Читаем без скачивания Тринадцатый Император. Часть 1 - Никита Сомов

– Ваше Высочество, а не порадуете ли вы нас своим анекдотом, способствующим пищеварению и общему поднятию настроения? – начал втягивать меня в разговор граф. В голове у меня мелькнуло несколько историй и анекдотов, однако все они не соответствовали духу эпохи и собравшемуся вокруг меня обществу, но один анекдот, верно принадлежавший памяти Николая, мне понравился.

– Конечно, с удовольствием. Прошу простить мне мою рассеянность, я целиком ушел в свои впечатления от города. Позвольте же мне рассказать вам презабавнейший анекдот, услышанный мной однажды от отца, – выждав заинтересованного выражения на лицах всех присутствующих и поняв, что уже обеспечил успех анекдоту своими последними словами, приступил к рассказу. – Как-то раз, Его Императорское Величество император Николай Первый, бывший в Ростове, посетил, конечно, и Нахичевань. Там все армяне, дожидавшиеся государя огромной толпой, лишь только завидели приближающиеся экипажи царского экипажа и, дождавшись их прибытия, закричали благим матом: «Караул! Караул!»… Государь, понявши сейчас, в чем дело, спросил однако же генерал-губернатора Воронцова, ехавшего с ним в одной коляске, что обозначает этот крик. Генерал-губернатор сконфуженно отвечал, что они, вероятно, хотели кричать «ура!», да вместо этого кричат «караул!»… Государь много смеялся этому проявлению радости и заметил: «Их следовало бы поучить!». Воронцов, в свою очередь, передал это замечание государя губернатору, а губернатор, конечно, – исправнику. Исправник это замечание намотал на ус и по выезде государя и всего начальства из уезда явился в Нахичевань с возами розог и начал по-своему учить армянских обывателей, и на кого был за что-нибудь зол, то тем всыпал гораздо большее количество розог. Это оригинальное учение покончилось в один день, и армяне вовсе не были в претензии на него. «Ежели надобно учить, так и учи», – говорили они. Но они были в страшной претензии за то, зачем учение было неровное: одному дано более ударов, другому менее. И только по поводу этого обстоятельства они, говорят, возбудили жалобу на исправника.[1]

Высокие потолки вздрогнули от раскатов смеха, зазвенела люстра и, мне показалось, маленький кусочек штукатурки упал с потолка Рихтеру прямо в тарелку. Смеялись все, даже Извольский с Деном совершенно оттаяли.

– Весьма, весьма. Не слышал о таком раньше. Знал бы, непременно проложил маршрут через Ростов, вот бы смеху было, если бы армян так и не научили ура кричать, – сквозь смех сказал граф, вызвав новую вспышку веселья. – Василий Иванович, а вы не порадуете нас своей историей или анекдотом?

– Отчего же не порадовать, – ответил Ден, вытирая выступившие от смеха слезы. – Случилась эта история со мной во время моего пребывания на посту губернатора в Курске. Решив проверить один уездный городок в губернии, я заранее предупредил уездное начальство о своем визите, однако в назначенный срок в город нарочно не прибыл. Продержав, таким образом, в напряжении все полицейские чины города два дня, я тайно въехал в город с другой стороны обычной каретой. Переодевшись в простое платье, я отправился в кабак и, выпив водки, начал намеренно дебоширить, за что частный пристав, взяв меня за шкирку, хотел было уже отправить в полицейскую часть. Но извернувшись, я сунул ему три рубля, на что он со словами: «Ну, черт с тобой! В другой раз не попадайся! Приедет губернатор, тогда безобразничай сколько угодно!» – отпустил меня на все четыре стороны. На следующий день, сказавшись в губернаторской квартире, я приказал всем полицейским чинам городка прибыть ко мне. Когда в назначенном часу все были в сборе, я, найдя того самого надзирателя, подозвал его к себе. Он, вероятно, не узнал меня, хотя и перепугался до смерти. Я спросил у него, с ним ли деньги. Негодяй квартальный побледнел и, замерев, не открывая рта, неплохо сошел бы за бронзовое изваяние, если бы не цвет кожи. Но все же я не оставляю его в покое и раз за разом повторяю вопрос, пока он, сообразив, наконец, где у него лежит кошелек, не достает из его нагрудного кармана. На что я говорю ему – «Позвольте три рубля».[2]

На этот раз смеялись не все, но эффект от этого не уменьшился. Напротив, глядя на уткнувшегося взглядом в тарелку позеленевшего Извольского, гораздо более успешно прикидывающегося бронзовым изваянием чем городовой из анекдота, не смеяться становилось просто невозможным.

– Право же генерал, нужно быть гуманней к слушателям и заранее предупреждать, чтобы компания за столом не понесла невосполнимые потери смехом, – отсмеявшись вставил, промокнув губы салфеткой, Иван Кондратьевич Бабст, мой преподаватель статистики и экономики. Как бы хваля хорошую шутку, но в то же время тонко намекая Дену на её неприятие Петром Александровичем. Мне показалось, что ни довольный Ден, ни раздосадованный губернатор, на скрытый смысл его слов не обратили ровным счетом никакого внимания.

А я, отсмеявшись, решил, как же вернуть понравившегося мне прямого и честного генерал-лейтенанта на старую должность. Тем более что, судя по всему, смерть отца должна состояться в самое ближайшее время. Вдруг мне стало очень противно и грустно. Мне было жаль отца Николая, и осознание того факта, что я являюсь главным виновником его гибели, было просто ужасным чувством способным, отравить любую радость. Но во всем можно отыскать что-либо хорошее – с таким настроением провернуть то, что я сейчас задумал, будет несравненно легче.

Обед уже подошел к концу – последняя перемена блюд была унесена слугами и, решив не откладывать неприятный разговор в долгий ящик, я встал из-за стола и, поблагодарив вышедшего к нам повара за отлично приготовленный обед, обратился к губернаторам.

– Владимир Иванович, Петр Александрович, извольте проследовать в мои комнаты, – тоном, не допускающим и тени возраженья сказал я и, стараясь не оборачиваться, спиной чувствуя многочисленные удивленный взгляды, отправился к себе наверх.

Поднявшись к себе, я встал напротив комода, ожидая, когда ко мне поднимутся Ден и Извольский.

Едва, за вошедшим последним, на негнувшихся ногах, Петром Александровичем, закрылась дверь, я подозвал его к себе. И выставив его, таким образом, прямо напротив зеркала обратился к нему:

– Петр Александрович, подойдите к зеркалу. Посмотрите на себя. Неужели Вы ничего не видите?

– Ничего, Ваше Высочество, – глядя на свое испуганное отражение, пролепетал Извольский.

– Странно! Очень странно! А я вот совершенно ясно вижу, что у вас на лбу написано: подай в отставку, подай в отставку. Подай в отставку, а то хуже будет! – дословно процитировал я одну из выходок стоявшего рядом генерал-лейтенанта.

– Жду прошение об отставке к ужину. Можете, пока, быть свободны, – выделив словами второе слово я отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор окончен.

Проследив краем глаза за уходящим от меня в полуобморочном состоянии Извольским, я на какую-то секунду даже ощутил жалость к нему. Не стоило наверное его так давить. Да карьерист, да взяточник, но разве он один такой? Вся чиновничья система такая. А ведь я его по сути раздавил, как клопа раздавил. Перечеркнул ему будущее. Хотя… наверное, только так и надо. Не помню кто сказал: «Монарх может быть груб, невежественен, даже безумен, он не может быть только слаб».

– Узнаете свой почерк Владимир Иванович?[3] – не отворачиваясь от окна, обратился я замершему в растерянности генерал-лейтенанту. – Думаю, вопрос о возвращении вас на прежнюю должность решится уже к вечеру. Если возникнут сложности, я лично решу их с отцом.

Развернувшись и отойдя от окна я подошёл к Дену на расстоянии вытянутой руки.

– А пока и думать забудьте об отставке, – я немного наклонил голову и положил руку на плечо старому генералу, – Такие люди как вы слишком ценны, чтобы ими разбрасываться.

Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам. Ден смотрел на меня и плакал, просто молча плакал… И у меня самого горло сжалось при виде этих скупых мужских слез.

– Ну, полноте Владимир Иванович, оставьте, – принялся я успокаивать расплакавшегося от радости старика. – Ну же генерал, – я неловко приобнял всхлипывающего Дена, бессвязно пытавшегося мне что-то сказать, но кроме как «верно» и «до гроба…» ничего не разобрал. Только что я, обзавелся, наверно, самым верным из своих будущих подданных.

– Однако позвольте выразить вам свое неудовольствие генерал, – сказал я отодвинувшись от Владимира Ивановича и, убедившись что привлек его внимание, продолжил. – До меня дошли сведения будто бы вы, видя беспорядок при переправе через реку Сейм, приказали утопить виновного в ней станового пристава, верно?

– Да, – генерал густо покраснел, слезы тут же высохли у него прямо на щеках.

– Ну что же, ваша честность и то, что вы вовремя одумались, велели вытащить его и дать несчастному сто рублей характеризует вас с лучшей стороны,– блеснул я своей осведомленностью в тех событиях, почерпнутой из прочитанной биографии в дневнике. – Однако же ваша горячность могла привести к ни кому не нужной жертве и постыдному пятну на вашей репутации. Впредь постарайтесь лучше держать себя в руках, чтобы мне не пришлось в дальнейшем испытывать разочарование и краснеть за своё сегодняшнее решение. И не опекайте своего «крестника"[4] так уж сильно. Однако же, если он того заслуживает, безусловно, оказывайте ему предпочтение по службе. Надеюсь, я в вас не ошибся. Можете быть свободны.