Читаем без скачивания Оперативный простор (СИ) - Дашко Дмитрий Николаевич

Если в целом к сладкому я был достаточно равнодушен, то эклеры с масляным кремом были моей маленькой слабостью. Правда, в наше время пальмового масла и пищевых добавок — большинство из них, мягко говоря, не дотягивало до вкуса пирожного моего счастливого советского детства.

Кто-то, конечно, скажет, что тогда и вода была мокрее и деревья зеленее, но стоило мне только откусить кусочек свежайшего эклера, купленного в привокзальном буфете, как я сразу понял — вот он, вкус тех лет, ещё не испорченный химией и удешевлением технологии.

Уже только от одного вида и запаха, рот машинально наполнялся слюной.

Первое пирожное исчезло практически сразу, второе я уже смаковал, точно так же, как наслаждался каждым глотком бодрящего кофе.

Я даже зажмурился от удовольствия.

— Жора, ты такой смешной, — прыснула сестра. — Никогда бы не подумала, что ты такой сладкоежка.

— Ты ещё многого обо мне не знаешь, — подмигнул я.

— Надеюсь, ты имеешь в виду только хорошее.

Я вздохнул. Вряд ли смогу когда-нибудь открыться перед Катей, сказать, что я — не тот, за кого она меня принимает. Её брата больше нет, а физическую оболочку занимает совершенно другой человек.

Возможно, если бы не моя душа, которая вселилась непостижимым образом в тело Георгия Быстрова, её брат скончался бы, не приходя в сознание. Но это всё равно слабое утешение.

Оставим между нами всё, как есть, тем более я уже начал полностью воспринимать Катю как собственную сестру, которой у меня никогда не было.

Не хочу причинять ей боль. Быть может, это нечестно с моей стороны, но раз уж я оказался в теле её брата, сделаю всё, чтобы сестра оказалась счастлива.

Я бросил взгляд на часы — по идее уже должны подавать поезд. И тотчас же забил колокол и послышался громкий голос перронного кондуктора.

— Нам пора, — сказал я.

— Жора, я так рада, что ты со мной, — произнесла Катя. — С тобой я снова могу почувствовать себя слабой женщиной.

— Ты — моя сестра: этим всё сказано. Допивай кофе и пошли, сестрёнка.

Началась обычная вокзальная суета. Перрон быстро заполнялся народом, вытекавшим из вокзала подобно воде, прорвавшей запруду. Люди спешили, толкались, то и дело образовывались заторы.

Я придержал Катю за руку.

— Подожди немного, а то затопчут.

— А вдруг не успеем? — взволнованно спросила она, а я невольно вспомнил бабушку, благодаря которой мы всегда приезжали на вокзалы часа за три до отправления, а потом долго и скучно ждали объявления посадки.

Она, как и Катя, страшно боялась опоздать на поезд, а когда состав подавали к перрону устремлялась к вагонам в первых рядах.

Раньше я думал, что всему причиной внутренние бабушкины страхи, а сейчас стало ясно — это во многом особенность трудной жизни её поколения.

Хуже всего, что я тоже начинал поддаваться этой заразе, внутри уже появился тот характерный зуд, заставляющий совершать непродуманные действия.

И всё-таки я выждал, пока толпа рассосётся, и лишь тогда вышел на перрон.

Резко пахнуло порывами ветра, вперемежку с паровозным дымом и копотью.

Всегда любил поезда, их мерный убаюкивающий перестук колёс, мелькающие за окнами леса и редкие станции, разговоры с попутчиками под чаёк, особую атмосферу предвкушения — когда ты понимаешь, что поезд перенесёт тебя в совершенно другое место, иной город.

Обожаю этот ни с чем не сравнимый запах, присущий только железной дороге или как тут говорят «чугунке», его просто невозможно спутать.

Уже от одного взгляда на пыхтящий, весь в клубах дыма, паровоз и вытянутые в струнку вагоны, я вдруг зарядился какой-то энергией. Она звала меня вперёд, к новому и совершенно незнакомому.

Перронный кондуктор проверил наши билетики, махнул рукой:

— Вам туда.

— Спасибо!

Мы пошагали к единственному в составе жёлтому вагону, у входа в который скучал, переминаясь с ноги на ногу, усатый проводник.

— Ваше купе третье по счёту, бельё уже застелено, — произнёс он, взглянув на поданные мной билеты. — Приятной поездки.

— Благодарю вас!

В купе оказалось неожиданно холодно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Катя присела на нижнюю полку и подула на озябшие руки. Я снял с себя пиджак и накинул на её тонкие плечи.

— Ничего, скоро согреемся.

— Ты бы знал, в каких условиях я ехала сюда, — тихо улыбнулась Катя. — Билеты были только в общий вагон, всю дорогу пришлось сидеть: шум, гам, я, наверное, пропахла табаком и махоркой, как ломовой извозчик. Несколько раз в вагоне случались драки, я жутко боялась, что ко мне начнут приставать…

— Теперь тебе нечего бояться. Ты наверное сильно устала… Когда тронемся, я выйду — ты переоденешься и ляжешь спать. Возьми моё одеяло, под двумя спать теплее.

— У меня теперь другие страхи. Я до смерти боюсь, что мы не сможем помочь Саше.

— Катя, я сделаю всё, что в моих силах.

— Спасибо тебе, брат!

Когда поезд тронулся, я, как и говорил, вышел из купе, чтобы не стеснять Катю — пусть переоденется перед сном и приведёт себя в порядок. Хорошо, что мы ехали вдвоём, и попутчиков у нас не было.

Промелькнул и остался где-то позади вокзал, а за ним и весь город. Через окна поплыла череда сменяющих друг друга телеграфных проводов. Поезд медленно набирал ход.

В старых фильмах и книгах часто рассказывалось о том, как поезда встревали где-то на полпути из-за того, что заканчивался уголь или дрова, и пассажиры выходили пилить и рубить деревья. Надеюсь, до этого не дойдёт, и мы без всяких проволочек доберёмся до места назначения.

Прикинув, что прошло достаточно времени, я постучался в дверь и, выждав ещё немного, вошёл в купе.

Катя спала, свернувшись клубочком на полке — даже не полке, а скорее диване, подобно котёнку.

Созвучие этих слов мне понравилось: Катя… катюша… котёнок. Было в них что-то уютное и домашнее, оно наполняло душу покоем.

Я разделся до исподнего и лёг в постель. Сон сморил меня сразу, стоило лишь коснуться головой подушки.

Разбудили меня лучики утреннего солнца, бившие в окно. Перед тем, как лечь спать, я не додумался завесить шторки на окне и теперь пожинал результат.

Хотя, нет худа без добра. Судя по пейзажу за окном, мы приближались к какой-то станции, а значит можно сходить за кипяточком и побаловать себя чайком.

Я вышел в тамбур. Кроме меня, там находился всё тот же усатый проводник.

— Долго стоим?

— Часа два, не меньше, — зевнув, ответил тот. — Паровоз будем менять, та ещё морока. Если вы насчёт чаю, так не волнуйтесь, всё принесу — сделаем в лучшем виде. У нас всё имеется: и заварка, и сахар. Если хотите перекусить посущественней, тоже можно сообразить.

— Отлично! — обрадовался я.

Всё-таки поездка первым классом даёт свои неоспоримые преимущества. Не надо с котелком или чайником толкаться в очереди за горячей или холодной водой.

Катя уже проснулась и с интересом наблюдала в окно за человеческим муравейником. Кто-то спешно выходил, в авральном порядке скидывая вниз баулы, чемоданы и мешки. Кто-то, наоборот, пытался пролезть внутрь, наплевав на встречный поток пассажиров и их ругань.

— Ну как, выспалась? — спросил я.

— Да. Как у мамы на перинах, — ответила она и тут же загрустила.

Я догадался, чем вызван перепад в её настроении. Она вспомнила ушедших родителей. Мне самому в такие минуты становится грустно.

Я подсел к ней и снова обнял.

Катя провела рукой по моей щеке.

— Ой, ты такой колючий.

— Приедем в Петроград — обязательно побреюсь, — пообещал я.

Немного помолчав, спросил:

— Катя, извини, раз уж ты вспомнила маму… Скажи, а какими были наши родители? А то у меня ничего в памяти не сохранилось.

— Что, совсем ничего?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Увы, — развёл руками я.

— Бедняжка, — вздохнула она. — Родителей нельзя забывать, их надо помнить и поминать в молитвах…. Хотя, ты же у нас большевик?

— Пока комсомолец. А насчёт молитв… Не вижу причин, которые запрещали бы мне ходить в церковь. На войне атеистов нет, я испытал это на собственной шкуре, — уточнять, что это случилось во время командировок в Чечню, я не стал. — Так что я обязательно буду поминать папу и маму в молитвах, но мне всё равно бы хотелось побольше узнать о них.