Читаем без скачивания Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

— Открой дверь, детка. Не бойся, я тут, открой…

— Мама снаружи заперла, — сказала Газиза, приложив рот к замочной скважине. — Ключ там, под доской…

Было слышно, как кто-то искал ключ. Потом ключ загремел в замке, и не успела Газиза отскочить — дверь открылась и в комнату, гремя сапогами, вошло несколько человек, кто в шинели, кто в дубленом полушубке, кто с винтовкой в руках, кто с наганом на поясе. Вместе с ними ворвался в комнату морозный воздух с улицы. Газиза съежилась от холода, но тут тетя Бадыгельзямал вошла вслед за солдатами и затворила дверь.

— Газиза, доченька, — сказала тетя Бадыгельзямал, — эти дяди ищут кого-то. Я им говорю: «Кто тут может быть? Хусаин, говорю, не допустит, чтобы чужой прятался в доме». Ну, пусть поищут, ты не бойся, я тут с тобой. — И она погладила Газизу по голове.

То, что вместе с чужими людьми была соседка, немножко успокоило Газизу, а то, что сказала тетя Бадыгельзямал, насторожило. Она, хоть ее и не спрашивали еще ни о чем, догадалась, как нужно отвечать.

— Ну, доченька, — сказал человек с желтым, будто из воска вылепленным лицом, с тонкими, как ниточка, усиками, взяв Газизу за подбородок холодными, длинными пальцами. — Скажи-ка мне, только без обмана, доченька, кто у вас тут ночевал на прошлой неделе? Ты говори, доченька, а я буду тебе в глаза смотреть. Я по глазам узнаю, правду ли ты говоришь, ну, а если скажешь неправду… — Он улыбнулся и не сказал, что будет, если Газиза скажет неправду. Он только покрутил ремешок нагана, висевшего у него на боку.

Газиза взглянула ему в глаза и невольно подалась в сторону. Ей показалось, что там, в глубине глаз этого человека, светятся злые огоньки.

— Что же ты молчишь, доченька? — не отставал этот человек. — Ты не бойся. Я добрый. Если скажешь правду, тебе ничего худого не будет. Ну, так кто же ночевал у вас?

— Да не пугайте вы ребенка, — вмешалась тетя Бадыгельзямал. — Ну где же тут человека спрятать?

— А ты помолчи, тетка. Тебя не спрашивают. Пока, — сказал человек с усиками, даже не взглянув на женщину. — Ну, говори, доченька…

Голос его звучал приветливо. И сам он улыбался приветливо и мягко. Но Газиза вспомнила огоньки в его глазах, и ей вдруг представилось, как будто она совсем маленькая и к ним пришла сестра Ханифа и села играть с ней в «кисоньку».

Газиза положила руку на стол, а Ханифа гладит ее руку и мягко-мягко приговаривает тихим, баюкающим голоском: «Кисонька, кисонька…» А потом вдруг вскрикнет: «Брысь!» и, если Газиза не успеет отдернуть руку, больно бьет ее ладонью по пальцам.

Вот и сейчас ей казалось, что этот, с усиками, шепчет ей «кисонька, кисонька…», хочет успокоить ее, а потом, если только прозеваешь, крикнет «брысь» и сразу прихлопнет.

«Нет, — решила она, — от меня он ничего не добьется, не скажу я ему про солдата. Ничего не скажу».

— Ну, так как же, доченька? — не унимался человек с усиками.

— Я очень крепко сплю, дяденька. Ночью я только сны вижу, — сказала Газиза.

— А вот и неправда, доченька. Вот и неправда. Глазки тебя выдали. Все ты видела. А что видела — сейчас мне и скажешь. — И он опять потрогал ремешок от нагана.

Как раз в это время вошла Фатыйха. Сперва она замерла, увидев полный дом незваных гостей, потом увидела дочку, прижавшуюся в уголке, и бросилась к ней.

— Доченька! — крикнула мать. — Да что же это такое?

Газиза кинулась на грудь матери и разрыдалась.

— Дочка молчит. Посмотрим, что мама скажет! — все тем же мягким голосом сказал человек с усиками, обернувшись к Фатыйхе. — Кто тут у вас ночевал, хозяйка? Скажите, только правду скажите!

Газиза посмотрела на мать. Та, прикрывая рот и нос краешком платка, стояла бледная, то ли от испуга, то ли от гнева, и молчала.

— Ну, кто же ночевал у вас, хозяйка?

— Кто, кто? Ну ночевал. Брат, мужа из Альдермеша. Он с войны ехал и заночевал у нас. Так ведь это давно уже…

— Ладно, хозяйка. Придется, видно, поговорить с хозяином. У нас в участке мы ему язык развяжем. У нас таких не бывает, кто молчит. С нами там все говорят. Вежливо говорят, и только правду.

Он и эти слова так вежливо, так ласково говорил, что казалось, будто он с друзьями беседует о каком-то приятном деле. Он и попрощался приветливо, даже поклонился в дверях, когда все ушли.

Только грязные следы сапог да клубы холодного воздуха остались от них в комнате.

Газиза обрадовалась, что ушли эти люди. Она думала, что и мать обрадуется, а мать вдруг закрыла лицо руками, и разрыдалась.

У Фатыйхи был сдержанный, спокойный характер. За свой век она немало натерпелась от мужа. Но как бы Хусаин ни обижал ее, она молчала. Когда муж был дома, Фатыйха ходила на цыпочках, говорила только шепотом и никогда не показывала слез ни мужу, ни дочерям. В одном она была непреклонна: когда Хусаин, не помня себя, в сердцах наступал на девочек, она, маленькая и хрупкая, решительно вставала перед мужем, защищая Газизу и Ханифу.

А вот теперь, когда самое страшное, как казалось Газизе, уже осталось позади, мама не выдержала и разрыдалась.

Газиза, никогда не видавшая плачущую мать, перепугалась.

— Мамочка, милая, хорошая моя, не плачь, — уговаривала она Фатыйху. — Ну, не плачь, мамочка. Тетя Бадыгельзямал, ну скажи маме, чтобы не плакала. Ведь ушли они, мамочка. Больше не придут. Ну, не плачь.

— Ладно. Не распускай нюни! — строго сказала соседка. — Слезами делу не поможешь. Чем реветь да дочь зря пугать, сходила бы к Хусаину да предупредила бы. Слышала небось, что они говорили?

То, чего не могли сделать ласковые уговоры дочки, сделали строгие слова соседки. Фатыйха утерла слезы, поправила волосы, заново повязала платок.

— Сиди, дочка, — сказала она, успокоившись немного. — Запрись на крючок и сиди. Жди меня. Я к отцу побегу. Вот только эти бы не вернулись…

Она вместе с соседкой вышла на улицу, и Газиза опять осталась одна.

Но так тревожно было у нее на душе и так одиноко сидеть в пустой комнате, что Газиза, позабыв запрет матери, оделась и тихонько вышла из дома.

Она стояла одна на морозе и думала об отце.

«Будут спрашивать его, — думала она, — а что он знает? А не скажет, может быть, станут бить… Подумают, что нарочно молчит… А что того солдата пустили переночевать, все равно хорошо. И что этому с усиками они с мамой ничего не сказали, тоже хорошо… Была бы Закира тут рядом, она бы рассказала, как меня допрашивали и как я ничего не сказала…»

На улице было много народу. Но у каждого, кто проходил мимо, были свои заботы, и никто даже не взглянул на девочку, одиноко стоявшую у дверей.

Газиза стала вспоминать, как однажды, давно еще, когда она была совсем маленькой, отец пришел домой с озера Кабан весь избитый в кулачном бою. Она вспомнила, как мама обмывала отца теплой водой, а потом мазала какой-то мазью, от которой щипало глаза. Газиза тогда громко ревела от страха. Ей и теперь стало страшно, и, чтобы прогнать страх, она стала представлять, как будто не отца избили, а сам он избил этого, с усиками, выпрыгнул в окно и поминай как звали. «Вот бы здорово», — подумала она и тут почувствовала, что у нее замерзли ноги.

И тогда Газиза решилась. Она заперла дверь, сунула ключ под доску и побежала к сестре Ханифе и к Закире в Ягодную слободу.

У Ханифы Газиза не была с ранней осени, с тех пор как взорвался пороховой завод.

В тот страшный день Ханифа с утра пришла к матери и увела Газизу к себе.

Солнце палило нещадно, и на улицах пахло сухой пылью и гарью. В центре города от стен домов валил жар. Камни на мостовой раскалились так, что босой ногой и не ступишь.

А в слободе, где живет Ханифа, там и мостовых нет. На улицах песок, сухой конский навоз да пыль. Кое-где по краям выжженная солнцем трава. Больших зданий тут не увидишь. Стоят вдоль улиц низенькие деревянные домики в два, в три окна. Иные уже покосились от времени, другие поновее. Кое-где на окнах стоят цветы. Возле домов купаются в пыли пестрые курицы. Маленькие собачонки, обросшие грязной, свалявшейся шерстью, заливисто лают из-под ворот. Повсюду, поднимая тучи пыли, бегают грязные, босоногие мальчишки в изодранных рубашонках.

Ханифа с мужем жили на первом этаже двухэтажного дома. Конечно, не одни они там жили. И внизу и вверху в тесных комнатках ютились рабочие порохового завода с семьями. У Ханифы тоже одна комната с окнами во двор. Двор обнесен высоким забором, а за забором яблоневый сад. В саду дорожки, посыпанные песком, цветы. Тяжелые яблоки висят на ветвях, и такой запах стоит над садом, что Ханифа любит открывать окна и дышать этим воздухом.

Муж Ханифы Шакир смеялся:

— Ты окна-то не больно открывай. Узнает соседка, за яблочный запах деньги потребует.

— А с нее станется, — соглашалась с улыбкой Ханифа.

По ночам, когда тихо, слышно, как яблоки падают на дорожки. Вот бы подобрать! Да разве подберешь! Вдоль забора ходит в саду огромный, с теленка, цепной пес. Так что нюхать запах яблок можно сколько угодно, а пробовать и не думай. Уж на что Закира-Атаман ловка и дерзка, но и она никогда не бывала в этом саду.