Читаем без скачивания Зигфрид - Харри Мулиш

— Germanski niks Kultur, — пробормотал он.

По лабиринту узких улочек он шел обратно в гостиницу, после вчерашнего показа периодически узнаваемый прохожими на улице, — ожидалось, что машина посольства, на которой они должны были отправиться на ленч, подойдет через десять минут. Со стойки администрации он позвонил Марии, сказать, что уже ждет ее внизу. В эту минуту он увидел выходившего из лифта знаменитого дирижера, Константа Эрнста. Он редко выступал в Голландии, и Гертер знал его лишь в лицо. Музыкант сел в кресло, положил на колени газету и начал чисто по-голландски, вслепую, не глядя на руки, скручивать папиросу. Через некоторое время они приветствовали друг друга вежливыми кивками.

Усатый шофер появился в гостиничном холле одновременно с Марией и стал искать глазами тех за кем приехал. Когда Эрнст одновременно с Гертером встал с места и помахал ему рукой, ситуация прояснилась. С улыбками они подошли друг к другу и пожали руки.

— Представляться, я думаю, излишне, — сказал Эрнст.

— Мы последние двое голландцев, пока еще лично друг с другом не знакомых.

У Эрнста была открытая улыбка, из-за стальной оправы очков смотрели пытливые глаза. Он был на десять лет моложе Гертера, худее, чем он, одет с аристократической небрежностью. Несмотря на седые усы и спутанные волосы, спадавшие на лоб, у него был моложавый вид. Сидя на переднем сиденье рядом с шофером, он рассказывал, что репетирует сейчас с Венским филармоническим оркестром «Тристана и Изольду».

— Это замечательно, — отозвался Гертер, бросив красноречивый взгляд на Марию и при этом слегка покачав головой. — А у меня сегодня вечером лекция.

Эрнст ничего не сказал про «Открытие любви», но Гертеру казалось немыслимым самому вдруг спросить у собеседника, читал ли тот его книгу. Этого не должна была делать и Мария.

Резиденция посла располагалась в величественном районе Бельведер, по соседству с Ботаническим садом. В пышно обставленной гостиной чета Схиммелпеннинк, посол и его супруга, принимала приглашенных стоя. Они напоминали оживший официальный портрет: он — плотный господин в темно-синем костюме в узкую белую полоску, она — скромно одетая дама, но с такой улыбкой на лице, отточенность которой целые поколения мам и дочек репетируют перед зеркалом. Под ногами у четы лежала собака, своим бесформенным видом опровергавшая все законы генетики. Когда супруга посла сказала, что «Открытие любви» — одна из интереснейших книг, которые ей когда-либо приходилось читать, Гертеру показалось, что она говорит искренне.

— Но мы должны сделать вам одно ужасное признание, господин Гертер, — сказала она, показывая на собаку. — Кейс зарыл вашу книгу в землю. Здесь в саду.

Гертер наклонился и погладил собаку по голове со словами:

— Я сразу понял, что ты ортодоксальный еврей.

— Как вы сказали?

— Набожные евреи никогда не выбрасывают духовную литературу и никогда ее не продают. Они, почитая обычай, закапывают священные книги в землю.

Эрнст, извинившись, признался, что так загружен работой, что еще не собрался прочесть «Открытие любви». Схиммелпеннинк поспешил ему на помощь: он сообщил, что у них уже есть билеты на премьеру, которая состоится на будущей неделе. На Вагнера!

— Ваша дирижерская карьера, — в глазах его сверкнула ирония, — началась, если я не ошибаюсь, с современной венской школы, с Шенберга, Веберна и Альбана Берга?

Эрнст улыбнулся и ответил, что до сих пор оркестры под его руководством исполняют произведения этих композиторов, но истоки модернизма пожалуй, следует искать именно у Вагнера.

— Не пей слишком много, — прошептала Мария в ту минуту, когда Гертер брал с подноса, который держала перед ним раскосая официантка, бокал белого вина.

— Кто до старости пьет, долго проживет.

Схиммелпеннинк видел выступление Гертера вчера вечером по телевизору, и его тоже заинтриговали слова, сказанные по поводу Гитлера.

— Какие слова? — поинтересовался Эрнст.

— Господин Гертер решил взяться за Адольфа Гитлера, — ответил Схиммелпеннинк с непроницаемой миной. — Скоро фюреру не поздоровится.

Пока он говорил, его жена и Мария воспользовались случаем отойти посмотреть картины художников семнадцатого века — они были взяты на время из коллекции Рейксмузеума. «Женщин Гитлер больше не интересует, — подумал про себя Гертер, — а когда-то все было совсем иначе».

Когда посол умолк, Гертер высказал мысль, что Гитлер, именно в силу своей загадочности, может считаться самой выдающейся фигурой двадцатого столетия. Сталин и Мао также повинны в массовых убийствах, но в них нет загадки, и поэтому о них гораздо меньше написано. В истории человечества можно встретить немало личностей, подобных им, такие, как они, всегда есть и будут, но подобным Гитлеру был разве что сам Гитлер. Не исключено даже, что он самая загадочная личность в истории, потому и национал-социализм по сути своей имеет мало общего с мелкотравчатым фашизмом Муссолини или Франко. Хорошо бы под занавес двадцатого века сказать о нем последнее слово, своего рода Endlosung der Hitlerfrage.[2]

— Впрочем, — он перевел глаза на Эрнста, — только, ради Бога, не принимайте этого на свой счет, — дирижер представляется мне самым ярким примером диктатора.

— Скажите уж лучше — тирана, — добродушно реагировал Эрнст, скручивая папиросу. — Но без него наступит хаос.

— А ведь «дирижер», — продолжал Гертер, — почти синоним к слову «фюрер». Он муштрует оркестр, требует от него полного подчинения, его отличительная черта — он стоит спиной к публике. На сцену он всегда выходит последним, под шум аплодисментов едва смотрит в сторону зала, затем становится к слушателям спиной и начинает отдавать свою бесконечную серию приказов. Под конец он едва-едва поворачивает голову в сторону публики, снисходительно принимает восторги и первым исчезает.

— Что-то подобное я где-то слышал, — промолвил Эрнст, слюнявя самокрутку.

— Но Гитлер никогда не показывал своего лица. Этот дирижер взошел на сцену, пятясь задом наперед, и после окончания концерта таким же способом удалился. Я собираюсь установить воображаемое зеркало, в котором мы сможем увидеть его лицо. Только вот я еще не придумал, как это сделать.

— Вам никогда не закрадывалось опасение, что из вашей затеи ничего не выйдет? — осторожно поинтересовался Схиммелпеннинк, подергивая себя за ухо.

— Затеи часто не реализуются, но страха я никогда не испытываю. Не получится одно, выйдет другое.

— Вашей вере в себя можно позавидовать.

— Без этого нечего делать в искусстве.

Разговор про воображаемое зеркало, сказал Эрнст, напомнил ему один странный случай, который произошел с ним лет пятнадцать тому назад, когда он репетировал симфонию Моцарта в Зальцбурге. Оркестранты были не в духе, ему то и дело приходилось их останавливать и заставлять заново проигрывать целые пассажи. Но вдруг их словно подменили, у них словно открылось второе дыхание, они стали так великолепно играть, что он просто не верил своим ушам, теперь казалось, что это не он, а они ведут его за собой. И тогда по направлению взглядов он догадался, что кто-то находится за его спиной. Он оборачивается — и что же он видит: на пороге пустого зала стоит, вслушиваясь в игру оркестра, Герберт фон Караян.

— Послушаешь один такой рассказ, — кивнул Гертер, — и считай, что день прожит не зря.

— А кто у вас стоит на пороге, господин Гертер? — прищурился Схиммелпеннинк, чуть склонив голову набок.

Гертер посмотрел на него изумленно.

— До чего хороший вопрос!

Он стал думать, кого бы назвать: Гете? Достоевского? Закрадывалось смутное подозрение, что должен быть еще кто-то третий.

— Трудно так вот сразу ответить. Будь я эпигоном, назвать имя было бы несложно.

— А я думаю, — сказал Эрнст, — что вы сами стоите на пороге у многих писателей.

— И значит, отнимаю у них хлеб.

До этого момента они стояли, затем неспешно двинулись в столовую. Гертера усадили по правую руку от госпожи Схиммелпеннинк, Марию — справа от посла. На посуде и на всех серебряных приборах красовался герб Нидерландов.

— Какое удивительное совпадение, — произнесла госпожа Схиммелпеннинк, которой в этот момент накладывали кушанья на тарелку, — господин Гертер пишет роман о Тристане и Изольде, а господин Эрнст дирижирует «Тристана и Изольду», и оба сегодня сидят у нас за столом.

— Это отнюдь не совпадение, дорогая. Господин Гертер опять подчинил себе реальность.

— Je maintiendrai,[3] — подытожил Гертер, показывая на девиз дома Оранских на своей тарелке.

Посол поднял бокал:

— Выпьем же за это.

В ответ на лестное замечание Эрнста по поводу красоты здания и интерьера Схиммелпеннинк рассказал о том, что здесь когда-то жил Рихард Штраус, что тоже, разумеется, не было случайностью. Гертер посмотрел вокруг с таким видом, словно призрак Штрауса бродит здесь где-то неподалеку. Тут он сидел с Гуго фон Гофманшталем, обсуждая детали либретто «Женщины без тени»; ему и самому случалось писать оперные либретто, и подобные разговоры были ему знакомы: они похожи на беседы супружеской пары, с композитором в роли жены.