Читаем без скачивания Алые погоны. Книга вторая - Борис Изюмский

Он рисовал в воображении картины встречи с Галинкой — одну чудесней другой — и в десятый раз перечитывал заголовок статьи, не понимая его.

На ростовском вокзале, где предстояла пересадка, Ковалев решил переночевать. Перед отъездом на каникулы капитан Боканов, напутствуя, сказал: «Учтите, есть указание, что суворовцы могут пользоваться на вокзалах офицерскими комнатами отдыха». Ну, могут, так могут — тем лучше.

Володя купил в киоске «Курс автомобильного дела» и неторопливо поднялся по лестнице на второй этаж вокзала. Картины, ковры, пальмы делали комнату красивой.

Выбрав дальний угол, он сел в глубокое кресло и стал перелистывать только что купленную книгу. Многое в ней было знакомо, потому что еще в прошлом году Володя сдавал экзамен на право вождения машины. Его отвлек от чтения чей-то придирчивый голос:

— Вы попали не в свой зал!

Ковалев поднял голову. Перед ним стоял, с красной повязкой на рукаве гимнастерки, молоденький лейтенант и выжидающе смотрел холодными, недружелюбными глазами.

— Вам придется спуститься в нижний зал! — словно вызывая на ссору, потребовал лейтенант.

Ковалев спокойно встал, сказал вежливо, подавляя внутреннюю дрожь, когда чувствуешь, что вот-вот произойдет непоправимый взрыв:

— Есть указание на то, что мы вправе пользоваться этой комнатой.

— Советую следовать моим указаниям и немедленно отправиться вниз! — как и прежде, вызывающе, бросил лейтенант.

Стиснув зубы и притушив готовую вырваться ответную резкость, Ковалев молча козырнул и медленно вышел в коридор.

— Грубиян, грубиян… что я — место просижу? — оскорбленно шептал он, спускаясь по лестнице, и до слез было обидно за себя. Но обиду несколько смягчала мысль: «Все же я держался с достоинством и если бы капитан Боканов видел все это со стороны, остался бы доволен».

Дело, конечно, не в картинах и коврах офицерской комнаты. Затрагивалось какое-то право, — может быть, неписанное, но поступиться им не хотелось, а главное — обидны были резкость, нетактичность лейтенанта.

Ковалев обратился к коменданту вокзала, и тот, удивленно подняв седые брови, сказал:

— Да, пожалуйста, отдыхайте…

— Я попросил бы вас дать на это письменное разрешение, — вежливо, но настойчиво сказал Ковалев.

Комендант пожал плечами, однако, записку написал, подумав: «Может, их там, в суворовском, учат все точно оформлять».

Ковалев возвратился на второй этаж. Минут через пятнадцать, откуда-то появившийся молоденький лейтенант снова воинственно налетел, звеня шпорами:

— Вы опять здесь?

Но, прочитав разрешение своего начальника, недовольно пробурчал — Баловство! Изнеженность! — и скрылся.

В полночь Володя пошел все же ночевать вниз. Принципиально. И, укладываясь, — цедил кому-то пренебрежительным топотом: «Плевать я хотел на удобства!».

Он крепко спал, почти до самого прихода поезда.

Казалось бы, после отпуска с его вольницей, домашней уютностью, не захочется спешить в училище, но Володя горел от желания поскорее увидеть товарищей, офицеров, с головой окунуться в привычную обстановку военного быта — с часовыми под грибками, штурмами населенных пунктов, дневальством, подъемом по тревоге.

Ему дорог стал этот уклад лагерной жизни, ее романтика и воинственность: дежурные пловцы у реки, команда офицера на стрельбах: «Смена на огневой рубеж!», торжественная зоря с фанфарным сигналом «повестки», ракетами, залпами из пистолетов и винтовок…

Через час после приезда в училище Владимир попутной машиной отправился в лагери — в двадцати километрах от города. Еще издали, стоя в машине, Владимир увидел полотняный городок на живописном берегу медлительной реки и сердце его радостно забилось.

Палатки приветливо белели в тенистой рощи. Вот кто-то в одних трусах бежит к реке. Да это Семен!

— Сема! Сема! — что было сил, закричал Ковалев, и Гербов оглянулся.

Машина остановилась. Владимир перемахнул через борт ее, крикнул водителю — Спасибо! — и побежал навстречу Семену. Они с такой радостью бросились друг к другу, так бешено тискали один другого, что можно было подумать — не виделись месяцы.

— А Я койку тебе занял рядом со своей, — сообщил Семен Володе и повел его в палатку.

Немного позже, после того как Ковалев доложил о своем приезде командиру роты и воспитателю, они с Семеном уединились. Семен стал рассказывать о своей деревне, товарищах, с которыми был в партизанском отряде, о дедушке Платоне.

— Представляешь, какой старик! — с гордостью говорил Гербов, поднимая крутой, тяжелый подбородок и мечтательно глядя поверх головы Володи, — на прощанье обнял меня, борода седая… до пояса… обнял и напутствует: «Будьте смелыми и верными!» Это он всем нам…

В разговоре, не придавая особого значения вопросу, Семен поинтересовался, смешливо прищурив глаза:

— Как твоя соседка поживает… студентка?

Ковалев хотел было рассказать все подробно, но что-то удержало его, скорее всего опасение показаться человеком рисующимся: вот, мол, какой я хороший.

— Не знаю, — отмахнулся он и подумал: «Интересно — Галинка в городе?»

…Геннадий Пашков возвратился в училище с шестидневным опозданием, предусмотрительно обеспечив себя справкой о том, что болел. Это мало кого удивило. Известна была склонность «Гоши» к частым посещениям санитарной части. На этот раз в справке болезнь именовалась значительно и малопонятно — гастроэнтероколит. Но Геннадий мало походил на больного: круглое с нежной кожей лицо его розовело. Взвинченный летними впечатлениями, Пашков то и дело, возбуждение приглаживая едва заметный ежик, расправляя гимнастерку вокруг ремня, рассказывал о новой легковой машине отца, о мотоцикле и еще, шопотом, с озиранием по сторонам, — о своих сердечных «победах», и трудно было понять, где кончалась правда и начинались бахвальство и вымысел. Внешне высокомерие Геннадия проявлялось в том, что он, словно что-то разглядывая, отворачивал голову в сторону при встрече со старшиной, лишь бы не приветствовать его, а капитану Волгину, из второй роты, на предложение застегнуть воротничок гимнастерки, — обидчиво скривив припухшие губы, ответил небрежно:

— Виноват… учту ваше замечание…

Линейка — место построения рот в торжественных случаях — пролегала вдоль переднего края палаток.

В обычное время не было принято ходить по этой узкой полосе земли, посыпанной песком. Только математик — Семен Герасимович — бродил, как ни в чем не бывало, по запретной зоне, выставив вперед правое плечо и, казалось, Гаршева сносит течением. Семен Герасимович имел праздничный вид. Ему недавно присвоили звание младшего лейтенанта и сегодня он впервые надел белый китель и синие, с малиновым кантом, брюки на выпуск. Со своей вьющейся бородой, в пенсне, Гаршев был очень представителен.

У дальней палатки стояли Сенька Самсонов и Артем Каменюка. Самсонов, увидя мирно шагающего по линейке Семена Герасимовича, прошептал удивленно:

— Ходит!

— Забыл, — снисходительно улыбнулся Артем, делая математику скидку на штатское неведение.

Каменюка досконально знал все порядки и ни за что не позволил бы себе пройти по линейке.

Когда суворовцы впервые приехали в лагерь, то увидели только груды щебня, кучи мусора, полуразрушенные сараи да захламленный берег реки.

Поротно принялись за работу все — большие и малые, офицеры и вольнонаемные. За два дня оборудовали спортивную площадку, разбили клумбы, расчистили берег. Радуя глаз, легли между палаток дорожки, из гравия; подмазанные, свежевыбеленные сараи были превращены в ружейный парк, кухню. На открытой, похожей на террасу, площадке над рекой появлялись столы и скамьи столовой.

… Река отделяет лагерь от большой деревни Яблоневки. Узкий, дрожащий мост соединяет оба берега, но во время лагерей ходить штатским по мосту строго запрещается — рядом колодец, штаб… Поэтому у моста часовой.

К своим обязанностям часовые относятся чрезвычайно ревностно. Они запомнили слова полковника Зорина: «Стоять на часах — значит выполнять боевое задание».

После развода Каменюка застыл под грибком с винтовкой в руках. Он не обращает внимания на купающихся неподалеку товарищей. Весь вид его — сурово сдвинутые брови, синие настороженные глаза, вздернутый раздвоенный подбородок выражают решимость и чувство долга.

Какой-то житель деревни — бородатый мужчина, в вышитой рубашке под коротким пиджаком, — пытается пройти по запретному мосту. Дошел уже до половины. Артем шагнул из-под грибка, закричал властно:

— Назад! Прохода нет!

— Да я… — начал было объяснять мужчина и, видно, затрудняясь подобрать форму обращения, запнулся, — понимаете, гражданин…

«Гражданин» приказал еще неумолимее: