Читаем без скачивания Мир в подарок. (Тетралогия) - Оксана Демченко

А там, впереди, умирал человек.

Зов становился все сильнее по мере приближения. Времени оставалось удручающе мало, и я продолжала рваться, брести, ползти, плача от неспособности двигаться быстрее и от боли, сводящей перетруженные мышцы. Наконец, выбравшись из очередного омута, я приостановилась, почти повиснув на корявом низкорослом стволике чахлого деревца. Дышать было мучительно больно, я раскрытым ртом ловила воздух и кашляла, давясь ржаво–маслянистым, ватно–удушливым туманом. Меня вырвало жгучей желчью, и некоторое время пришлось пережидать, сбившись в дрожащий комок у корней того же деревца.

Потом стало чуть легче, я подняла голову.

Туман постепенно таял, отползал к горным подножьям, неохотно подбирая одно щупальце за другим. Не живой, но вполне убийственный, даже сознательно убийственный. Я готова была поклясться, что несколько минут назад он охотился на меня и почти преуспел. Впрочем, почти – это не худший вариант. Тем более второй раз за этот бесконечный день. Я поднялась на ноги и довольно уверенно побрела вперед. Туда, где угадывался темный силуэт убогого строения.

В единственном оконце слабо трепетали отблески почти угасших углей. Там недавно горел очаг. Зов больше не причинял боли.

В руке я по–прежнему сжимала надерганные по дороге травы, вымокшие и грязные до непотребного состояния. Ну, других нет. Да и не травы тут нужны. Просто пока что–то есть в руках, я не чувствовала себя окончательно бесполезной.

До лачужки оставалось несколько шагов, когда я наконец заметила его.

Старик лежал, умостив голову на низенький порог, и смотрел остывающим взглядом сквозь меня на болото. Он звал до последнего. Рядом с правой рукой в землю ткнулся тонкий стилет, залитый кровью. «Сам вскрыл вены», – обожгло меня. И совсем чудовищное: я была уверена, он действовал абсолютно осознанно. Нет, не пытаясь убить себя, но использовал последний страшный путь, чтобы спасти меня. Он знал про туман гораздо больше моего и выбрал единственный способ заставить пойманную закатом в ловушку снавь прорваться через эту мутную стену смерти.

Что за жуткое место! Захотелось выть. Я тихонечко уже поскуливала от дикой несправедливости, достойной покинутого продажного мира, а вовсе не этого, волшебного и светлого, в котором живет Радужный змей. Катан–го с сеструхой здоровее здорового, благостная деревушка трусов мирно спит, а единственный настоящий хороший человек, встреченный мною здесь, коченеет в темной луже собственной крови.

Я упала на колени перед ним, коснулась замершей вены на шее. Жив?! Как раз на грани, уже почти ушел. Эх, длились бы ночи вдвое дольше, – я бы просидела у своего озера вчера достаточно и научилась чему–то стоящему. А так… ну что я могла узнать за один вчерашний короткий сон? Ничего умнее третьей за день смерти давайте вообще уберем предложение не получится. Главное, не успеть испугаться, там и до самокопания с сомнениями недалеко. А времени нет, совсем нет. Я торопливо прижала ладонь к его распоротому запястью и закрыла рану. В глазах потемнело. Пришлось, глупо моргая, ждать, пока в мир вернется хоть толика света.

Вот и ладно.

Ночь за спиной злобно расхохоталась голосом знакомого филина. Рано радуется. Я потащила старика в лачугу, подхватив под руки, отстраненно удивляясь своей способности перемещать тяжелое тело. Уложила в единственной крохотной комнатке у погасшего очага. Дрова, тонкие, узловатые стволики, совсем сухие, были загодя приготовлены в углу. Я сложила домиком несколько и зажгла, уверенно тронув пальцами нижний. Посмотрела недоуменно на руку – надо же, само так получилось. Удачно.

Потом вздохнула порывисто. Стало жутко до оцепенения: тянуть дольше нельзя, или получится, или зря он меня ждал и напрасно собой пожертвовал. Чего стоит ведающая тайное «могучая» снавь, если она не в состоянии помочь даже одному хорошему человеку?

Я легла рядом, сжимая его запястья, и прикрыла глаза. Шеки были мокрые, нос хлюпал, плечи дрожали от усталости. Одно слово, героиня… Дальше надо было, так мне казалось правильным, уйти в состояние, похожее на сон. Получилось сразу, возможно, просто потеряла сознание от усталости.

Помню, что звала его и куда–то спускалась по стертым ступеням, заполированным до ледяной гладкости бесчисленными путниками здесь до меня. Становилось все темнее и холоднее, шаги не порождали ни единого звука. Мои способности ощущать мир слабели, я едва понимала, что такое запахи, потом перестала ощущать ногами пол. Помню его спину, мелькнувшую впереди, на фоне слабого встречного света, который проявлялся по мере спуска. И удивленно взлетевшие кустистые брови, когда он обернулся. А потом мне стало легко и очень спокойно, мир разбился и рухнул невесомыми осколками хрусталя, оставляя растерянное сознание дрейфовать вверх в какой–то окончательной пустоте.

– Ни разу за свою жизнь, а уж я–то пожил и повидал, – ворчливо бормотал глухой голос над ухом, постепенно становясь более внятным, – не встречал такой везучей дуры! Прямо не знаю, какое слово тут ключевое: везучая или дурная… сразу и не скажешь. Ничего не знает – это понятно, ничего не умеет – сразу видно. Но лезет же, лезет как всамделишная… Если б знала и умела, не вывернулась бы, точно. Получается правду говорят: дуракам только и везет. Боги им, болезным, сочувствуют. Выводы напрашиваются… Значит, и мне, старому, умом гордиться не приходится, раз я все еще здесь. Хотя… быть живым дураком лучше, чем мертвым умником, это точно.

Мою голову бережно приподняли, дольше изображать бревно было бессмысленно. Я приоткрыла глаза и попыталась рассмотреть ворчуна. Увидела у самого носа только большую, во весь мир, глиняную плошку, слегка курящуюся травяным паром. Глотать оказалось трудно, но мнением моим никто не поинтересовался. Сначала я ощутила оживающим сознанием теплоту жидкости, потом, увы, и ее вкус. Он оказался невообразимым. Очень давно меня пытались лечить отваром солодки с примесью еще нескольких компонентов. Уникально приторный букет, мерзостный до мычания, и сильно уступающий предложенному теперь. Но это что, настоящее горе – послевкусие. Долгое, стойкое и незабываемое. Тогда удалось отплеваться, сейчас фокус не прошел.

Мерзкое пойло сделало свое дело, все мысли о самочувствии необратимо улетучились. Пару минут спустя я уже сидела, поддерживая себя дрожащими руками, мотая головой и талантливо изображая хомяка по осени: полон рот настоя, щеки до ушей. Ну и не выплюнешь же в доме на пол! Пришлось терпеть и сцеживать в организм по чайной ложке. Фу–у–у! До чего же сладкая жизнь, приторная, на полчаса, не меньше…

В комнатке, которую я вчера не успела рассмотреть, было чисто, светло и неожиданно уютно. Лачуга оказалась вполне добротной избушкой, собранной из неохватных бревен(!), похоже, дубовых, глубоко вросшей в болотистый грунт. Пол наборный, доски ровные, одна к одной, шириной почти по полметра, длиной во всю комнату, чистый и выскобленный до глянца, светло–золотой. Сосна? Ага, дедушка взял и перенес сюда в собранном виде сруб из неведомой лесистой дали. Потому что на болоте такие деревья не растут!

Очаг, пучки пахучих трав под сводом крыши, нехитрая посуда на плоской крышке добротного окованного медью сундука. Где же этот ворчливый покойник? Быстро он приобщился к миру живых, двужильный просто! Я вот, например, полежала бы еще денек–другой тихонечко. А он уже трав наварил и лечит меня, гостью незваную. Прямо никуда не годится, так сказать, битый небитого… Пришлось пересилить себя и потихоньку ползти к порогу. Встать я даже не помышляла. Хороша спасительница, слов нет. Еще сейчас кормить с ложки возьмется или дров принесет. Высокий порог я миновала не сразу и пристроилась отдохнуть у стены, дрожащая, взмокшая от слабости. Кстати, меня, беспамятную, вымыли и переодели в короткие широкие полотняные штаны и такую же безразмерную рубаху. Все серое, застиранное, но прочное и очень приятное телу.

Над болотом клубился утренний туман. Тот самый, что я видела вчера на рассвете сверху, с горной кручи. Оттуда он казался темным и загадочным, хранящим роковые тайны подземелья, а снизу смотрелся совсем иначе, вполне уютно и даже романтично. Солнце уже заступило на дежурство, но брело дозором где–то над облаками, с трудом обозначая себя в слоистой пелене блеклой серебряной монеткой, и уж никак до нас прямыми лучами не дотягивалось. Ничего, распогодит.

А мне хватило и этого. Настроение сразу восстановилось до умиротворенно–радостного. Болото, в конце концов, не хуже гор. Зеленое, пушистое, моховое. Затейливые формы тонких узловатых стволов и валуны в разноцветном нарядном лишайнике, живописно устроившиеся в поле зрения, навевали мысли о японском садике. Стрекозы деловито проверяли бочаги, взвихривая почти истаявший нижний слой тумана. Поверить в то, что несколько часов назад топь едва не подзакусила мною, а тут, в двух шагах, лежал человек, жертвующий собой, чтобы спасти меня, было невозможно. Правда, темное пятно впитавшейся уже крови я сразу нашла взглядом. Значит, не привиделось.