Читаем без скачивания Босиком по 90-м - Иван Любенко

Я – первоклассник с алой октябрятской звёздочкой на лацкане серого пиджака – стоял, прислонившись к дверному косяку рядом с отцом, и, как мне тогда казалось, ловил направленные в его сторону почтительные взгляды. Он читал «Красную звезду» и тем, видимо, вызывал интерес. «Ах, если бы они только знали, что папа воевал, а потом служил офицером на Крайнем Севере! А сейчас… а сейчас он лучше всех играет в шахматы!» – проносилось у меня в голове, и в тот момент мне становилось немного обидно, за то, что он теперь пенсионер, хоть и военный, и работает простым завхозом. В руке я сжимал два маленьких металлических жетона с наклеенными на них кусочками бумаги из школьной тетради в клеточку. На одной нетвёрдой рукой была выведена цифра 18, а на другой – 26. Это были выданные нам номера шкафчиков в раздевалке предбанника, которые совсем не запирались и напоминали собой деревянные ученические пеналы.

За дверью не переставая, жужжала электрическая машинка, и слышались весёлые возгласы парикмахерши – толстой смешливой армянки в белом, застиранном халате. Стрижка стоила недорого, но детей чаще подстригали дома ручными механическими машинками. Была такая и у нас. И хоть я всегда просил маму сделать «канадку», она всякий раз старательно оболванивала меня, оставляя только чубчик, похожий на пучок редиски. А сейчас, когда мы заняли очередь к парикмахеру, я радостно отстукивал по дверному косяку металлическими номерками мелодию собачьего вальса, предвкушая настоящую взрослую «канадку», такую, как у моего любимого брата. Он был старше меня на целых пятнадцать лет, и я во всём старался походить на него. Наверное, поэтому я вставил в самодельный медальон его фотографию и тайно носил под школьной сорочкой. Но учительница заметила белую нитку и, решив, что это православный крестик, вызвала в школу родителей. Правда, на следующий день недоразумение благополучно разрешилось.

Скоро заветное желание исполнилось, и моя голова, слегка пахнущая машинным маслом, обрела долгожданный вид.

Главным в бане был Петрович – молчаливый, однорукий старик, которого звали по отчеству. Про него рассказывали, что во время войны, командуя ротой, он получил тяжёлое ранение и попал в плен. Родина «наградила» боевого офицера десятью годами лагерной каторги. Но, несмотря на это, он пользовался уважением, и я никогда не слышал, чтобы во время его дежурства случилась пропажа или возникла ссора. Если кто-то подолгу засиживался, банщик вежливо напоминал, что за дверью ожидает слишком большая очередь. В помывочной не хватало тазиков, часто засорялся сток, и лужи мыльной воды соединялись в одно большое рукотворное море. Мужики звали Петровича и он, вооружённый длинной, как копьё Дон-Кихота, проволокой, устранял затор. В жарко натопленной парной пахло мокрым гнилым деревом и почему-то варёными картофельными очистками.

Отмыв накопившиеся за год грехи, мы лениво одевались, заворачивали в газету вещи, наполняли ими авоську и, немного остыв, выходили на свежий морозный воздух.

Я помню, как в тот вечер с тронутого синевой неба слетала снежная манная крупа, засыпавшая землю, крыши одноэтажных домов и редкие автомобили. Сонные деревья низко кланялись нам, сбрасывая с ветвей самый чистый в мире советский снег. Я намеренно отставал от отца, пытаясь ступать за ним след в след. Но мне удавалось сделать всего несколько шагов, затем я путался, сбивался и пробовал начать снова. Папа оборачивался, и, глядя на моё бессмысленное занятие, улыбался. На его раскрасневшемся лице читалась доброта и здоровье.

Общественный транспорт, как и весь народ, жил по расписанию, и очень скоро, к остановке подкатил тупоносый, глазастый и вечно пыхтящий «ЛАЗ». Распахнув с шумом складные двери, он гостеприимно пустил нас внутрь. Аромат смолистой хвои и абхазских мандарин успел прочно обосноваться в салоне автобуса за последний предпраздничный день. Две юные девушки в схожих пальто сельмаговских расцветок заразительно хохотали над уснувшим нетрезвым мужчиной с обтрёпанной еловой веткой под мышкой. До наступления нового года оставалось совсем немного времени…

За последние годы на Ташле почти ничего не изменилось. Помнится, лет восемь назад вечерами мы собирались на лавочках летней детской площадки, окруженной со всех четырех сторон двухэтажными восьмиквартирными домами периода поздней хрущевской застройки. Звучала шестиструнка, доносились песни «Машины времени», «Воскресенья» и «Одесситов». Ребята сидели на лавочках, как куры на насесте. Последний, выживший в неравной борьбе с местными хулиганами фонарь, тускло освещал молодые лица, кивающие в такт ритмическому рисунку песни. Народ дружно дымил папиросами. Летние каникулы были уже не для нас. Настала пора выпускных экзаменов, а потом основная масса ребят загремит в армию. Я останусь один, поступив в пединститут. Моя учёба на пять лет отстрочит службу в «СА». Остальных жизнь разбросает так, что уже никогда не сможет собрать вместе.

Многим хотелось попасть в ВДВ или, на худой конец, в погранвойска. «Косить» от армии тогда было «западло». Не служили только те, кто в этот момент сидел. Они освобождались с «малолетки» и через некоторое время снова уходили, но уже на взрослую зону. А потом их жизненный путь терялся в лагерях и сроках, которые не всем было суждено пережить. По правде сказать, таких отчаянных были единицы. Некоторым из них мы писали письма, а самые смелые, пробовали перекидывать через стены забора красноленинской Пятёрки (зоны) чай, сигареты и другой «грев».

Безвозвратно унеслось бесшабашное время. Я помню, когда вся мужская часть школы срывалась с уроков, услышав через открытые окна школьных кабинетов истошный вопль переростка второгодника Вовки Бармалея: «Пацаны! Октябрьские на Штанах Коляна отмочили». Толпа двигалась со скоростью снежной лавины, сметая на ходу штакетники, арматуру и другой подручный материал. Почти всегда столкновения удавалось избежать. Умные и рассудительные «старшие», часто уже имеющие опыт тёрок, как правило, улаживали конфликт, и до драки чаще всего не доходило. Однако зачинщика избиения нашего товарища всегда находили, после чего следовала обязательная процедура наказания: их «главный» прилюдно отвешивал «своему» виновнику конфликта оплеуху. Удовлетворенный Колян и мы, его сторонники, тихо расходились. В 1981 году в Красноленинск с Афгана пришли первые цинковые гробы. От сверстников с других районов мы узнавали подробности подвигов вчерашних босяков. Геройский погиб, подорвав себя и «духов» последней гранатой, отпетый хулиган и задира Славка Грек с Форштадта, достала пуля душманского снайпера и Саню Музыканта, – виртуозно и с куражом исполняющего «Smoke on the Water» на соло-гитаре в самый разгар танцев в «клетке» – как тогда называлось танцплощадка в Центральном парке. А ещё через два года в наш район пожаловала беда: на узком и извилистом подъеме с моста в реку Ташлу упал переполненный «Икарус» и стал свечкой так, что почти все, кто был на задней площадке, погибли. Жертв было бы больше, если бы не курсант местного военного училища, который ценой своей жизни спас несколько человек. В те траурные дни, город, казалось, замер, провожая в последний путь своих вчерашних жителей. Даже Би-Би-Си передало об этой трагедии. В то время все мы были абсолютно уверены в своём будущем. Незыблемость социалистических устоев сомнений не вызывала. Но были и исключения. Жил тогда на Ташле местный диссидент Витя по кличке Заяц.

Будучи старше нас на десять-пятнадцать лет, Витя вёл, как тогда говорили, «антиобщественный паразитический образ жизни». Заяц презирал труд «на дедушку Ленина», нигде не работал и за это был даже один раз судим. Властям и уличному комитету надоело с ним возиться и на него махнули рукой, признав ограниченно дееспособным, чему он был несказанно рад, потому что коммунизм считал явлением временным, таким, как корь у детей, которая все равно сама собой пройдет. Удивительно, как точно сбылось его предсказание! С помощью самодельного, собранного из старых радиодеталей лампового приемника с внушительной антенной, Витя слушал «Голос Америки», главным образом не столько из-за политики, сколько ради, как он говорил, серьезных «вещей» «Deep Purple», «Black Sabbath» и «Slade». Концерты этих теперь всемирно известных групп он записывал на такой же многократно переделанный катушечный магнитофон. Учитывая, что эти передачи глушили мощные советские станции, ему приходилось время от времени давать нам примерно такие пояснения: «тут должен был быть орган, а потом снова соло-гитара, вот сейчас….» От него мы узнавали многое. Фактически он давал нам то, чему нас не могла научить семья и школа. Человеком, надо сказать, Витя был разносторонне развитым: много читал, прекрасно играл на семиструнной гитаре, удивительно задушевно исполнял старые романсы и арестантские песни, мастерски играл в шахматы, на бильярде и в нарды, знал множество карточных фокусов, освоив их во время отбытия наказания за тунеядство. К тому же, он неплохо владел каратэ и нунчаками, хотя никогда ни с кем не дрался и слыл человеком миролюбивым. В город (так мы называли центр Красноленинска) Заяц выходил не часто, но всегда в окружении стайки мальчишек, потому что каждый поход для него был своеобразным подвигом. «Внешний вид Зайцева В. П. был открытым и наглым вызовом всему социалистическому обществу» – так обычно начинался текст протокола об административном правонарушении. Дело в том, что у него, во-первых, были густые длинные до плеч, как у Гиллана, волосы и, во-вторых, – очень широкие с клиньями брюки клёш, а в-третьих, – куртка с клепками, перешитая из летного офицерского послевоенного кожаного плаща. Настоящий хиппи, а по сравнению с сегодняшней молодежной модой и нравами – просто юный пионер. Для властей он был бельмом в глазу, а поскольку проживал Заяц в Октябрьском районе, то начальник районной милиции объявил его своим личным врагом. Поэтому после составления протокола в здании РОВД он с огромным наслаждением стриг Витька «под ноль» механической машинкой и потом отпускал на все четыре стороны. Каждый раз после экзекуции Заяц терпеливо мыл свою лысую голову дождевой водой и натирал отваром лопуха, будучи твердо уверенным, что, благодаря такой процедуре, волосы будут более густыми и, «назло ментам», вырастут быстрее. Удивительно, но это помогало. В конце концов, милицейскому начальнику это надоело, и он от Зайца отстал. Но за настойчивость и упорство, проявленные в боях с органами правопорядка, а так же за высокие умственные способности, блатные дали Витьку новую «погремуху» – Консул. И этим он несказанно гордился. Самозабвенными и влюбленными в птиц и небо были местные голубятники. Иногда они жестоко мстили друг другу за уведенных в свою стаю породистых и очень дорогих разновидностей этих красивых птиц. Так остроумно был наказан, теперь уже ушедший из жизни Женька, прозванный, наверное, за жадность Жидом, хотя к палестинским краям он никакого отношения не имел, а был исконно русского происхождения. Жид с первой зарплаты купил пару голубей какой-то редкой породы и с нетерпением ждал, когда из маленьких, в крапинку яиц выведутся птенцы. Ночью ребята аккуратно подняли лист шифера его голубятни и, забрав яйца будущих голубиных птенцов, подложили другие, из двух разорённых вороньих гнёзд. Не прошло и двух дней, как эти «динозавры» вылупились. Весь городок катался со смеху. Правда, настоящих птенцов ему потом вернули. И, конечно, каждый знал заядлого радиолюбителя Серёгу Транзистора. Этот парень связывался по радио даже со станциями Северного Полюса. И первый сумел отыскать в эфире радиосигнал передатчика Тура Хейердала, потерявшегося в море на «Тигрисе». Об этом тогда даже писала «Комсомольская правда». Но дело в том, что антенна Серегиного передатчика была установлена на общей крыше двухэтажного восьмиквартирного дома и вращалась вручную с помощью лебёдки, каких-то шестерёнок и втулок, внешне напоминающих большую мясорубку. И если Серега начинал крутить на чердаке весь этот жуткий механизм, деревянная крыша издавала невообразимый скрип. Соседи, конечно, ворчали, но относились с пониманием. Однажды, правда, было исключение. Дело в том, что работа радиопередатчика приводила к появлению телевизионных помех во всех четырнадцати домах из-за того, что антенны жителей охотно ловили Серегины переговоры. И вот во время первого показа «Семнадцати мгновений весны», когда все улицы Советского Союза просто вымирали, с экрана телевизоров Мюллер заговорил Серегиным голосом: «Привет, Мурманск, это Серега из Красноленинска, я работаю на чистоте…». Терпение граждан лопнуло и, как бы лояльно не относились ташлянцы к жителям сурового незамерзающего порта в Баренцевом море, Сереге доходчиво разъяснили ошибочность в выборе времени для занятия своим увлечением. Он понял. Больше таких казусов не случалось. Кстати, впервые о группе «Воскресенье» и рок фестивале «Тбилиси-80» мы услышали из эфира его передач.