. Бедняжка Педро. Он мог бы стать ее мужчиной, не Роберт. Блестящий молодой человек, с его двенадцатью костюмами, сплошь из английских тканей темных тонов, он не сумел сделать то, что удалось потом Роберту: выманить родителей и привести ее к себе домой. Лунной ночью в Задворжи он расстегнул ее клетчатую блузку, и она не сопротивлялась, потому что под нею уже носила элегантный черный лифчик, и позволила ему целовать свое плечико, и еще ниже, но потом ей стало жаль, что она уже не девочка, и она глупо расплакалась. А Педро был тогда страшно предупредителен, он поспешил вернуть бретельку на место, застегнул блузку, обнял ее: «Хорошо, хорошо, моя девочка, не будем, если не хочешь», – и потом, наверное, у него так же болело, как у Сэма. Только он молчал об этом. Педро – господин и джентльмен, не такой грубиян, как Сэм, который все ей выбалтывает и все время как-то странно подчеркивает, что она ему нравится потому, что выглядит как мальчик, а Ренату он, мол, отверг из-за ее обильной женскости. Болтун и трепач. Гешвиндер откровенно пялился на нее, как тогда в Задворжи, у реки, когда она показывала ему себя, медленно, по частям снимая купальный халат; сейчас он вдруг вытанцевал сложную фигуру и спросил:

– Ты счастлива, Ирена?

– В чем?

– В своем супружестве?

– Вполне. А ты в своем жениховстве?

Гешвиндер заморгал:

– Жофия – хорошая девушка.

– Ты на ней женишься?

Он покачал головой:

– Нет. Пока нет. Еще есть время.

– Когда закончишь институт, да?

– Может быть.

Она видела, что ему хочется поговорить о старых временах. Но, подумав, она решила не трогать прошлое, хотя очень приятно слушать слова любви, и от давно оставленных полулюбовников – пожалуй, даже больше, чем от других.

– А что собирается делать после института Роберт? – спросил Гешвиндер.

– Наверное, пойдет на радио.

– Еще не решил?

– Не совсем.

Пауза. Он обнял ее.

– А у меня уже все решилось, – сообщил он.

– Да?

– Для начала – девять тысяч в месяц.

– Вот как! – Она сделала большие глаза. – Поздравляю, Педро!

– Мне дают в свое распоряжение авто, – продолжал он небрежно. – Вот это будет жизнь!

– И барышни, конечно?

– Будут и барышни, – твердо ответил он. – Каждую субботу на машине за город… – Он замолчал. Сейчас последует приглашение. Она знала такие сценарии. – Ты приедешь когда-нибудь меня навестить, Ирена?

– Уж лучше ты меня, когда будешь с машиной. Как-нибудь откажешься от барышни и вывезешь за город меня, а?

Он улыбнулся.

– Ты позволишь?

– Конечно.

Она посмотрела на его губы. Тогда она шла домой после их свидания с застывшей шеей и несла его поцелуй на губах до самого дома, на ночь даже зубы не чистила, чтоб хранить его подольше. Педро, первый мужчина, который ее поцеловал. А сейчас он говорил:

– Знаешь, я с тобой часто встречаться не смогу. Из-за Жофии, естественно.