Читаем без скачивания Витязи в шкурах - Анатолий Дроздов

Первым заметил это седобородый. В два прыжка подскочил и забрал поводья.

— Старый дурак! — выругал сам себя. — Чуть коней не погубил — напились бы, запаленные, до смерти. Спаси тебя Бог, добрый человек!

Русобородый вместо ответа нырнул лицом в воду и долго пил, время от времени отрывая лицо от гладкой поверхности ручья и снова приникая к вожделенной влаге. Затем встал, торопливо снял шлем, стащил через голову бронь вместе с войлочным подкладом, а затем — и синюю холщовую рубаху. Седобородый только крякнул. Все тело воина до поясного шнура портов было сплошным синяком. Кое-где на почерневшей коже виднелись небольшие ранки, от которых сбегали вниз засохшие уже струйки крови.

«Стрелы, — определил седобородый, — покололи через кольца. По груди и спине крепко мечами хлестали. Хорошо, бронь выдержала…»

Воин тем временем яростно плескал на себя воду, стирая ладонями с избитого тела кровь и грязь. Умывшись, набросил на влажное тело рубаху и потянулся к броне.

— Заночуем здесь! — остановил его седобородый. — Кони изнемогли.

— А половцы?

— Нет их здесь. На полдня вокруг. Все, где сеча была, — седобородый кивнул головой на юг. — Полетели, воронье. Полон уже разобрали по ордам, а сейчас трупия обдирают. Броня, оружие, сапоги… Пожива богатая — до ночи занятия хватит. Потом сядут у костра пить кумыс и будут хвастаться друг пред другом, кто сколько русских убил, а сколько в полон взял.

— Почем ведаешь?

— Ведаю, — хмуро ответил седобородый. — Пришлось… Меня Якубом зовут, — вдруг спохватившись, сказал он, — сотник в войске Владимира. Это, — кивнул он в сторону худенького, остроносого юноши, помогавшего ему держать коней, — Василько, сыновец мой.

— Улеб, — отозвался русобородый. — В крещении — Миколай.

— Из князей что ли? Раз два имени?

— Из безудельных, — подтвердил Улеб.

— То-то я смотрю: шлем золоченый.

— Отцовский…

Якуб понимающе кивнул и повернулся к Василько.

— Спутай коней, и стрели хоть утку на ужин. Второй день не евши.

— Стрел нет, — хмуро ответил юноша.

Улеб молча подошел к своему коню и снял с седла длинный кожаный колчан. Василько открыл крышку, достал стрелу. Узкое железное острие попробовал пальцем.

— Бронебойная… Что не стрелял? — сердито глянул на Улеба.

— Лука не было, — пожал тот плечами. — Да и туля не моя. На седле висела. Конь тоже не мой, — пояснил. — Увидел, что поганый ведет на поводу, срубил его, гляжу — добрый конь, боярский. Мой к тому времени совсем пристал. Перескочил на этого…

Василько перебросил колчан через плечо, вытащил из кожаного чехла длинный лук. Якуб поднялся по склону яруги. У выпиравшей из земли широкой жилы из тонких каменных плит остановился и стал яростно ковырять между ними кривым мечом. Скоро вернулся обратно, бросил на траву три выломанных каменных куска и меч. Улеб подобрал оружие. Железное лезвие было сплошь выщерблено, в некоторых местах до самого стока.

— Даже переточить нельзя, только перековать, — сердито сказал Якуб, заметив его интерес, — дрянь железо, не русский кузнец работал. Подобрал в веже половецкой, когда в первый день их побили, поначалу понравился — длинный, в руке добре лежит, да и рубить с коня кривым сподручнее. Мой коротковат, — он вытащил из ножен на поясе прямой меч с закругленным на конце лезвием. — Еще дед в поход с ним ходил. Рубаху железную с одного удара рубит.

Улеб бережно взял меч, осмотрел лезвие. Его сковали из трех полос. К серединному долу из простого железа кузнец наварил по длинным краям два острия из многократно прокованного металла. Затем отковал окончательно. Острия отливали синеватым дамасским узором и, казалось, жаждали впиться в живое тело. Улеб повернул меч. У перекрестия на серебристом металле явственно виднелись угловатые буквы «Людота ковалъ».

— Вот что, княже, — сказал Якуб, забирая оружие. — Коли не в тягость, принеси из кустов хвороста, а я пока я очаг сделаю…

Василько вернулся, когда дрова в сооруженном из двух каменных плит очаге еще не стали углями. Сбросил с плеч тушу степной козы. Голова ее с застывшими большими глазами, безжизненно ударилась о землю. Протянул колчан Улебу.

— Забирай! — махнул тот рукой. — У меня все равно лука нет. И стреляю плохо.

— Не княжье дело… — заметил Якуб, осматривая тушу, и удовлетворенно крякнул, заметив единственную крохотную ранку на боку. — С первой стрелы!

Он вытащил из-за голенища сапога нож и быстро освежевал убитую козу. Затем также ловко стал нарезать парное мясо широкими, тонкими ломтями. Василько тем временем укрепил над огнем третью каменную плиту и принес от кустов стопку листов лопуха. Дядя и племянник занимались каждый своим делом быстро и слаженно, по всему было видно, что такие ночевки им не впервой. К тому времени, когда Якуб покончил с тушей, плита над углями прогрелась. Василько обмел с нее травяной метелкой песок и стал бросать на горячий камень ломти мяса. Они шипели, распространяя вокруг нестерпимый для голодных людей запах печеной козлятины. Как только ломти начинали коробиться, Василько одним движением переворачивал их ножом. Уже запеченные складывал на лопухи.

— Ловко! — похвалил Улеб, сглатывая слюну.

— Два лета в половецком полоне мясо пекли, — пояснил Якуб. — Хочешь, не хочешь — научишься. Держи! — он подал Улебу теплый кус мяса на лопухе.

Воин жадно впился в него зубами, затем, что-то вспомнив, отложил мясо в сторону. Сбегал к лошади. Обратно вернулся с большой глиняной флягой в кожаном чехле. Положил ее на колени Якуба. Старый воин вытащил глиняную пробку, глотнул.

— Мед! Боярский, ставленный!

— Я же говорил: не мой конь! — ответил Улеб, забирая флягу и делая из нее добрый глоток. — Полдня у колена болталось — даже посмотреть было некогда. Ясно только, что не вода — давно бы выпили бы. Держи! — он протянул флягу Василько. Тот, не прекращая печь мясо, покачал головой.

— Не хочет он!

Якуб забрал у Улеба флягу и надолго приложился. Вернул. За ужином фляга несколько раз переходила из рук в руки, пока не опустела совсем. Якуб бережно положил ее рядом с собой.

— Утром воды наберем в дорогу.

Василько тем временем покончил с мясом, сложив его на лопухи. Торопливо пожевав, встал. В свете выкатившейся на звездное небо полной луны было видно, как он снял со стреноженного коня седло, бросил его на траву и лег, примостив седло под голову.

— Что это он? — спросил Улеб. — И слова не сказал.

— Простить не может, что из сечи вытащил, — вздохнул Якуб. — Очень хотелось голову за князя сложить или в полон с ним попасть. Как честь дружиннику велит. А что с той чести! — ощерился Якуб. — Два лета у половцев в полоне пробыли! Вспомнил нас тогда князь? Выкупил, или поменял на поганых? Пока сами не сбежали…

— Почему не поменял? — удивился Улеб.

— Когда вернулись, князь сказал: не знал, что мы у поганых, мол, говорили ему, что срубили обоих в сече. Так и не знал! — зло сказал Якуб. — С купцами весточку два раза передавал. Князь сказал: не дошли до него те весточки. Поди проверь: лжа то или нет.

— А родные что не выкупили?

— Нет у меня никого. Кроме него, — кивнул Якуб в сторону спящего. — Еще когда с Кобяком воевали и в походе был, напали поганые, кого из родных посекли, кого в полон увели. Пятерых деток моих, двоих братовых, жен наших… Хотел выкупить, даже гривны уже одолжил, но не нашел своих. Видно сразу продали их — в греки или басурменинам, где искать? Так и не знаю до сих пор, где детки мои, живы ли… — голос Якуба дрогнул. — Один Василько уцелел. Он у брата старший, маленький толстый был, кудрявый. Очень княгине Ярославне понравился, своих деток у нее тогда еще не было. Взяла в палаты для забавы. А когда у нее Владимир родился, они, считай, вместе росли.

— Должны были выкупить!

— Никому они не должны… — хмуро отозвался Якуб. — Как в сечу идти, так ты им нужен, а как из полона вернулся, дали две веси для прокорма — половцами разграбленные. Самим смердам есть нечего… Пришлось купу брать — десять гривен. Думал, в походе добычу возьму, отдам. Взял…

— Не за добычей Игорь в Поле пошел.

— А то зачем? — хмыкнул Якуб. — Поволоки, аксамиты и узорочье разное, что в вежах взяли, — баловство, его только девкам на платье дарить или храму жертвовать — попу на облачение. Раб из половца плохой: работать на земле не умеет и не хочет, сбежит быстро. Ногату за него взять — и то счастье. Девку половецкую можно и подороже продать, если молодая и красная, но это тоже не добыча. А вот кони… Хороший конь всем нужен: и князю, и дружиннику и оратаю — соху таскать. Самый худой — гривна, посправнее — две, а за лучшего, что под дружинника пойдет, все пять взять можно. Князь правильно время выбрал: к началу весны в Поле кобылы жеребятся, к лету жеребя подрастает — можно и табуном перегнать. За конями шли…