Читаем без скачивания Миссия Русской эмиграции - Михаил Назаров

Французы взяли себе «в компенсацию» и все русские торговые и военные суда. Затем конфисковали остатки денег врангелевского правительства в парижском банке. Затем – личные счета лиц из окружения Врангеля... Савич, стараясь не обижать французов, пишет, что пропитание русских тоже стоило Франции немалых средств, и считает что в общем-то французская помощь «заслуживала благодарности». Но все же русские были союзниками, и к ним можно было ожидать другого отношения. Французы могли вспомнить хотя бы о том, что именно вступление в войну русской армии – неподготовленное, неудачное, оплаченное большой кровью – спасло Францию в 1914 году... (Маршал Фош позже признавал: «Если Франция не стерта с карты Европы, она этим прежде всего обязана России»[17].)

Еще тяжелее пришлось в Константинополе гражданским беженцам, в том числе предыдущих эвакуаций (из Новороссийска и Одессы). Получить визу в другие страны было невозможно. «Началось тяжелое существование, когда человек всецело поглощен заботами о насущном хлебе, о ночлеге, о том, чтобы как-нибудь добыть средства для своей семьи. Тяжело было видеть старых, заслуженных людей с боевыми отличиями, торгующих разными безделушками на Пере, русскую девушку в ресторанах, детей, говорящих по-русски, в ночную пору на улицах, заброшенных и одичавших...». Были рады любой работе: «Бывший камергер чистил картошку на кухне, жена генерал-губернатора стояла за прилавком, бывший член государственного совета пас коров... Жены офицеров становились прачками, нанимались прислугой. Появиться в хорошем костюме, обедать в модном ресторане было предосудительным. Это могли позволить себе только спекулянты »[18], - свидетельствуют два других очевидца.

«Мы испили чашу национального унижения до дна... Мы поняли, что значит сделаться людьми без отечества. Весь смысл армии в том и заключался, что, пока была армия, у нас оставалась надежда, что мы не обречены затеряться в международной толпе, униженные и оскорбленные в своем чувстве русских»[19]. Думается именно поэтому гражданская колония русских в Константинополе проявила более, чем где-либо, национально-политическое единство, образовав надпартийный Русский Совет и оказав положительное влияние на некоторые первые начинания в европейских эмигрантских столицах.

Французы сокращением пайков, угрозами и обманом старались заставить русских военных либо 1) вернуться в Россию, либо 2) ехать в Бразилию рабочими на плантациях, либо 3) перейти на положение беженцев и «распылиться». Но даже под угрозой голода в Россию вернулись лишь около 6.000 казаков, еще меньше предпочли покинуть армию как беженцы. Часть из них ген. Врангель сам старался устроить в другие страны – больных и менее пригодных к строевой службе.

Положение осложнилось весной, когда «внезапно появились всевозможные политические агитаторы – платные агенты, которые были готовы обещать все, что от них хотели услышать... Эту ситуацию использовали и большевики... и агенты-вербовщики Иностранного легиона.., собравшие немалый урожай. Затем появились католические монахи, обещая нуждавшимся и отчаявшимся утешение и покой в лоне единственно благодатной церкви... Даже спокойный и владевший собой Врангель вспылил и заявил французам: “Если французское правительство настаивает на том, чтобы уничтожить русскую армию, наилучшим выходом было бы высадить ее с оружием в руках на берегу Черного моря, чтобы она могла по крайней мере достойно погибнуть”...»[20].

Дело сильно осложнялось тем, что бывшие члены и дипломаты Временного правительства, созвавшие в Париже «Совещание послов», отказались предоставить зарубежные русские средства для нужд эвакуированной армии. Они считали себя преемниками законной власти, отвергая это право за Врангелем, и повели против сохранения армии активную кампанию. Это очень устраивало французское правительство, которое могло теперь ссылаться на то, что даже «авторитетные русские круги» выступают против «безсмысленного упорствования» Врангеля...

Ген. Врангель был изолирован французами от армии (в этом контексте стоит отметить, что какое-то судно "случайно" протаранило и утопило его яхту; погибло четыре человека). Поддержанием духа воинов занимались ген. А.П. Кутепов и комендант Галлиполи ген. Б.А. Штейфон. О результатах один из гражданских наблюдателей писал:

«Совершилось русское национальное чудо, поразившее всех без исключения, особенно иностранцев, заразившее непричастных к этому чуду и, что особенно трогательно, несознаваемое теми, кто его творил. Разрозненные, измученные духовно и физически, изнуренные остатки армии ген. Врангеля, отступившие в море и выброшенные зимой на пустынный берег разбитого городка, в несколько месяцев создали при самых неблагоприятных условиях крепкий центр русской государственности на чужбине, блестяще дисциплинированную и одухотворенную армию, где солдаты и офицеры работали, спали и ели рядом, буквально из одного котла, - армию, отказавшуюся от личных интересов, нечто вроде нищенствующего рыцарского ордена, только в русском масштабе, - величину, которая своим духом притягивала к себе всех, кто любит Россию»[21].

Это «крошечное русское государство» на берегу Мраморного моря произвело впечатление даже на турок. Вследствие высокого уровня образования большинства русских, «они играли в Галлиполи, безспорно, доминирующую роль, потеснив влияние французов. На улицах городка появились русские вывески и надписи, на домах развивались русские знамена: Галлиполи стал русским городом (в котором русские, составляли около 50 % населения)»[22].

Следует подчеркнуть: ни ген. Врангель, ни ген. Кутепов уже не имели безспорных юридических прав принуждения. Подчинение им было добровольным. Как писал позже, в 1927 г., Н. Савич:

«Таким путем закладывался фундамент морального воспитания и обновления духа большой группы русских людей, пронесшей на своих плечах всю тяжесть междоусобной войны, испытавшей конечное поражение и изгнание, но не растерявшей духа, оставшейся морально целой, не сломленной несчастиями. Она закалилась в испытаниях и на ней оправдались слова поэта: так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат.

Судьба помогла Врангелю выковать моральную силу тридцати тысяч русских людей. Он и его сотрудники и помощники не опустили рук, когда, казалось, их роль в истории была уже сыграна». Они сумели «сохранить будущей России кадр людей, редкий по моральным качествам...»[23].

Этим людям не было суждено увидеть Россию. Галлиполийское чудо, длившееся около года, было последним подвигом врангелевской армии. Но им предстояло оказать решающее влияние на становление русской политической эмиграции.

Поняв, что от бывших союзников помощи ожидать нечего, ген. Врангель заявил: «Я ушел из Крыма с твердой надеждой, что мы не вынуждены будем протягивать руку за подаянием, а получим помощь от Франции как должное, за кровь, пролитую в войне, за нашу стойкость и верность общему делу спасения Европы. Правительство Франции, однако, приняло другое решение. Я не могу не считаться с этим и принимаю все меры, чтобы перевести наши войска в славянские земли, где они встретят братский прием»[24].

К 1922 г. русские войска были приняты в основном Югославией и Болгарией (где они сразу же помогли болгарам справиться с коммунистическим путчем). Несмотря на противодействие французов, которые добивались роспуска армейских структур даже при эвакуации, армия была сохранена в виде рассеянного по разным странам Русского Обще-Воинского Союза (РОВС); там, где удавалось – в виде военизированных рабочих формирований. Русские воины шли на самые тяжелые работы, в шахты (одним из будущих политических очагов русской молодежи стал рудник Перник в Болгарии). Однако, на Балканах не могло найтись работы для всех. С трудом удавалось находить пристанище в других странах. Многие были вынуждены уехать в Южную Америку на плантации или на строительство железных дорог (условия были следующими: 8-10 часовой рабочий день, одно свободное воскресенье в месяц, стоимость переезда через океан вычиталась из зарплаты...). Знаменитые русские шоферы такси в Париже – это считалось привилегированным занятием.

Как писал Е. Тарусский, автор «Монмартского шофера», для большинства понижение социального статуса было столь резким, что некоторые офицеры стыдились сообщать иностранцам свои звания. Однажды немецкая газета с удивлением сообщила, что у крестьянина двадцать лет пробатрачил русский эмигрант, и лишь после его смерти из бумаг стало известно, что он был генералом: «Попав в тяжелое положение, которое, по его мнению, было несовместимо с генеральской честью – он не пожелал раскрыть своего прошлого и вызвать этим сочувствие, сострадание...». Щепетильный в вопросах чести, «русский человек готов был работать через силу, чтобы только не услышать замечания. Эта черта русских, конечно, была замечена работодателями и русская рабочая сила сразу же стала высоко котироваться на рабочем рынке...». Но «Нигде русские офицеры-рабочие не поглощались общей массой. Они образовывали как бы русские колонии при заводах... В их среде были широко развиты правила взаимной выручки и поддержки». Они жили как бы двойной жизнью: днем тяжелая работа, а после нее они снова становились мичманами, капитанами, генералами... И если русский офицер «мог влачить с великим моральным и физическим напряжением свою первую жизнь, то только потому, что эти силы ему давала его вторая жизнь». «...только мысль о том, что эта безсрочная каторга кончится в момент освобождения Отечества – только эта мысль поддерживала и давала все новые силы русскому офицеру» [25].