Читаем без скачивания Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь! - Николай Бахрошин

Старейшины спорили с бабой Мотрей, но кто ее переспорит? Поди поспорь с ней, когда она не только травы знает, понимает их тайную силу, но и ломаные кости вправляет, хвори гонит из людей и скотины. А может, обратное дело, наслать хворобу или другое что… Глаз-то огненный, так и сверкает, когда на тебя посмотрит. Она, говорили, когда по лесу ходит, самого Лешего приветствует, как родича. Ей даже мохнатые Ети уступают дорогу. Всякое про нее говорили. Кто знает, что правда? На всякий случай лучше оберегаться ее! Не только я, многие так думают.

Ладно, пусть выхаживает, приговорили старики. Авось еще не выживет девка. Сама помрет, и спорить будет не о чем.

И выходила ведь, старая! Скоро девчонка уже ковыляла по селению, первое время – с клюшкой, потом – без. Пополневшая, но все такая же пугливая. Когда к ней обращались, не откликалась. Отворачивалась и убегала в Мотрину избу. Кричали, свистели вслед – не оборачивалась, еще пуще бежала. Как будто не понимала по-нашему. А может, и не понимала, кто ее разберет? Мотря ничего про нее не рассказывала. У такой – поди выспроси! Посмотрит своим лихим глазом – язык к зубам прилипает…

Да, я помню, сильно боялась Сельга, когда была маленькой. Всех подряд боялась, от случайной тени шарахалась. С придурью девка, решили мы тогда. Может, от оличей отбилась или от витичей, их дурная кровь внутри бродит? Впрочем, нет, они бы сказались, что у них дите пропало…

Минуло несколько зим и лет, и Сельгу стало не узнать. Выправилась. Поднялась, как опара у печки. Говорила она по-прежнему мало, но бойко, за словом за реку не ходила. Никого больше не боялась. Даже в лес ходила одна-одинешенька. По многу дней в лесу пропадала. Из лука стреляла, как хороший охотник. А уж взрослой стала, разумной просто не по своим годам. Смотрит ярко-синими глазищами и как будто насквозь тебя видит. Так и щупает нутро, смущает взглядом. По молодости, конечно, хороводится с девками и парнями, играет игры, как положено, но всегда словно чуть наособицу. Я давно заметил, даже самые бойкие из парней не хватают ее бездумно за телеса, как других, не толкают, не щиплют, а будто смущаются. Вроде как сила неведомая в ней есть, в этой пигалице.

Ничего, ничего, обрюхатится, засмирнеет, решили мы тогда. Не она первая…

Выходит, ошиблись.

От себя скажу, бывают, случаются такие люди, что из ребячества становятся сразу взрослыми. Умом-разумом быстро превосходят ровесников, как дерево, что стрелой растет ввысь, когда другие вокруг еще только пытаются приподняться над землей и камнями. Про таких говорят: их боги при рождении отмечают особо. Вот я, например, такой! Очень умный я с самого детства. За это меня и не любят родичи, что умнее других…

В селеньях рода Сельгу постепенно начали уважать. Баба Мотря передала ей свои знахарские секреты. Старая теперь лежала больше, Сельга сама всех лечила. И лихоманку снимала, и ломоту в костях, и боль в брюхе после долгих праздников, и при родах помогала скотине и бабам. Да ловко как! Мужик бороду почесать не успеет, а у него уже приплод готов в избе или в стаде. Обмывать пора хмельным делом.

Люди говорили, от одного ее взгляда легче становится, вот оно как! Большая в ней оказалась сила…

Нет, сказать против нечего: хороша получилась девка! Не нашенская, издалека видать, других кровей, но хороша. Глядишь, и отворачиваться не хочется. У наших-то волос темно-русый, прямой, лица широкие, носы тоже широкие, глаза светлые, с водянистой голубизной. А у Сельги глаза яркие, синие, как небо в летний полдень. Волосы потемнее, почти черные, волнами вьются. Красиво! Лицо тонкое, смуглое, даже зимой словно бы тронутое Хорсом-солнцем, уже набравшим весеннего жару. Тело тоже тонкое, стан – дюжий мужик пальцами обожмет. Но складное, где надо – все круглое. Скрывать нечего, все на нее засматривались.

Хороша! А мужикам себя не дает.

Я вот думал тогда: может, у нее по женской части не хватает чего? Нет, с виду вроде бы все в порядке. Когда она мылась в реке вместе с другими бабами, я нарочно смотрел. Груди, правда, небольшие, девичьи, но торчком стоят, подмигивают темными сосками. Кожа гладкая, чистая, блестит на солнце. Бедра полные, налитые. Черные волнистые волосы промеж ног и под мышками, мягкие с виду, как шерстка ягненка. Хороша! Так бы и впился в нее как клещ!

Но там, внутри, кто ее пробовал? То-то, что никто. Никому не давалась. Наши-то девки как? Пока решают, с кем будут жить, уже одно-два чада бегают по двору. Редко кто без прибытка к мужику в избу входит. А вокруг этой парни вились, как оводы вокруг коровы. И ничего! Мужики постарше пробовали уговорить. Сулили, кто чем богат. Опять ничего! Сам Злат, старейшины Зеленя сын, первый силач во всем нашем роду, два раза с ратью походным князем ходил, богатый теперь, кружил, кружил возле избы бабы Мотри, но так ничего и не выкружил.

Я, врать не буду, тоже испытал удачу. Как-то объяснил ей по чести, мол, если мужик нужен, только скажи-намекни. Я, сама знаешь, живу с бабой, трое детишек у нас. Но это не помеха. Завтра же объявлю перед всеми родичами, что отсылаю дурную бабу прочь, а себе хорошую беру, новую. Ее, значит. С молодых-то парней что толку, им бы только по кустам скакать, с кем – без разницы. Сегодня – одна, завтра – другая, ненадежный народ. В голове, кроме смеха, одни несерьезности. А я – мужик зрелый, холить буду и нежить. Запасы у меня в закромах. Серебро есть, меха на продажу. Может, не столько, сколько у Злата, все помнят, как он походную добычу делил. Но есть, на двоих хватит. Только бровью поведи, что согласна!

Не повела бровью. Пронзительно посмотрела синими своими глазищами, как огнем обожгла. Ушла. И не сказала ничего, а словно бы гнилой водой облила с головы до ног. Будто провалился в болото ржавое и обсыхаешь после. Обидно даже.

Потом я еще долго не встречался с Сельгой лицом к лицу. Не по себе было. Вроде ничего не сказал противного обычаю, а все одно, будто виноват перед ней…

Думал я про нее, врать не буду. Много думал. И понял – не все так просто. Если рассудить – нашли Сельгу в лесу, растила ее баба Мотря, сама девка все время в лес срывается, как волчонок с привязи. Нет, тут нечистая сила где-то рядом ходит. Иначе чем можно объяснить, что у мужиков старых и малых от одного ее вида в голове дурман кружится? Ничем, правильно! Потому что баба и есть баба, все они одинаковые. Что на них смотреть? Когда загорится нутро – вроде сладко. А справил нужду, спустил семя, понимаешь, чего в ней хорошего, в бабе-то? Разве что волосья, подушку набить ради крепкого сна. Я-то знаю, я долго живу. Я умный. Родичи думают, что я вредный, а я просто умнее других, таким уродился…

Я уже и к волхву Олесю ходил советоваться, колоду меда носил богам в жертву. Хороший мед, прозрачный, как вода в Илене. Полная колода была, упрел весь, пока тащил.

Мед старик Олесь взял. Пожевал губами довольно. Пошел на капище, пошептался с чурами. Вернулся, сказал, боги принимают жертву. А ты, мол, иди отсюда пока. Они думать будут.

Я и пошел, конечно. До сих пор жду ответа. Боги не торопятся, некуда им торопиться.

Может, мало принес? Что богам – одна колода на столько ртов. Две надо было. Сельга так и осталась для меня непонятной. И глаз не оторвать, и зубом не укусить. В общем, одно слово – пришлая…

Я, Корень, скажу по правде – Кутря тоже наполовину пришлый. Хоть и наш родович, помню я, как он еще беспортошным по селу бегал, но глянешь с другого бока – чужой. Парнем еще пропал, много зим и лет его не было. Забыли уже про него. Решили, его лес забрал.

Потом, вернувшись, Кутря рассказал, как дело было. Мол, булгарские гости, что проходили водой неподалеку, сманили его с двумя товарищами в поход. Помогать им тащить челны волоком вкруг порогов. Обещали Явь показать и заплатить за работу изрядно. А так как старейшины, понятное дело, не отпустили бы молодых, булгары уговорили их бежать тайно.

Натерпелись потом. Одного из товарищей быстро взяла себе Илень-река, нырнул однажды за выпавшим тюком и не вынырнул. А Кутрю с другом булгары в конце похода продали как рабов народу древлян. Чтоб не расплачиваться, наверное. Древляне надели на них железные ошейники, но оставили у себя ненадолго, тоже продали. Потом его еще несколько раз продавали, разлучив на одном из перегонов с товарищем. Где он теперь, жив ли, кто знает? Наверное, нет, рабам боги не отпускают долгую жизнь…

А он, Кутря, где только не побывал. Видел земли, куда Морена-зима никогда не дотягивается своими снежными пальцами, купался в теплом море, где вода горькая от соли, а тело не тонет, всплывает в густой воде. Бродил по горячим бескрайним пескам, где сам Хорс гневается на людей, которые там появляются. Бьет их раскаленными кулаками по голове и показывает чудные видения-миражи. Все делал Кутря: дробил камни, добывал соль, прикованный железом, крутил весла на огромных морских ладьях-триерах богатого народа византиев.

С триеры он и убежал. В одном из походов, проходя вдоль берега, они с товарищем из вендов сбили цепь, сломали горло стражу и подались в Дикое поле. Долго шли, совсем приготовились умирать в травяном море. Боги выручили, не дали пропасть, не иначе. На одной из речушек венд-побратим заметил три ладьи со своими соплеменниками. Те пробирались в набег на богатый юг, прихватили их с собой, дали мечи и броню в долг.