Читаем без скачивания Я – «Дракон». Мемуары маршала авиации - Евгений Савицкий

Потом все успокоились, сложили свои инструменты в машину и укатили.

И вот февральским вечером тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, ни много ни мало шестьдесят лет спустя, в телевизионной передаче «Семья и школа» в небольшом фрагменте из старенького документального фильма о детских домах я увидел себя.

…Худой, наголо остриженный парнишка. Взгляд настороженный, непонимающий: к чему вся эта суета вокруг ящика с треногой? Рядом Николай Зубарев, мой закадычный дружок, – этот улыбается. Мы одеваемся и, в соответствии с проведенным инструктажем, ни на шаг не отходим от наших коек с высокими спинками.

Как верно заметил поэт:

Остановись, мгновенье, – ты прекрасно!..

Глава вторая. Честь смолоду

После школы большинство ребят из нашего детского дома поступили в фабрично-заводское училище при цементном заводе «Пролетарий». По тем временам этот завод был самым крупным в стране производителем цемента, и мы гордились, что причастны к большому делу. Бодрый дух времени, энтузиазм первых строителей общества, в котором хозяин тот, кто трудится, передавался нам не дидактикой воспитательной или там какой-то лекционно-пропагандистской работы – самой жизнью, энергией трудового коллектива.

Вместе с нами в ФЗУ пришел наш детдомовский воспитатель Петр Петрович Гудкин. Он и жил в заводском общежитии. Удивительно сочетались в этом человеке строгость, требовательность с доброжелательностью и уважением к каждому из мальчишек. Мы любили слушать его рассказы о Ленине, о работе революционеров в ссылке. Любая встреча, любая беседа с Петром Петровичем незаметно увлекала, переносила в будущее, после чего не требовалось выводов о том, что труд украшает человека. Мы по четыре часа работали в каменоломне, затем шли учиться – четыре часа занятий в училище. Успевали заниматься и спортом.

Большое событие, памятное на всю жизнь, произошло у меня именно в те дни, когда я только вступал на рабочую стезю. Как-то прямо в каменоломню к нам приехал на черном автомобиле незнакомый человек. Деловой такой, с наганом в кобуре. И вот, собрав нас, он заявил, что приехал создавать среди молодежи комсомольскую организацию, и стал объяснять, что такое комсомол, кто имеет право быть комсомольцем. Мы внимательно выслушали его, оснований для возражения не нашли и в принципе согласились.

– Тогда давайте выберем секретаря ячейки и три-четыре человека актива, – предложил незнакомец, – а они потом создадут комсомольскую организацию у вас в училище.

У него была уже кандидатура одного из наших парней, и он назвал фамилию – мол, мы рекомендуем этого товарища. Но в ответ почти хором все закричали – именно закричали, потому что иной формы демократического общения пока себе и не представляли:

– Не надо Ваську! Давай Женьку Сову!.. – присвоенная беспризорной братвой кличка еще долго ходила за мной, и я к ней вполне привык.

Мужик с наганом нахмурился, явно недовольный таким бурным проявлением демократизма, и принялся расспрашивать меня: кто я такой, откуда, кто родители. Потом неожиданно спросил:

– Воровал? – и строго посмотрел на меня.

– Воровал, – тихо ответил я. – Голод заставил.

– В милицию приводы были? – снова вопрос.

Тут я более бодро сообщил, что приводов в милицию не было, потому что, когда меня пытались ловить, я всякий раз ловко убегал от всех. Раздался звонкий хохот. Мне стало не по себе, захотелось сказать незнакомцу, что тот парень, которого он рекомендовал, хоть и ленивый, но лучше, наверное, именно его выбрать секретарем ячейки. Однако сказать ничего не успел.

– Будем голосовать, – услышал я, и все, подняв руки, единодушно выразили таким образом мне свое доверие.

Потом часа два я и еще трое выбранных ребят слушали, как надо создавать ячейку, как принимать в комсомол, как исключать и за что. Когда речь пошла о порядке ведения протоколов собраний, я откровенно заскучал: возиться с бумажками мне было не по душе. Но наконец инструктаж закончился, мужик с наганом уехал, а я подумал-подумал и принял решение на следующий же день устроить комсомольское собрание.

«Что такое комсомолец?» – предложил первую повестку дня и одному из выбранных активистов поручил написать объявление и вывесить его в нашей столовой. Тот и написал:

«В семь часов вечера будет комсомольское собрание. Сова собирается объяснять, что такое комсомолец».

Я прочитал объявление, и чем-то оно мне не понравилось, показалось не слишком внушительным, что ли? Тогда сорвал листок и написал по-своему:

«В 7 часов вечера состоится собрание, на котором Нвг. Савицкий будет объяснять, что такое комсомол. Явка всем непременная и строго обязательна».

Помню, как готовился к своему первому в жизни ответственному собранию. Сходил в партком завода (возможно, он иначе тогда назывался), попросил что-нибудь почитать о комсомоле, и мне дали брошюрку, очень тоненькую, которая называлась «Роль комсомола в условиях развитого нэпа». Прочитав ее, я сумел довольно хорошо разобраться в существе вопроса и в назначенный час, без выборов президиума, занял место за столом с тремя активистами, обратившись к своим друзьям с такими словами:

– Товарищи! Что такое комсомол, я и сам еще не знаю. Вот у меня есть брошюра о комсомоле – я ее вам прочту. Вопросы?

– А много читать?

– Нет, мало.

– Ну тогда давай!..

И я принялся читать о том, что скоро войдет в нашу жизнь, как кровное, родное наше дело, наполнит ее новым содержанием, сознанием необходимости быть в передовых рядах и своего класса, и всего поколения. Когда закончил читать брошюру, спросил, все ли понятно. Вопрос, касающийся роли комсомола в борьбе с нэпманами, похоже, был ясен, и лишь один поинтересовался:

– А можно их бить?

Я подумал и уверенно ответил:

– Раз они временно и по нужде, значит, можно.

На этом первое наше собрание завершило работу. Позже всех секретарей комсомольских ячеек стали регулярно вызывать в райкомы, учить, как проводить собрания, различным формам организационной работы. В комсомол, помню, поначалу принимали не так, как сейчас, а просто заносили в список фамилию да предлагали расписаться в том, что отныне ты комсомолец. Зато уж сколько разных починов, идей, тревожных и безотлагательных, ждущих вмешательства комсомольского актива вопросов было потом! В первую очередь это касалось нашего труда.

Так, например, мы предложили нумеровать вагонетки, идущие с породой по канатной дороге из карьера на камнедробилку, то есть указывать порядковый номер отправляемой вагонетки, фамилию грузчика и номер ФЗУ. Эта идея, можно сказать, научной организации труда повышала личную ответственность каждого и позволила в конце первого же месяца заработать в два раза больше, чем выходило обычно. Скажу прямо, стимулировало. Хотя выдавали-то нам всего лишь пятнадцать процентов от заработанного – остальное шло на наше содержание как учеников ФЗУ.

На комсомольских собраниях, а проводили мы их два раза в месяц, каждый комсомолец отчитывался о своих делах, откровенно говорил, что полезного сделал он для страны за срок между собраниями. Случалось, что кто-то обманет, припишет лишку – тут прощения быть не могло! Мы решительно исключали таких из комсомола.

Соревнуясь с «Октябрем», соседним заводом, мы, комсомольцы «Пролетария», ревниво следили, чтобы не отставать в выдаче породы. Порой попадется плохой пласт – план горит. Тогда собираемся ячейкой и думаем, как быть, ищем выход из положения. Дело доходило до того, что ребята нередко оставались работать во вторую смену, но план выполняли не тот, который определялся по норме, а еще выше – принятый комсомольцами на собрании.

Что касается вопросов идеологического порядка, то их мы решали по своему разумению. Сейчас, спустя годы, признаюсь – в чем-то перегибали. Да ведь какой из меня был идеологический работник!

Это может показаться странным, но однажды мы поставили на повестку дня такой вопрос: «Комсомолец не должен носить галстук и шляпу». Весьма категорично, не правда ли? Или вот еще: «Если ты комсомолка – носи красную косынку!» (При этом желательно было, чтобы и стриглась «под горшок».) Смешно, конечно. Однако надо учитывать время, в котором мы жили. Ведь был разгар нэпа, и все наши решения, те же протесты против моды, – выражали желание моего поколения строить свой, новый образ жизни, не поддаваться чужому влиянию.

Коль уж зашла речь о модах, скажу прямо, мне лично, как и мальчишкам всех времен, всегда нравилась военная форма. Я с нескрываемой завистью провожал взглядом энергичных, молодцевато подтянутых людей, прислушивался к веселому скрипу ремней, переплетающих их ладно скроенные фигуры.

Раз в наш заводской клуб пришел, не помню по какому случаю, один такой командир и стал рассказывать о службе в Красной армии. «Фабзайчата» слушали его, раскрыв рты, а я, забыв обо всем на свете, смотрел на лихого командира, завороженный его поскрипывающей портупеей, наганом в кожаной кобуре, всем его обликом, от которого веяло решительностью, бесстрашием, силой. Пройдет время, и в военное лихолетье этот молодой командир, уже генерал-полковник, начальник штаба фронта, зачитав правительственный указ, будет вручать мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, Сергей Семенович Бирюзов… На долгие годы я сохраню добрую память об этом мужественном человеке. Нам вместе придется работать и после войны. Маршал Бирюзов будет командовать войсками противовоздушной обороны, а я – авиацией ПВО страны…