Читаем без скачивания Ярость - Юрий Никитин

Я ответил досадливо:

– Я дрался за восстановление храма в условиях диктатуры. А сейчас, когда победа, когда в наши ряды хлынула мутная волна политиков, демагогов, когда в церкви прут и ставят свечи главы правительства, депутаты и все те, кто еще вчера уничтожал эти церкви... согласитесь, для порядочного человека просто противно быть с ними рядом. А церковь, сохранив структуру и кадры, сейчас заняла место коммунистической партии. Если раньше я не мог включить телевизор, чтобы не наткнуться на пропаганду советского образа жизни, то теперь обязательно увижу бородатого попа, что учит как жить, кланяться, смиряться, покоряться власти, ибо власть президента от их бога. Эти же попы освящают банки, плотины, заводы, одобряют или не одобряют указы, бюджет, инспектируют армию...

Кречет усмехнулся краешком рта:

– Но сейчас самое время бы собирать плоды! Восстановление храма – ваших рук дело. Ваших и той группки интеллигенции, что сейчас в стороне. Вас оттерли?

– Я же сказал, сам отошел.

– Гм... Хотя некоторые все же что-то заполучили. Но в остальном плодами воспользовались те, кто успел вовремя перестроиться. Какое подлейшее слово «перестроился»!.. А у нас его употребляли как похвалу. Что за подлейшее время, а?

Я сказал угрюмо:

– Я автоматически выступаю против любой чрезмерной власти. Это моя натура. Так что не знаю, чем вызван ваш интерес...

Кречет развел руками:

– Да, пора к делу. А суть в том, что в каком состоянии наша страна, знаете. Знаете и то, что всякий президент либо приводит свою команду, либо составляет ее спешно уже на месте. У меня команды нет, я победил на выборах, не смейтесь, в самом деле по воле народа. Но я один, почти один. И вы здесь затем, чтобы согласиться войти в президентскую команду.

Я отшатнулся:

– Шутить изволите?

– С какой стати?

– Я разрушитель, а не созидатель. Я вам такое наработаю!

Кречет покачал головой:

– А мне кажется, что мы сработаемся. В конце-концов, вы мужик и я мужик...

– Простите, – прервал я, сразу ощетинившись, – это вы мужик, если уж так хотите.

Он вздернул брови:

– Да, я мужик... А вы... Ладно, глупости, не спрашиваю, хотя... Опустим это, хотя, честно говоря, любопытно, что вас так задело.

– Да так, – ответил я уклончиво.

Он развел руками:

– Если не трудно, просветите. На будущее. Вдруг еще кто-то обидится. На днях у меня намечается встреча с послом из Испании...

В грубом голосе звучала ирония. Я вспыхнул, но заставил голос звучать так же ровно:

– Вы мужик, как вы сказали. Пусть так и будет. Но в тех краях, откуда я родом, мужиками называло тупое покорное быдло, грубое и ленивое.

Он широко улыбнулся:

– Да, но в революцию этих аристократов перевешали, перевешали... Было время. Я думал, их уже не осталось. Вы не из дворян, случаем? Сейчас всяк норовит назваться то дворянином, то графом, а кто понаглей – вовсе князем.

– Казацкому роду, – сказал я, – в отличие от дворянского, нет переводу. Много вы нас в самом деле вешали... и расстреливали, и распинали, и топили с приходом своей Советской власти, но казаки все равно будут. Гордые, не гнущие спины, настоящие... Так что уж простите, но я не мужик. И никогда им не стану.

Он слушал внимательно, лицо было недвижимое, затем примирительно улыбнулся:

– Эк вас задело... Это так говорится. Вы просто чувствительны к словам. Даже не как политик, те тоже чувствительны, но только к их нынешнему пониманию, а вы вовсе в корень... Кто ж теперь так смотрит? Тогда скажем проще: вы – мужчина, и я – мужчина. В том понимании, какое вкладывалось раньше, а не сейчас. Согласны?

Я уклонился от ответа:

– Почему так уверены, что я смогу работать в вашем совете?

– Вы созидатель. Но, когда появляются первые ростки, вы, вместо того, чтобы дожидаться плодов, оставляете это другим, а сами ломитесь дальше. Потому до сих пор концы с концами сводите едва-едва... Но никому не завидуете, потому ни язвы, ни нервных припадков. Я вам не предлагаю должность министра! Всего лишь советника. Члена команды, который будет высказывать свое мнение, критиковать, предлагать какие-то варианты. Одна ваша извилина стоит иного научно-исследовательского института, а у вас этих извилин наберется, наберется. Глупо с моей стороны упускать такого человека!

Я упрямо покачал головой:

– Я же сказал, я наработаю. Любую команду развалю. Да и не люблю военных, признаюсь откровенно... даже с удовольствием.

– А кто их любит, – фыркнул Кречет. – Только подростки да перезрелые дуры из дальних деревень. Но военных в команде не будет. Даже я без погон, как видите. А что о прошлом... кто из нас не бывал в армии?

– Я не бывал, – ответил я с удовольствием.

Цепкий взгляд Кречета пробежал по мне, даже вроде бы попытался застегнуть слишком вольно расстегнутую пуговицу:

– Мне показывали досье. И там была строчка, что вы пытались попасть в ряды, но медкомиссия забраковала.

– Было другое время, – отмахнулся я. – Все же, почему я?.. Есть громкие фамилии из творческой интеллигенции, ну, такие как Цукоров или Козельмович...

Кречет поморщился:

– Это нормальные люди средней порядочности. Для нормальной страны, где хотят жить тихо и мирно, хорошо кушать и беречь здоровье. А у нас страна такая, что... нет, нужны чуточку сумасшедшие.

Мне показалось, что ослышался:

– Простите... средней порядочности? Я думал, что порядочность либо есть, либо ее нет...

Кречет отмахнулся:

– Это у вас от революционного мышления. Либо свет, либо тьма, либо ночь, либо яркий день, кто не с нами, тот против нас... А между днем и ночью бывают сумерки, а люди не праведники или злодеи. Есть и полупорядочные, и слабопорядочные, и недопорядочные. Ваш Цукоров был хорош уже тем, что все же сказал правду. Но героя из него делать – идиотизм. Как будто до преклонного возраста так и не видел, что творится! Мы все видели, все понимали, любой слесарь или министр одинаковыми словами крыли Советскую власть на кухне, а он, овечка, не знал о расстрелах, тюрьмах, лагерях, несвободе?.. А узнал только тогда, когда обеспечил себе такую славу отца водородной бомбы... кстати, теперь-то все знают, что шпионы все атомные секреты перетаскали из Америки... когда на грудь не помещались медали лауреатов всех Ленинских, Сталинских, Государственных премий, когда на счету были такие астрономические суммы, что можно было не страшиться потерять работу!

Я сказал, морщась:

– Но все-таки сказал. А другие так и молотили языками на кухне.

– Я и говорю, порядочный, – согласился Кречет. – Но не герой. Мог же сказать и раньше? Когда еще страшно было потерять работу?.. Как теряли другие, оставшиеся неизвестными?.. Э-э-э, он был политик, еще какой политик! Знал, в какой момент можно встать и сказать гордо: «Протестую!» Так и эти среднепорядочные, которым уже достаточно тех жалких реформ. Ну, свободного выезда за рубеж, который простому народу все равно не по карману, еще – получать валюту за выступления только в свой карман, не допуская государство...