Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков - Тамим Ансари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В какой-то момент несколько десятков тысяч лет назад те виды, которые обладали языком, получили решающее преимущество перед остальными. Эволюция продолжала видовой отбор до тех пор, пока мы, люди, не стали полноценными пользователями языка – единственными на Земле. Вслед за тем мы вытеснили все остальные виды освоивших создание орудий двуногих приматов, и они вымерли. Язык – это третья нить в триединстве мировой истории (позволю себе такой неологизм)[4].
Для ясности стоит отметить, что мы не были единственным живым видом, представители которого умели действовать в организованных группах. Волки, самый очевидный пример, охотятся стаями. Неандертальцы, вероятно, взаимодействовали не хуже волков. Однако представителям нашего вида пришлось объединиться, чтобы осуществить свой план. Они координировали действия друг с другом, передавая физические сигналы. Эти сигналы вызывали ответную реакцию. Язык дал людям возможность работать вместе для достижения единой цели, даже когда они были разделены во времени и пространстве. Объединенная общим языком, многочисленная группа людей могла действовать так, будто она была единым социальным организмом. Люди синхронизировали свои действия, даже когда оказывались рассредоточены и не имели возможности подавать друг другу сигналы и даже когда кто-то из них оказывался в неожиданных обстоятельствах, о которых другие ничего не знали. У них это получалось, поскольку они действовали в воображаемом мире, общем для всей их группы. Мы, люди, не живем непосредственно в физическом мире – это факт. Мы живем в модели мира, которую коллективно создали с помощью языка и существование которой общими силами поддерживаем. Эта модель уже существовала, когда мы родились; мы прокладываем свой путь к ней по мере взросления. Взрослеть – значит приобретать способность представлять себе тот же мир, что существует в воображении всех остальных людей.
Наши желудки будут урчать от голода независимо от того, в каком обществе мы родились, но наше социальное «я» – о, тут совсем другое дело. Социальное «я» определяется нашим окружением. Биологическое «я» – это тело. У него есть сознание, созвездие идей, отношений, мыслей, знаний и убеждений, проистекающих из бескрайнего облака аналогичных элементов, объединяющих его с другими. Это созвездие привязано к мозгу и телу, но расположено снаружи, в социальной паутине, сплетенной из отдельных личностей. А паутину смысла мы создаем с помощью языка – именно он связывает биологию и историю. Человеческие группы существуют как социальные общности, которые взаимодействуют с окружающей средой так, будто все эти скопления личностей представляют собой клетки единого организма. Как только мы начали формировать подобные коллективные «я», каждое из которых без исключения было созвездием, паутиной смыслов, существующей только в сознании его членов, а не в физическом мире как таковом, тогда и началась настоящая история человечества.
Однако с невероятной силой, которую мы получили посредством языка, всегда была связана одна проблема. Моделям мира, что позволяли нам держаться вместе, надлежало соответствовать реальности. А реальность была непокорной и чуждой, она была чем-то вечно изменяющимся и непознаваемым. Чтобы сохранять с ней связь, нам приходилось исправлять наши модели по мере поступления новой информации. Но все сообщество не может изменять свое сознание так, как это делает отдельное живое существо. Сообщество способно вести себя как социальный организм, однако у него нет мозга; оно существует только как сеть символических взаимодействий между его членами. Изменяться приходится именно этим отдельным личностям, и вряд ли можно разом поменять сознание многих, ведь телепатии не существует. Мы все населяем воображаемые миры, но мы приходим туда по отдельности, каждый со своим уникальным багажом знаний, идей и убеждений.
Если кто-то из членов общества меняет свои воззрения и убеждения, а другие их не меняют, общая модель теряет связность. А когда модель становится запутанной и непонятной, тогда ослабевает наша способность слаженно взаимодействовать с нашим окружением. Мы не можем позволить себе терять связь с материальным миром, но точно так же мы не можем и допустить потерю связи друг с другом, и эти два императива довольно часто конфликтуют. Противоречие между сохранением связи друг с другом и внешним миром было заложено в программу человеческой жизни в момент появления языка. Это противоречие по-прежнему становится причиной драматических событий, вот почему язык, наряду с орудиями и окружающей средой, является третьей нитью в триединстве человеческой истории.
До появления языка мы, скорее всего, жили во многом подобно другим высшим приматам. Точно так же, как они, мы скитались по свету небольшими группами, собирая плоды и охотясь на других животных. Точно так же мы находили укрытие у воды, разбредались кто куда днем и собирались вместе ночью возле огня, который считали величайшей ценностью. За редкими исключениями все члены одной конкретной человеческой группы были кровными родственниками. То же самое, без сомнений, можно сказать и о других высших приматах. Время от времени наши пути пересекались с другими родственными группами, а иногда мы собирались вместе с ними на ритуальных празднествах, после которых по крайней мере несколько женщин беременели. В редких случаях при обстоятельствах, поныне нам неизвестных, беременность становилась результатом полового акта между человеком и неандертальцем, настолько мы были близки.
Однако едва у нас появился язык, наши пути с другими видами приматов разошлись. Именно тогда кто-то из наших предков спустился в пещеры, чтобы нарисовать на их стенах и сводах изумительные картины, произведения искусства, которые и увидеть-то можно было только в мерцающем свете факела. В том же тысячелетии родилась музыка, о чем мы знаем благодаря найденным в тех же пещерах древним флейтам. Должно быть, под музыку наши предки танцевали – об этом свидетельствуют замершие силуэты, изображенные на наскальных картинах. Тот факт, что мы изготавливали украшения, позволяет предположить, что появилась мода. Стремительно усложнялись наши орудия. Мы больше не были ограничены использованием только камня; мы делали вещи из костей и ракушек, из рогов, а также, вероятно, из дерева, хоть последние и не сохранились до наших дней. И это были не только рубила и ножи, но еще и рыболовные крючки и иглы. А если мы делали иглы, значит, мы шили и одежду. И если мы готовили пищу, значит, мы, несомненно, обменивались рецептами.
Создание орудий расцвело, как только у нас появился язык, поскольку нам больше не требовалось наблюдать за тем, как кто-то что-то делает, чтобы научиться делать то же самое. Одни люди могли описывать свои действия, а другие – их повторять. В конце концов, теперь они жили в мире, содержащем множество вещей, с которыми многие никогда лично не сталкивались. Когда один член группы что-то видел, остальные тоже получали хорошее представление об увиденном, поскольку оно становилось частью обстановки в мире символов, общем для всех членов группы. В этом мире символов можно накапливать навыки и знания, чтобы каждое поколение, основываясь на опыте прошлого, создавало орудия будущего.
Поскольку внезапный расцвет был связан с использованием языка, значит, с него и начинается нарратив. И если это так, вероятно, именно тогда люди впервые получили представление о собственной истории, именно тогда они впервые начали придумывать свое прошлое. За миллиарды лет, пролетевших с момента рождения Вселенной, произошло множество вещей, но никакой нарратив не мог сложиться без понятий «вчера», «завтра», «когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас» и «во времена прапрадеда моего прадеда». Повествование и история подразумевают, что все мифологии уходят корнями в ту эпоху. Лично на меня наводит дрожь мысль о том, что за расцветом языка последовало развитие истории, искусства, религии и технологии. Я практически вижу себя там, окруженного группой людей, все мы связаны, все мы в какой-то степени одиноки. Начиная с того момента и впредь на планете жили настоящие люди. Они одевались не так, как мы, и не
