Читаем без скачивания Девять рассказов - Джером Дейвид Сэлинджер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Джимми, – сказала Рамона.
– Джимми? О, люблю это имя – Джимми! А дальше как, Рамона?
– Джимми Джиммирино, – сказала Рамона.
– Стой смирно, – сказала Элоиза.
– Что ж! Ничего себе имя. И где Джимми? Ты мне скажешь, Рамона?
– Тут, – сказала Рамона.
Мэри Джейн огляделась, затем снова посмотрела на Рамону, улыбаясь максимально провокационно.
– Тут – это где, милая?
– Тут, – сказала Рамона. – Я его за руку держу.
– Не понимаю, – сказала Мэри Джейн Элоизе, допивавшей свой стакан.
– Не смотри на меня, – сказала Элоиза.
Мэри Джейн снова посмотрела на Рамону.
– А, ясно. Джимми – просто воображаемый мальчик. Изумительно, – Мэри Джейн сердечно подалась вперед. – Как поживаешь, Джимми? – сказала она.
– Он не станет говорить с тобой, – сказала Элоиза. – Рамона, расскажи Мэри Джейн о Джимми.
– Что ей рассказать?
– Встань ровно, пожалуйста… Расскажи Мэри Джейн, какой из себя Джимми.
– У него зеленые глаза и черные волосы.
– А еще что?
– Ни мамы, ни папы.
– А еще?
– И веснушек нет.
– А еще?
– Меч.
– А еще?
– Я не знаю, – сказала Рамона и снова стала чесаться.
– Похоже, красавчик! – сказала Мэри Джейн и подалась еще дальше со стула. – Рамона. Скажи мне. Джимми тоже снял галоши, когда вы вошли?
– У него боты, – сказала Рамона.
– Изумительно, – сказала Мэри Джейн Элоизе.
– Это ты так думаешь. А у меня это весь день. Джимми с ней ест. Купается с ней. Спит с ней. Она спит на самом краю кровати, чтобы не задеть его во сне.
Мэри Джейн, восторженно обдумывая услышанное, закусила нижнюю губу, а затем спросила:
– Но откуда он взял это имя?
– Джимми Джиммирино? Бог его знает.
– Возможно, от какого-нибудь соседского мальчика?
Элоиза покачала головой, зевая.
– По соседству нет никаких мальчиков. Вообще нет детей. Все меня за глаза называют плодонос…
– Мамочка, – сказала Рамона, – можно мне из дома, поиграть?
Элоиза посмотрела на нее.
– Ты же только пришла, – сказала она.
– Джимми снова хочет выйти.
– Могу я спросить, зачем?
– Он оставил там свой меч.
– Ох уж мне его чертов меч, – сказала Элоиза. – Что ж. Иди. Надевай опять галоши.
– Могу я взять это? – сказала Рамона, взяв горелую спичку из пепельницы.
– Можно мне взять это. Да. И не подходи, пожалуйста, к улице.
– Всего доброго, Рамона! – сказала Мэри Джейн нараспев.
– Пока, – сказала Рамона. – Идем, Джимми.
Элоиза внезапно вскочила на ноги.
– Давай свой стакан, – сказала она.
– Нет, правда, Эль. Мне нужно быть в Ларчмонте. То есть, мистер Уэйенбург такой милый – терпеть не могу…
– Позвони и скажи, что тебя убили. Отдай мне этот чертов стакан.
– Нет, честно, Эль. То есть, скоро будет ужас, как скользко. У меня в машине почти нет незамерзающей жидкости. То есть, если я не…
– Пусть себе замерзает. Иди, звони. Скажи, ты умерла, – сказала Элоиза. – Отдай мне это.
– Что ж… Где телефон?
– Он уехал, – сказала Элоиза, унося пустые стаканы в направлении столовой, – тудой.
Она резко остановилась на пороге между гостиной и столовой и изобразила скрежет и удар. Мэри Джейн захихикала.
– То есть, ты же толком не знала Уолта, – сказала Элоиза без четверти пять, лежа навзничь на полу, поставив стакан себе на плоскую грудь. – Он единственный из всех ребят, кого я знала, умел меня рассмешить. То есть, по-настоящему рассмешить, – он посмотрела на Мэри Джейн. – Помнишь тот вечер – в наш последний год, – когда эта полоумная Луиза Хермансон ввалилась в комнату в этом черном лифчике, который купила в Чикаго?
Мэри Джейн хихикнула.
Она лежала ничком на диване, положив подбородок на подлокотник, и смотрела на Элоизу. Ее стакан стоял на полу, рядом.
– Ну, он умел меня вот так рассмешить, – сказала Элоиза. – В разговоре умел. По телефону умел. Даже в письме. И что самое приятное – он даже не старался быть смешным – он просто был смешным, – она чуть повернула голову к Мэри Джейн. – Эй, не подкинешь мне сигаретку?
– Не дотянусь, – сказала Мэри Джейн.
– Коза ты, – Элоиза снова подняла глаза к потолку. – Как-то раз, – сказала она, – я упала. Я обычно дожидалась его на автобусной остановке, прямо возле АМ[9], и как-то раз он поздно подошел, когда уже автобус отчаливал. Мы бросились бежать, и я упала и лодыжку подвернула. Он сказал: «Бедный дядюшка Криволап[10]». Насчет моей лодыжки. Бедный старый дядюшка Криволап – так он меня назвал… Господи, каким он был хорошим.
– Разве у Лью нет чувства юмора? – сказала Мэри Джейн.
– Что?
– Разве у Лью нет чувства юмора?
– Ой, господи! Кто ж его знает? Да. Наверно, есть. Он смеется над мультиками и всяким таким.
Элоиза подняла голову, взяла стакан у себя с груди и отпила.
– Ну, – сказала Мэри Джейн. – Это еще не главное. То есть, это не главное.
– Что не главное?
– Ну… знаешь. Смех и все такое.
– Кто это сказал? – сказала Элоиза. – Слушай, если ты не в монашки записалась, почему не посмеяться?
Мэри Джейн хихикнула.
– Ты оторва, – сказала она.
– Ой, господи, хорошим он был, – сказала Элоиза. – Он или смешным был, или милым. Но без всяких сюси-пуси. По-особенному милым. Знаешь, что он сделал как-то раз?
– Не-а, – сказала Мэри Джейн.
– Мы ехали поездом из Трентона в Нью-Йорк – его как раз только призвали. В вагоне было холодно, и я как бы укрыла нас моим пальто. Помню, на мне еще был кардиган Джойс Морроу – помнишь, был у нее такой кардиган нежно-голубой?
Мэри Джейн кивнула, но Элоиза даже не взглянула на нее.
– Ну, он как бы положил мне руку на живот. Понимаешь. В общем, он вдруг сказал, что у меня до того красивый живот, что он бы хотел, чтобы сейчас вошел какой-нибудь офицер и приказал ему разбить другой рукой окно. Сказал, что хочет, чтобы все было по-честному. Потом убрал руку и сказал кондуктору расправить плечи. Сказал ему, если он чего и не выносит, так это когда человек своей формой не гордится. Кондуктор ему сказал только дальше спать, – Элоиза ненадолго задумалась, затем сказала: – Дело даже не в том, что он говорил, а как он это говорил. Ты понимаешь.
– Ты когда-нибудь рассказывала Лью о нем – в смысле, вообще?
– Ой, – сказала Элоиза, – я как-то попыталась. Но первое, что он спросил меня, это в каком он был звании.
– И в каком же?
– Ха! – сказала Элоиза.
– Нет, я только в смысле…
Элоиза вдруг рассмеялась утробным смехом.
– Знаешь, что он сказал как-то раз? Сказал, что чувствует, что продвигается в армии, но не в том направлении, как все остальные. Сказал,
