Читаем без скачивания Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

Так что напрасно ханжи обвиняют солдат в богохульстве! Им следовало бы помнить, что только благодаря нашим мечам волна магометан и франков до сих пор не захлестнула империю. Что богохульники, пьяницы и развратники в доспехах умирают ради того, чтобы в Патриаршей школе могли спорить о том, сколько ангелов поместится на острие иглы. Нам, честно говоря, глубоко плевать сколько! Для солдата куда важнее, какое древко копья лучше – ясеневое или кизиловое! Мы умираем за то, чтобы другие могли сеять хлеб, давить вино, строить дома и храмы, писать книги, рассуждать о высоком и считать этих чертовых ангелов!

Неужели этим книжным червям, никогда не высовывавшим нос из пыльных келий и всю жизнь проводящим в интригах, не понятно, почему солдаты шутят так? Да потому, что иначе сойдёшь с ума! Циничный и грубый юмор встряхивает лучше любой оплеухи и помогает пережить бесконечную муштру, скудную кормёжку, тухлую воду и смерть, всегда стоящую за плечом. Пусть кто-нибудь из них предложит иной способ сохранить здравый рассудок, когда твоему товарищу вражеское копьё вошло на два фута в кишки, а на обратном ходе вывернуло их тебе на калиги… Молитва? Нет! Помолимся мы позже, когда придёт время поблагодарить Создателя за то, что он в этот раз отвёл от нас железо, и попросить мужества на следующий бой. Говорят, Господь дарует победу достойному, но все, кроме солдат, забывают, что достойным необходимо стать! И стать достойным можно только самому. Бог за тебя этого делать не будет.

Ослиный Член сотворил непристойность? Да как бы не так! Старый декарх вытаскивал своих товарищей из кровавого кошмара. Каталепсис – этим словом испокон веков обозначают одержимость. Только солдат после боя одержим не бесами из житий святых. Жажда убийства, ослепление кровью, боль от потерь, смертельная отупляющая усталость – вот наши демоны! И главный среди них – страх!

Фобос и афобия – страх и бесстрашие. Что кроется за этими словами? Страх понятен всем, а вот бесстрашие… Само это слово лишено смысла – в нём только отрицание. Но отрицание явления не может быть его противоположностью. Должно быть что-то другое, сутью своей отрицающее страх.

Я долго думал об этом и наконец нашёл. Противоположность страху – любовь! Бог есть любовь! Движимые любовью к отечеству, мы уходим на смерть, движимые любовью к нам, наши жёны и матери с сухими глазами провожают нас в поход и, вручая щит, говорят только: «С ним или на нём!», а сами остаются ждать, ждать, ждать… Нам никогда не понять, чего им стоит не вцепится в этот момент в сына, мужа, брата, что может быть более противно женскому естеству, чем молча стоять, глядя, как их мужчины уходят на смерть. Как могут они не крикнуть: «Нет! Только не мой! Спасите его!»? Но наши женщины молчат. Своим любящим сердцем понимают они, что солдат должен уходить со спокойной душой, и отпускают нас. В этом высшая форма любви!

Какой-нибудь ритор спросит меня: «Так что же общего между возвышенной любовью, о которой ты говоришь, и мерзкой выходкой грубого солдата?» Я мог бы ответить: «Возьми щит и копьё, пройди бесконечные стадии военных дорог, взгляни в бою в глаза смерти, и ты сам всё поймешь», но я не стану этого делать. Если хочешь, чтобы тебя поняли, надо разговаривать с собеседником на его языке. Поэтому слушай, мой воображаемый собеседник.

Когда бой кончается, первая мысль, которая пробивается в твою голову сквозь боевое безумие: «Я жив!» Вот только радость от этого бывает недолгой. Ты оглядываешь поле и видишь обезображенные трупы товарищей, кровь, вываленные в грязь кишки, серые брызги мозга. Твои уши слышат вопли и стоны раненых, слышат, как они просят воды, плачут, умоляют спасти их или добить… Но страшнее человеческого плач смертельно раненных лошадей, вся вина которых в том, что они доверились своим хозяевам. Не зеленей лицом, ритор! Такого не пишут в книгах, это жизнь. В этот момент солдатом овладевает отупление и чувство вины, любовь не способна пробиться в его сердце, как не способны на это и другие светлые чувства. Мы оставляем их позади, когда звучит команда на построение…

Единственным противоядием от отупления и озверения является привычка. Прежде чем ты пойдешь в бой, декархи по капле выдавят из тебя мальчишку и сделают солдата. Бесконечные пинки, тумаки и придирки – вот жизнь роария. Ты виноват всегда и во всём. Ты всегда хочешь жрать и спать. Но эта безжалостная муштра создаёт привычку преодолевать всё. Но ты ещё не знаешь этого. Ты спишь и видишь, как бы насолить своему мучителю, и тебя не останавливает перспектива быть за это беспощадно выпоротым. Исполосованная плетью спина – малая плата за то, что твой декарх остался в дураках. Ты счастлив.

Так же был счастлив двадцать пять лет назад роарий Пётр, сотворив на строевом смотре такую же выходку. Наградой ему была спущенная со спины шкура, перекошенные рожи всех без исключения декархов и прозвище Ослиный Член. А как ржали все остальные новобранцы…

В жизни каждого солдата было что-то подобное. Вот о чём напоминал всем Ослиный Член. Теперь ты понял меня, ритор? Грубый солдат пускал в ход привычку и тем освобождал сердца товарищей от боли и отупения, для того, чтобы эту пустоту могла заполнить любовь! Так что засунь свой язык в задницу и иди считай своих ангелов, а на всю оставшуюся жизнь запомни – прежде чем судить, надо узнать!

Выборные от войска собрались. Среди них не было новичков, только заслуженные промбахи, декархи и лохаги – цвет и соль войска, его костяк. Иным бы товарищи и не доверили говорить за них. Они стояли в свободных позах и ждали, что скажет им полководец. Все знали, что без нужды ни один стратиг не будет так обращаться к войску. Они не ошибались.

Дука поднял руку, привлекая внимание. Буксинщик, повинуясь его жесту, сыграл сигнал «Слушай все!». Головы повернулись в сторону Варды, гомон стих. Несколько мгновений дука молчал, потом набрал в грудь воздуха и начал речь:

– Слушайте меня, сенаторы![9] Да, это поле у меня за спиной – ловушка! Но не для нас! Нам на помощь со всем войском идёт базилевс! Надо всего лишь дождаться его! И мы продержимся! Любой ценой и вопреки всему! Сегодня я не призываю вас умереть во славу базилевса, я приказываю – не смейте умирать, пока не подойдет базилевс, а если умрете, не смейте падать! Они не должны пройти! Нам некуда отступать! За нашей спиной земли нет! Слышите меня, сенаторы?!

– Барра! – грохнул в ответ боевой клич. Вурц снова поднял руку.

– Сенаторы, я хочу спросить у вас совета! Иконийский петух предложил мне отдать ему нашу добычу, тогда он выпустит нас с оружием и барахлом. Ещё он сказал, что те, кто согласятся предать империю и обрезаться, получат золото, землю и шлюх. Мне же он обещал любую провинцию на выбор. Я знаю, что мне ответить засранцу, но хочу спросить вас – как?

– Эй, дука! – Ослиный Член был неугомонен. – Скажи этому магометову πούστης[10], что мы так и быть отпустим его, если он вместо кобылы при всех обслужит твоего жеребца!

Ответом ему стали хохот и грохот мечей о щиты. Вурц ржал вместе со всеми:

– Спасибо, солдат! Так я и сделаю! Вы согласны, сенаторы? – Дука обвел взглядом остальных.

– Согласны! – выдохнул строй в ответ полководцу.

– Тогда идите и расскажите своим товарищам всё! И помните – мы уже победили! Ника! – Вурц сорвал с головы шлем, приветствуя выборных.

– Ника! Ника! Ника! – за ветеранами клич подхватило всё войско.

Выборные разошлись, крики стихли. Началась работа. К дуке подлетали вестовые, что-то докладывали, получали какие-то приказы, да и мне стало не до того. Тысяча и одно дело требовало внимания: разместить прибывших скиритов, распределить запасное оружие, пополнение, воду, оруженосцев, обойти строй, переговорить с хилиархами и кентархами. Короче, я метался как укушенный тарантулом.