Читаем без скачивания Трио для миллиардера (СИ) - Бек Кора

Да, это не Анна Керн, о которой Пушкин когда-то написал: “Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты Как мимолётное виденье Как гений чистой красоты”. Конечно, эта немочка, может быть, и недурна собой, даже неглупа. Лицо миловидное, но глаз за тёмными линзами очков не видно. И всё равно медсестре из немецкой клиники до его Марты, как до луны.

Фрау Вебер попыталась задать ему ещё несколько вопросов, но Сафаров сделал вид, будто плохо понимает по-немецки, и она от него, наконец, отстала. А он опять остался наедине со своими воспоминаниями. Ведь это единственное, что у него есть от Марты.

Забыть нельзя помнить

Из палаты, где лежал Сафаров, я выскочила злая, как мегера. Ну ещё бы мне не злиться, когда бывший муж и отец моих детей внаглую меня игнорирует! И не только. Конечно, я допускаю, что в тёмных очках, да ещё с моей нынешней короткой стрижкой, другим цветом волос Эльдар меня не узнал, но впечатление такое, будто я его раньше не знала, либо знала плохо. Потому что поведение Сафарова просто не лезет ни в какие ворота!

Я пришла сообщить, что завтра утром ему нужно сдать анализы, а послезавтра, если всё будет нормально, врач под общим наркозом проведёт операцию. Если честно, я бы вообще в его палату лишний раз и не входила, но доктор Вольф попросил меня заранее подготовить пациента к тому, что ему будут делать операцию. Ничего личного, рабочие моменты.

Но Сафаров, а я сегодня заходила к нему уже в третий раз (правда, в первый раз это было, когда он спал), разговаривал со мной с таким видом, будто делал мне великое одолжение. Да, я говорила с ним по-немецки, но как и со всеми пациентами нашей клиники. В общем, ничего экстраординарного в моём посещении не было.

Разумеется, больных иностранцев медики навещают с переводчиком. Однако в случае с моим бывшим переводчик точно не требовался, ведь начальник его службы безопасности, когда приезжал узнать про здоровье своего босса, сообщил, что у Сафарова уровень знания немецкого языка B2, то есть, можно сказать, выше среднего.

Вот только этот Олег, по-моему, забыл предупредить шефа, что он проболтался по поводу его немецкого. А Сафаров, стоило мне войти к нему в палату и открыть рот, повернулся к стене, процедив сквозь зубы, что он не понимает, что я ему говорю и, вообще, хочет спать.

Я от столь беспардонного поведения чуть было не перешла на русский язык, потому что моего немецкого было недостаточно, чтоб выразить всё моё возмущение. Но не выполнить указание доктора я тоже не могла. Пришлось мне собрать всю свою волю в кулак и чётким голосом объяснить, что пациент, конечно, может не слушать, что я ему говорю, но операция — вещь серьёзная, и если завтра что-то пойдёт не так, я ответственности не несу.

После того, как я несколько раз подряд повторила ключевое слово “операция”, Сафаров, наконец-то, соизволил повернуться ко мне передом, а к стене, пардон, задом. Правда, к тому моменту меня — сдержанного, даже суховатого от природы человека, который, оказавшись в обществе себе подобных, стал вести себя ещё более… м-мм спокойно, чуть не трясло.

А Сафаров почти на чистом немецком мне заявляет, что он дал задание своему начальнику службы безопасности подыскать ему другую клинику, поскольку наша его, видишь ли, не совсем устраивает! У меня потемнело в глазах. Потому что, если Эльдар Амирович покинет нашу клинику, крайней в этой истории останусь я. А больше некому.

В руководстве у нас сидят не дураки, и начальство придёт к совершенно нежелательному для меня выводу, что пациента что-то не устроило по вине медсестры. Ведь доктор Вольф был здесь всего пару раз. Между тем руководитель любого предприятия в Германии больше всего переживает за его репутацию. Я бы сказала, что в Европе репутация — это вообще всё.

Короче, ситуация патовая. Я-то рассчитывала, что после получения диплома меня оставят в этой клинике работать. Здесь нормальный коллектив, адекватное руководство, но главное — больница находится недалеко от моего дома. Думаю, на социальное жильё от государства я смогу рассчитывать ещё достаточно долго, так что смены квартиры не предвидится.

К тому же моим детям на следующий год идти в школу, и расположение места работы для меня играет едва ли не самую важную роль. Однако уговаривать Сафарова остаться в нашей клинике у меня, мягко говоря, не было никакого желания. Он и так-то в некотором смысле мне жизнь сломал, чтоб теперь я просила его не переходить в другую больницу.

Времени, чтобы обдумать, какой может быть выход из создавшегося положения, тоже не было. Мне пришлось применить запрещённый приём. Сложив руки на груди, я с усмешкой сказала Сафарову, что он просто боится предстоящей ему операции и теперь ищет причину, чтоб избежать неприятных ощущений после наркоза.

Каким гневом вспыхнули чёрные бездонные глаза Дара, которые когда-то покорили меня с первого взгляда! И если бы в эту минуту вдруг загорелась его постель, я нисколько бы не удивилась. Разгневанный Сафаров напоминал ни много ни мало огнедышащего дракона. И, если честно, он был прекрасен в этом состоянии.

Ноздри его породистого носа трепетали, взлетающие к вискам широкие брови сдвинулись к переносице, на скулах ходили желваки, а в глазах полыхало пламя. По-моему, в подобном состоянии человек способен запросто свернуть горы, повернуть реки вспять и наделать ещё массу глупостей. И, конечно, в такого мужчину практически нереально не влюбиться…

Как же мне хотелось броситься сейчас в его объятия, чтоб вновь пережить те невероятные ощущения, которые мне довелось испытать в нашу брачную (и единственную) ночь! Чтобы вновь окунуться в сказку, которая не могла мне присниться даже в самых смелых мечтах.

В ту ночь я не раз с восторгом повторяла фразу: “Ты — мой бог”, потому что я — девушка, лишившаяся в ту ночь не только девственности, но, кажется, ещё и головы, имела полное право так говорить. Потому что я была по-настоящему счастлива.

И теперь, когда мои зубы вдруг свело болью от нестерпимого желания, я вынуждена была крепко обхватить свои плечи руками. Ведь ещё немного, и я не выдержу, отброшу в сторону до чёртиков надоевшие мне очки и прыгну в постель к мужчине, которого я любила больше жизни, и от которого сама отказалась. Так сложились обстоятельства.

Все эти годы, когда мне вдруг попадалась на глаза какая-либо информация о российском миллиардере Сафарове, я иногда думала, а не написать ли мне ему на адрес его московского офиса? Всего три слова: “Поздравляю! У тебя тройня”.

Нет, не для того, чтобы с Сафарова что-то поиметь, а чтоб он знал, что у него растут трое детей. Ведь мне временами становилось стыдно, что я от него это скрыла.

Но потом понимала, что никогда не смогу простить себе этой минутной слабости, ведь я дала слово… И, вообще, мои дети — это мои дети. Мои, и — точка! Но только, как мне забыть Сафарова? Не помня себя, я выбежала из палаты. Вслед себе услышала:

— Я остаюсь, фрау Вебер, в вашей клинике.

Резко развернувшись на пороге, я выкрикнула:

— Не стоит, господин Сафаров. Во Франкфурте много разных клиник, найдёте и получше.

Если бы эту фразу услышал кто-либо из медперсонала, меня уволили бы в тот же вечер. Но, на моё счастье, в холле никого не было.

И тем не менее теперь уже я хотела, чтобы Сафаров перевёлся в другую больницу. Ну да, нелогично, понимаю. Но я также знаю, что после сегодняшней сцены в палате, которую я сама же и спровоцировала, я боюсь оставаться наедине с Даром, боюсь, что я не выдержу, раскрою своё инкогнито и брошусь в его объятия. А там гори всё синим пламенем!

Но это невозможно, неправильно. У меня дети. Мои дети. Я должна, я обязана вычеркнуть из своей памяти их отца. Потому что у него своя жизнь, а у нас — меня, Оды, Оли и Оскара, — своя.

И всё-таки меня ужасно бесит, что Сафаров меня не признал. Для него я — посторонняя женщина, медсестра одной из клиник Франкфурта, которую он забудет, как только покинет больничные стены. Надеюсь, это скоро пройдёт…