Читаем без скачивания У Крита деревянные стены - Ольга Елисеева

Ахилл кивнул, по-волчьи потянув носом воздух. Было видно, что он голоден, и запах крови только что зарезанного ягненка возбуждает его больше, чем аромат готовящейся в котелке ячменной похлебки.

Моряки вылили килик крови на нос корабля и по знаку Одиссея начали ставить парус. Царь Итаки принес Гектору щит и бронзовый нож. Тот полоснул себя по запястью, капли застучали по вогнутой стороне щита. Ахилл сделал то же самое. Потом они смешали кровь, и по очереди выпили через край.

Одиссей стоял у борта, глядя на пенящуюся воду, и думал о том, как легко простодушие покупается на искренность. Человек-талисман был с ними, и теперь Приам не сможет отказаться от похода.

12

В этот день у Артура была причина выпить. Он нашел тайник под полом небольшого дворика в юго-западной части дворца. Лестница. Крошечный парапет. Куст акации, разворотивший корнями плитки. Кирка сама соскочила с руки рабочего, точно ее магнитом потянуло.

И на тебе — углубление на полштыка, выложенное свинцовыми брусками, а на дне две статуэтки из кости — богини со змеями. Археолог разложил находки на полотняном мешке. Вероятнее всего, они принадлежали жрице, чьи покои выходили в сад, и Эванс назвал их «тайник Кассандры». Он не спешил оповещать Шлимана. Ему хотелось иметь на раскопе что-то свое, сокровенное, чего не касались жадные руки Генриха-эфенди.

Не тут-то было. Немец, точно почуяв, примчался, не дожидаясь вечернего доклада Артура. Чтобы скрыть досаду, Эванс зашел к себе в палатку, налил и осушил подряд два стакана виски, слушая, как за матерчатой стеной раздается визгливый голос патрона.

— Вам следует поднять все плитки двора! Я уверен, там есть что-то еще!

Возражать не имело смысла, и археолог махнул рукой, приказывая рабочим начинать. Кирки ударили дружно. Артур болезненно скривился, не желая наблюдать за происходящим. Следовало хотя бы зарисовать площадку, обмерить, нанести на план…

— Вот! Что я говорил! — послышался над самым ухом торжествующий голос Шлимана. — Интуиция меня никогда не подводит! Да бросьте же лопаты, олухи! Что это, Эванс? Золото? Я вас спрашиваю!

Англичанин нехотя обернулся. Черт возьми, этот неуч как всегда оказался прав! Надо было вскрывать площадку. Под ней глубже тайника на пару штыков прямо в забутовке фундамента глазам предстала продолговатая узкая камера. Вернее, могила, поскольку на дне лежали кости, а среди них тускло поблескивали засыпанные землей украшения.

— Осторожно! Осторожно! Не хватайте руками. — Артур сам спрыгнул вниз и стал кисточкой стряхивать грязь с великолепного очелья из золотых пластинок в виде колокольчиков.

По обеим сторонам черепа шли длинные подвески, шею украшала большая пектораль из соединенных рядами цепей. Кости, без сомнения, принадлежали женщине, и женщине знатной.

— Мы нашли останки Елены Прекрасной, — безапелляционно заявил Шлиман. — Надо все сфотографировать и отвезти ко мне на виллу чистить.

Против этого Артур ничего не имел. Но экспрессивный Генрих мгновенно передумал, едва заметив на гребне силуэт жены.

— Софи! Великолепно! Фотограф уже здесь?

Пожилой грек с обвисшими усами-удочками уже устанавливал трехногий аппарат. Ему нелегко было поймать в фокус открытую могилу, и он досадовал на крикливого немца.

— Все не так! Все отменить! — Генрих тоже соскочил в раскоп и без всякого почтения к костям стал стягивать с черепа диадему из золотых колокольчиков. — Тащите воду! — Распоряжался он. — Почему эти бляшки такие тонкие? Да это всего лишь фольга! — Шлиман с силой поболтал в поднесенном ведре очельем, потом та же участь постигла ожерелье и браслеты. — Софи, иди сюда. Ты будешь первая, кто примерит драгоценности Елены. Эванс, помогите ей. Фотограф, внимание!

Молодая женщина отшатнулась.

— Генрих, нет. — Впервые она осмелилась возражать мужу. — Я не могу, мне страшно.

Мадам Шлиман попыталась защитить руками голову, но грозный супруг уже влез наверх и сам укреплял на ее волосах дивной красоты очелье, поправлял подвески, застегивал на шее ожерелье. Последнее показалось Софи настолько тяжелым, что она схватилась за горло.

— Постойте, Генрих. Ваша супруга права, — попытался вмешаться Артур. — Старое золото — не игрушки. Вы видите, оно тонкое. Так чеканили специально для погребений. Вы хотите обрядить жену в покойницкий наряд?

Шлиман раздраженно дернул плечом.

— Пустое. У нее всегда от волнения начинается удушье. Ну же, милая, взбодрись! Ты позируешь в короне прекраснейшей из женщин древности.

Старый фотограф осуждающе покачал головой и нажал на черную резиновую грушку. В этот момент ноги Софи ощутили слабый толчок. Он сопровождался долгим протяжным гулом где-то в глубине земли.

Эванс поздновато заметил по углам площадки четыре необычно больших бычьих черепа. Сейчас над поверхностью торчали только вилообразные рога да мощные теменные кости гигантов. Страшно было вообразить, каковы действительные размеры животных, погребенных в забутовке вместе с хозяйкой драгоценностей.

Толчок повторился, вздыбив фундамент, где покоились кости. Затем, еще и еще раз. Рев не прекращался, точно в недрах острова и правда бесновалось стадо детей Посейдона. «Быками очарован трясущий землю», — вспомнил Артур гомеровские строки. Длинная расщелина наискось побежала по всему раскопу. Рабочие с криками ринулись в разные стороны.

Шлиман проворно выскочил из камеры, пронесся по осыпающемуся гребню отвала, бросился наперерез испуганной лошади, вскочил в коляску, овладел вожжами и… пустил кобылу прочь от эпицентра землетрясения. Оглушенная ударами, перепачканная пылью Софи сидела на дне камеры и зажимала ладонями уши. Эванс схватил ее за руку.

— Скорее, скорее! Лезьте наверх!

Едва ли она понимала его слова. Едва ли даже слышала. Но последовала за ним безропотно, как за старшим. Вместе они миновали главную площадь дворца, осевой коридор, остатки мегарона. Две красные колонны, зубьями торчавшие у лестницы, рухнули, крошась. Артур вдруг необыкновенно ясно представил, что здесь было во времена великих землетрясений, когда стены дворцов рвались, как бумага.

Выбежав за пределы раскопа, Эванс остановился в чахлой рощице олив, где трясло поменьше. Софи опустилась на землю, но, едва переведя дух, спутник снова потащил ее за руку. Она подчинилась, признав его право распоряжаться. Он шестым чувством ощутил, на что сейчас может рассчитывать, и, не убоявшись утробного рокота под ногами, поволок мадам Шлиман через маковое поле к одинокому пастушьему домику.

Там Артур притиснул трепещущую Софи в углу. Чужую жену — свою любовницу. Она отдалась ему сразу. Ей даже не пришло в голову возражать.

Потом Артур испытал стыд за несдержанность и даже отвернулся. А Софи продолжала смотреть на него с прежним доверием и приняла случившееся как само собой разумеющееся. Они расстались у хижины. Толчков больше не было слышно. Женщина побрела прочь, волоча за собой синюю турецкую шаль, и Артур видел, как тяжелый узорчатый шелк сминает головки маков.

13

В ярко-синем небе, как пришитая, застыла на месте чайка, летевшая против ветра. Гавань Авлида собрала в своих объятиях огромный флот. Список, рассчитанный Одиссеем на восковой табличке, составил около тысячи двухсот кораблей, пришедших из всех концов Ахайи.

Они стояли так плотно борт о борт, что между ними не могла проскользнуть даже рыбачья лодка. При подобной тесноте промедление с отплытием грозило прилипчивыми болезнями. Людей на борту начинало пучить от плохой воды, а нечистоты они выливали прямо в море.

Пора было отчаливать, но они не могли дождаться попутного ветра. Тихий утром, к полудню он крепчал до штормового. Все жертвы были уже принесены. Последнюю из них — младшую дочь Агамемнона Ифигению — зарезали перед самым отплытием. Девочке едва минуло шесть. Она еще не носила ничего, кроме кожаного шнурка с шариком из сердолика на загорелой шейке. В гинекее у Клитемнестры и у многочисленных царских любовниц резвился целый выводок таких крошек. Каждая из них — капля священной крови — была всего лишь платой за то, что сегодня царь отбирал у семей сильных молодых мужчин, иные из которых не вернутся. Народ умирает за вождя, и в обмен царь заранее метит себя такой же потерей, как и остальные. Это его плата. Его долг. Его рок.

Ничего не подозревавшую Ифигению привели к отцу. Она прибежала с глиняной лошадкой в руках, показывая сломанное колесико. Агамемнон обнял ее и повернул лицом к себе. А Калхас, жрец Артемиды Львиной, перехватил девочке горло ножом. Все произошло быстро. Клитемнестра не успела даже вскрикнуть. Ей тоже ничего не сказали, но она уже теряла детей таким образом и вскоре оправилась от истерики. Только-то разбила лоб о камни, разорвала одежду и расцарапала лицо.