Читаем без скачивания Хранитель - Юлия Игнатова

— Знаешь район Латареф?

— Близ чайного дома?

— Ага. Там два года назад поселился дед Ашиор.

— Ты хочешь меня добить, да? — умоляюще посмотрел на Лаера Ирте, с бесконечной болью в глазах.

— Я знаю, что ты искал его. — Прожевав, ответил тот, — вот, все забывал сообщить. А тут мы как раз в Элиаре.

— Пошли к нему сходим? — с какой — то щемящей душу тоской непривычно мягко попросил Ирте уставившись в наполовину зашторенное окно.

— Пошли, — неожиданно легко согласился Лаер. — Только мне куртка нужна.

— Нашел проблему, — освобождено рассмеялся Ирте.

Рийский впервые за долгое время выглядел счастливым, а Лаер глядя на него, гадал, каково это: знать что есть дом где тебя любят и всегда ждут?

Пока Рийский отдавал распоряжения, Лаер через длинный коридор нашел комнату где явно томилась Уна. Прошептав простенькое заклятие взлома замков, Лаер распахнул дверь в рабочий кабинет.

Она стояла спиной оперевшись о шкаф и, уставившись в противоположную стену, в призрачном лунном свете, струящемся из окна, как будто наполнявшим ее кожу серебристым сиянием, казалась сверхъестественно красивой.

— Уна…

— Я ненавижу тебя. — Она даже не повернула головы, лунный луч причудливо изломавшийся и запутавшийся в длинной косе, высветил прежде незаметные шоколадные тона.

Лаер ухмыльнулся и оперся плечом о косяк двери.

— Что ж ты меня прямо с порога так нещадно…

— Ненавижу. Я тебя ненавижу, Лаер. Понимаешь? Ненавижу.

Хранитель поднял руки, как бы сдаваясь.

— Ты ужасен. Ты постоянно возвращаешься в крови. В чужой крови. Той ночью, когда твой ореол разбили ты тоже пришел в крови. Ты ведь не пощадил того кто пытался убить тебя, да? Ты никого не щадишь. Ты только заставляешь людей унижаться перед тобой. Упиваешься чужой болью. Ты наверно не знаешь, но иногда твои глаза просто… нечеловеческие. Даже Ирте в такие моменты взгляд отводит.

— Что ты предлагаешь, милая? — Лаер прошел и, запрыгнув на стол, в упор посмотрел на безразлично разглядывающую стену девушку. — Что ты хочешь? Чтобы я всем целовал задницы, пел песенки и собирал цветочки? А что ты знаешь о жизни? Кто ты в ней? Наивная дуреха из богом забытой деревни с довольно поздно, зато мощно пробудившейся магией. Читающая мне мораль и нотации. Так я знаю о них больше тебя. Другой вопрос хочу ли я принимать их в свои ценности.

— А они вообще у тебя есть?

— Есть. Только у тебя ума недовесок чтобы их понять. Там есть такие слова как честь и принципы, если великодушие и жалость к слабым туда никак не входят, то это не признак отсутствия ценностей. Тебя пугает то, что я прихожу в крови? Уж извини, но я не привык стоять на месте, когда меня убивают.

— А почему тебя убивают, ты не задумывался?

— Милая, совет тебе на будущее, не лезь туда, где мало что понимаешь. Убить меня все равно не смогут. А тебе достаточно знать, что я готов пожертвовать всем ради тебя. Сделаю что угодно, чтобы ты была рядом, я никогда не оставлю тебя одну. Я предам и продам всех, но никогда не поставлю тебя под удар. Будут рушиться небеса, оседать пеплом города, если что-то начнет тебе угрожать. Прольются реки крови, если кто-то посмеет косо взглянуть на тебя. Меня не остановит ничто и никто, — Лаер говорил так, что ему невозможно было не верить. Он говорил правду, это чувствовалась в каждом слове, в каждом движении губ. — Ты можешь ненавидеть меня, плевать в лицо, втаптывать в грязь, унижать, издеваться, ломать… Все что захочешь, но ты никогда не сможешь изменить одной вещи — я приду за тобой где бы ты не была. И мне плевать захочешь ты меня видеть или нет, я не отпущу тебя, Уна. Ты можешь выбрать меня, и я поднесу тебе весь мир на блюде, или можешь выбрать пустоту, где я все равно незримо буду рядом, маленьким темным ангелом над твоей головой.

Он говорил правду, но не всю. Лишь ту ее часть, которую трудно связать с жизненной необходимостью Лаера в Талантах. Но дрогнувшие губы Уны выдали то, чего он добивался.

— Ненавидишь меня? Твое право. Боишься меня? Вполне ожидаемо. Ты смотришь издалека, как и все. Я не стану перед тобой оправдываться, как ты ожидала. Не потому что считаю это унижением или падением своего достоинства, а потому что ты не поймешь, а я не смогу объяснить так, чтобы ты поняла. Есть вещи, которые нельзя изменить, Уна. Есть люди, которых нельзя менять, даже исходя из самых благих намерений. Я Хранитель, что подразумевает мысли о тысячи судьбах, нежели судорожные думы о каждом отдельно взятом человеке. Для того чтобы повернуть русло реки и спасти долину от засухи придется пожертвовать несколькими жизнями тварей обитающих в воде… Впрочем, это все абстракция и немного не по теме…

— Не надо, Лаер. Не надо этой лжи и фальши. Ты у себя на первом месте… Не нужно говорить что я…

— Может на первом. Это вполне естественно. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты мне безразлична. Ну?

Уна не смотрела на него. Она покачала головой, грустно улыбнувшись.

— Это не может быть для тебя оправданием, Лаер. Это не может говорить о тебе как о человеке, потому что ты наслаждаешься смертью.

— Для всего того что я видел — слов не существует. Для всего того что я сделал — не существует оправданий. Это все вот здесь… — Лаер показал пальцем на свой лоб. — Навсегда. Я могу засесть в уголочке и плакать от ужаса, жалеть и ломаться под бременем совести, а могу жить и заставлять отдавать судьбу то, что она пытается у меня отнять — свою жизнь. Я избрал последнее. Из этих двух вариантов выбор был очевиден. И он естественен. Я живу, но при этом не оглядываться, иначе подохну. Понимаешь? Ты обвиняешь меня в жестокости, кровожадности и еще бог знает в чем. Я тебе отвечу: если я не буду таким, то потеряю все, ради чего жертвовал самым дорогим. У меня нет ни права, ни возможности закрыть глаза, скрестить руки и возвестив о том, что это неправильно, отвернуться. Каждый из нас делал что-то неправильное, каждый из нас переламывал себя в тот миг, потому что иначе поступить было никак нельзя.

— Но никто не ищет этих ситуаций! — Она возвела на него просительный взор. — Так зачем ты их создаешь? Для чего? Чтобы была причина упиваться чужой болью?

— Да, я признаю, что совершаю то, что по человеческим убеждениям запрещено, но не смей меня обвинять в том, что я так поступаю исходя из преследований удовольствия и наслаждения. Не смей. Потому что мне неприятно, мне больно, обидно и страшно. Но я хочу жить. Это замкнутый круг, не оставляющий выхода. У меня была семья, Уна. И вот они, так же как и ты слепо винили меня в том, что по логике вполне закономерно, но по морали нелицеприятно. А потом выкинули меня, желая того что у меня язык не повернется повторить. Выкинули из принципов этой самой морали. Они так же как и ты, называли меня монстром совершенно забыв, что я не имею иного выхода. Они выкинули меня, и им было не важно что мне нужна поддержка, что быть может я еще могу вывернуться из капкана. Потому что их пугало то, что ломало меня.