Читаем без скачивания Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

— Конечно нет, Павел Григорьевич. Сейчас я его позову.

Катюша с готовностью кинулась исполнять просьбу Павла.

— Ты упёртый дурак, Савельев, — Павел всё ещё смотрел на закрывшуюся за смешной медсестричкой дверь и не видел лица Бориса, но по голосу догадывался, что довольного выражения там явно не наблюдается. Более того, Борис злился и злости своей не скрывал. — Но если нас тут всех повяжут и придушат, как слепых котят…

— Боря, — Павел обернулся. — Другого выхода у нас нет. Только довериться этому мальчишке. Потому что люди меняются, Боря. Да ты и сам это знаешь, не хуже меня.

Глава 16. Борис

Проигрывать Борис не любил. Умел держать удар, сохранять достоинство при самых унизительных раскладах, но вот любить — это нет. Да и есть разве такие, кто любит?

Борис понимал, что он проиграл. Снова проиграл и снова Савельеву. В их извечном противостоянии, которое длилось столько, сколько существовала их дружба. Борис и сам уже не помнил, когда и с чего оно началось, но началось, завертелось, с возрастом всё больше и больше набирая обороты, пока не приобрело такой размах, что оказалось, что им двоим стало тесно в Башне. А ведь вроде выкрутились, сумели преодолеть, и вот опять…

В душе против воли поднялась обида и злость на Савельева, и Литвинов, поставив свой стул в дальний угол комнаты, молча уселся там, предоставив Павлу самому вести разговор с этим Поляковым. Так тигр, потрёпанный в схватке, отползает подальше, всё ещё рыча и огрызаясь, понимая, что нужно пересидеть, отлежаться, залечить раны. Борису тоже нужно было прийти в себя, и он, сидя в своём углу, угрюмо и исподлобья наблюдал за Савельевым, который, казалось, каких-то полчаса назад разваливался по частям, оглушённый новостью про своего отца, и вдруг собрался, взял себя в руки и теперь говорил и действовал так, что ни у кого не оставалось ни капли сомнений, за кем здесь останется последнее слово.

Сегодняшний свой проигрыш Борис ощущал особенно остро. И дело было, конечно, не в том, что Савельев продавил кандидатуру Полякова, вынудив его, Бориса, довериться этому слизняку. Мальчишка, разумеется, тут не при чём. Всё куда как сложнее и глубже. Намного глубже…

Борис поморщился — вспомнил, как Павел одной, брошенной вскользь фразой, поставил фактически знак равенства между ним и этим безвольным юнцом. И это сравнение просто ударило Борису под дых. Потому что сам он никогда не думал об этом, да ему бы и в голову такое не пришло. Где он, Литвинов, умный, хитрый и властный мужик, пусть и вынужденный сейчас скрываться, и где этот бледный пацан, сжавшийся, напуганный, строчивший когда-то доносы на своих друзей. Кому вообще могло прийти в голову их сравнить? Но ведь пришло же. Пашке и пришло. И так это ловко у него получилось, что сейчас Борис сидел в самом дальнем углу, скрывая за мрачным упрямством своё поражение. Сидел и чётко понимал — а ведь прав этот чёртов идеалист Савельев. Прав. Не так уж они и отличаются с этим Поляковым друг от друга, если подумать. А если очень хорошо подумать, то вообще ничем не отличаются. Потому что оба они совершили в своё время одно и то же страшное преступление — предательство.

Сам Борис свой поступок как предательство никогда не рассматривал. Это была борьба за власть. Да, он использовал не очень честный приём. Запрещённый приём. Но запреты — они для слабаков, а слабаком Литвинов никогда не был. И поступок тот в глубине души в общем-то считал оправданным. Они оба дрались за главное место в Совете. Борис даже считал себя в чём-то честнее, ведь в отличие от Савельева, он красивыми лозунгами и высокими идеями не прикрывался, прямо давал понять, что ему нужно, но проиграл. Не дожал. Или Павел оказался сильнее, что ж в игре и не такое бывает. И Борис смирился, принял удар, с достоинством принял.

И вот сейчас до него наконец дошло.

Нет, не Пашкин идеализм и не Пашкина вера — тут Борис Савельева так до конца и не понимал, — другое до него дошло. Как обухом по голове ударило, вспышкой озарило осознание собственного предательства, и, если б Борис мог, он бы сам от себя отшатнулся.

Ничем он был не лучше этого Полякова, сливающего информацию на свою девушку и своих друзей. Потому что, как и этот парень, он попрал самое ценное — доверие.

Павел доверял Борису. Да, бывало всякое, но с тех пор, когда в далёком детстве веснушчатый и вихрастый Пашка Савельев со своей долговязой подружкой с чёрными серьёзными глазами подошёл к нему, маленькому и никому не нужному Борьке Литвинову, и предложил самое дорогое — свою дружбу (это сейчас Боря понимал, что самое дорогое, тогда же всё случилось очень естественно и просто, как бывает только в детстве), с тех самых пор именно доверие лежало в основе всего. И вот это доверие Борис и растоптал тогда, когда в пылу борьбы принял решение ударить Савельева по самому больному. Сыграть на его любви к дочери. Подло и вероломно. Это и было предательством, и как ты его не оправдывай, какими красивыми словами не прикрывай — суть не поменяется. Глаже и благородней предательство от этого выглядеть не будет.

И то, что Поляков совершал свои мелкие поступки из страха и слабости, а он — из холодного расчёта и жажды власти, всё это не делало Бориса лучше. Напротив, слабость и страх оправдать можно, а когда вот так, намеренно, всё взвесив и просчитав, поставить на одну чашу весов свои амбиции, а на другую боль друга, тут и оправданий никаких нет и быть не может.

«Борька, вот скажи, чего тебе, гаду, не хватало?» — всплыл в памяти голос Пашки. И он опять увидел перед собой напряжённое и усталое лицо друга, представил свою камеру, узкую и полутёмную — три шага в ширину, семь в длину, серые шершавые стены, почувствовал стойкий запах биотуалета, вонь, к которой невозможно было привыкнуть.

Теперь Борис и сам не понимал, чего ему не хватало. Прав был Пашка. Он попросту заигрался. И предал… А потому ничем он не лучше этого мальчишки, а, скорее, и похуже будет, и нет у