Читаем без скачивания Повседневная жизнь комедиантов во времена Мольера - Жорж Монгредьен

Все началось в 1637 году со спора о «Сиде». Позавидовав лаврам Корнеля, кардинал Ришелье, считавший себя знатоком театра и руководивший командой «пяти авторов», работавшей на него за деньги, вздумал передать «Сида» на суд Французской академии, которую он только что создал, чтобы руководить литературой. В спор вмешались соперники Корнеля — Мерэ, Клавре{14} и другие; Корнель ответил и сам взялся за свою защиту. Открытая дискуссия, обмен памфлетами взбудоражили театралов: одни стояли за «Сида», другие — против. Осторожная академия разродилась книжицей «Мнение Французской академии о трагикомедии „Сид“», написанной рукою молодого Шаплена,{15} в которой похвала и порицание умело уравновешивали друг друга.

Двумя годами позже Скюдери в своей «Апологии театра» (1639) дал ответ на «Христианское наставление о публичных зрелищах» пастора Андре Риве. Еще через несколько лет аббат д’Обиньяк,{16} вокруг которого тогда сформировалась небольшая, но очень деятельная академия, жадная до всего нового, написал по приказу Ришелье «Практику театра», которая была издана только в 1657 году. Благоприятствуя зрелищам, эта книга стала первым исследованием драматической техники, законов театра. Произведение имело большой и продолжительный отклик; в нем нашли свое отражение общие представления «ученых» об этой противоречивой проблеме.

Но ригористы не отказались от борьбы. Братство Святого Причастия по-прежнему вело кампанию против театра; в приходе Сен-Сюльпис господин Олье преследовал актеров.

Один из священников этого прихода, аббат Жан дю Ферье, еще до своего переезда в Париж боролся с комедиантами в Нарбонне, где после прибытия в город одной бродячей труппы временно прекратил проповедование и выставление святых даров. Население взволновалось и стало грозить комедиантам, которым пришлось бежать. Прибыв в приход Сен-Сюльпис, он был готов поддержать усилия господина Олье. Он рассказал в своих мемуарах об одном показательном случае. Труппа актеров, пользовавшаяся покровительством герцога Орлеанского, расположилась на ярмарке Сен-Жермен, проводившейся поблизости от церкви Сен-Сюльпис. Один из актеров серьезно захворал и явился к священнику из Сен-Сюльпис, который обратился к господину дю Ферье.

«Я велел священнику, сообщившему мне о его состоянии и положении, — пишет он, — отпустить ему грехи, убедившись в его раскаянии, однако не давать ему последнего причастия. Он так и сделал; болезнь усилилась, и товарищи больного, видя, что тот совсем плох, явились ночью с факелами, чтобы попросить причастить его святых даров. Я поговорил с ними, но поскольку это были невежественные и нечестивые комедианты и шарлатаны, все мои доводы против их ремесла лишь озлобляли их, а не убеждали; наконец я отказался наотрез исповедовать умирающего. Одни оскорбляли меня, другие грозили мне, а большинство льстило, чтобы склонить меня на свою сторону». Господин дю Ферье не уступил. К нему пришел руководитель труппы, и верх взял священник, обратив его в истинную веру и заставив отказаться от своего ремесла!

В заключительной части рассказа точно выражен его настрой:

«Я просто диву даюсь при виде глупых, чтобы не сказать нечестивых, исповедников, которые исповедуют комедиантов и цыган. То же можно сказать о скрипачах и тех, кто играют на танцах: нет оправдания епископским викариям, которым следовало бы наказать и лишить сана подлых исповедников, бросавших святые дары собакам и свиньям!» Господин дю Ферье не выбирал выражений.

Ему поддакивали янсенисты; Николь издал «Трактат о комедии» и осудил театр вообще, даже пристойный, ибо в нем всегда говорят «на языке страстей», неизбежно пробуждающем похоть, гордыню, властолюбие и себялюбие; в «Письмах о мнимой ереси» (1664) он писал:

«Сочинитель романов и театральный поэт есть открытый отравитель, но не тел, а душ верующих, который должен считать себя виновным во множестве духовных убийств».

Известно, в каких хлестких выражениях Расин, бежавший из Пор-Рояля, чтобы вступить в ряды врага, и отвергнутый своей тетушкой, матерью Агнес де Сент-Текль, которая не желала его больше видеть, пока он не перестанет якшаться с «людьми, одно имя которых противно всем сколько-нибудь благочестивым людям», ответил своему учителю Николю.{17}

Даже столь уравновешенный ум, как Годо,{18} бывший «карлик Жюли д’Анженн», ставший епископом Ванса, хоть и признавал, что всякая непристойность была изгнана из театра, все еще писал в 1662 году по поводу нравственных уроков, якобы преподносимых театром:

Уроки их плодят одно сомненье.Увы, нелегким будет исцеленье:Порока сладок яд, а истина горька.

Язычник рад им; только христианеСпасенье в Церкви ищут, а не в балагане,Предпочитая рай веселости райка.

В то время как сторонники и противники театра обменивались доводами в ходе открытой дискуссии, происшествия в самом театре по-прежнему подогревали страсти. Успех «Смешных жеманниц» Мольера вызвал гнев актеров труппы Бургундского отеля, которые выставили против него беднягу Сомеза. Несколько лет спустя — новый триумф в Пале-Рояле — «Школа жен». Соперничающие комедианты заключили союз со святошами, которые объявили святотатством «проповедь» Арнольфа. Они принимали пьесы, направленные против Мольера: «Портрет художника» Бурсо, «Зелинду, или Месть маркизов» Донно де Визе. Мольер ответил «Критикой „Школы жен“» и «Версальским экспромтом», где изобразил в карикатурном виде «великих актеров» из Бургундского отеля, что весьма позабавило партер; на это последовал ответ сына актера Монфлери — «Экспромт дворца Конде». Театр Марэ, не замешанный в споре, воспользовался случаем, чтобы вывести Мольера на сцену в «Любовных похождениях попа» Шевалье. Отзвуки спора раздавались во всех парижских театральных залах; защитники и враги Мольера ссорились и нападали друг на друга. Никогда еще французский театр не знал такого накала борьбы; публика была в восторге и тоже участвовала в споре.

Два года спустя разразилось еще более громкое дело, вызванное «Тартюфом», который стал ответом святошам, публично осудившим «Школу жен». Как только пьеса была написана, хорошо информированное Братство Святого Причастия приняло меры, чтобы запретить ее представление. Еще незаконченную комедию представили на пышных празднествах в Версале весной 1664 года. После этого первого и единственного представления король запретил играть ее для публики. Мольер и его друзья не сдавались, но прошло пять лет, прежде чем «Тартюф» «воскрес». «Газетта», не снизошедшая до упоминания о Мольере, сообщила о запрете этой пьесы, «оскорбительной для религии и способной вызвать весьма опасные последствия».

Все это время шум не смолкал: кюре Рулле обрек «завзятого нечестивца и распутника, какой только появлялся на свет за прошедшие века», на огонь, «предшествующий адскому пламени». Мольер подал прошение с выражением протеста, но мог лишь отдать себя на волю короля, который в то время оказывал ему твердую поддержку. Братство Святого Причастия препятствовало публикациям, направленным даже против «Тартюфа», полагая, что «лучше забыть о нем, чем нападать на него, дабы не побуждать автора к его защите». Тем не менее Мольер устраивал частные представления своей комедии в домах знати — в Ренси, в Вилле-Котре, в Шантильи.{19} Своим врагам из могущественного «заговора святош» он сказал все, что о них думает, в пятом акте «Дон Жуана». Скандал разгорелся с новой силой, и пьесу пришлось снять с репертуара. Она послужила поводом для суровых «Замечаний» господина де Рошмона, под именем которого, возможно, скрывался янсенист Барбье д’Окур. Целясь в драматическое произведение, господин де Рошмон метил в актера и человека.

«Разумеется, — писал он, — надо признать, что Мольер — сам законченный Тартюф и настоящий лицемер и что он походит на тех комедиантов, о которых говорит Сенека: развращавших в его время нравы под предлогом их преобразования и, под видом порицания ума, ловко проникавших в умы; и сей философ называет таких людей язвами государства и осуждает их на изгнание и казнь. Если цель комедии — исправлять людей, развлекая их, цель Мольера — погубить их, заставляя смеяться… Лукавая наивность его Агнессы развратила больше девственниц, чем самые непристойные сочинения; его „Мнимый рогоносец“ измышлен для создания настоящих; в его школе было развращено больше жен, чем было раньше погублено в школе того философа, который был изгнан из Афин и похвалялся, что никто не уходил целомудренным с его уроков».

Вот что думали в Пор-Рояле о Мольере, который, как справедливо подчеркнул Абель Лефран, тащил на себе «все бремя полемики». На этот памфлет было дано несколько ответов, и возможно, что сам Мольер приложил к ним руку.