Читаем без скачивания ...И грянул гром - Фридрих Незнанский

Ван Клайберн и Эмиль Гилельс. Два великих пианиста, покоривших своей игрой мир. Фотографии висели друг против друга, и ощущение было такое, что эти два гения, до чертиков уставшие от мировых турне, выступлений в лучших концертных залах и конкурсах на звание «лучший», просто наслаждаются своей игрой, чтобы уже в следующую секунду с силой бросить свои пальцы на клавиши концертного рояля.

Засмотревшись на фотографии, Голованов даже не заметил, как в дверном проеме застыла мать Чудецкого, и только ее голос, тихий и как бы ушибленный, заставил его оторваться от фотографий.

— Нравится?

— Не то слово.

— Тот, что справа, — Клайберн, американский пианист. А второй…

— Я знаю. Гилельс.

— В лицо знаете Эмиля Гилельса? — не смогла удержаться Чудецкая.

— А почему бы и нет? — не менее ее удивился Голованов. — Мне как-то случилось на его концерте побывать, перед Афганом. Ну а когда вернулся… Жалко, что второй раз вживую не услышал. К этому времени Эмиль Григорьевич уже умер.

Видимо, ничего подобного Чудецкая никогда не слышала от своих арбатских клиентов, которые тоже порой не брезговали «высоким искусством», и теперь пожирала сыщика глазами. Эмиль Григорьевич… случилось побывать на концерте… и в то же время Афган… Так, может, он вовсе и не сыщик?

«Сыщик-сыщик», — хотел успокоить ее Голованов, однако вслух произнес негромко:

— Может, на кухню пройдем? Или в комнату. Чтобы поговорить. Ирина Генриховна сказала, будто ваш Дима записную книжку дома оставил?

— Да, конечно, — наконец-то пришла в себя хозяйка дома. — И если вы здесь уже закончили… — она обвела рукой комнату сына, — то прошу на кухню.

И добавила, словно оправдываясь:

— Знаете, люблю свою кухню. Там… там уютнее как-то. Особенно в эти дни.

Когда Голованов прошел на кухню, где уже был накрыт стол, он не мог не согласиться с признанием хозяйки дома, что она любит свою кухню. Ее было нельзя не полюбить. И если вся квартира была отремонтирована под впечатляющий, но совершенно безликий «евростандарт», в общем-то чуждый истинному москвичу, то этот уголок квартиры утопал в теплых полутонах карельской березы и даже кайзеровская плита гармонировала с общим настроением кухни.

— Нравится? — совсем уж вроде бы как не по теме спросила Чудецкая, заметив восхищенный взгляд гостя.

— Очень.

— Мне тоже нравится. Хотя, должна вам признаться, пришлось и с сыном повоевать, когда здесь ремонт шел. Хотя сейчас на любой бы «евро» согласилась, лишь бы он рядом был.

И снова на ее глазах навернулись слезы.

— Марина Станиславовна… — укоризненно протянул Голованов, — мы же с вами договорились. Все будет хорошо. Уверяю вас.

Она хлюпнула носом, и на ее лице впервые за все время отразилась скорбная улыбка.

— Вашими бы устами…

Прошла к бару, вмонтированному в резной навесной шкафчик, открыла дверцу:

— Коньяк, виски?

Привыкший за годы службы в спецназе ко всему, что горело и тлело, Голованов не отказался бы сейчас и от стакана водки, однако надо было держать марку фирмы, и он произнес скромно:

— На ваш выбор.

— Я… я бы лично остановилась на коньячке.

— Поддерживаю, — улыбнулся он и тут же предложил свои услуги: — Может, чем-нибудь помочь?

— Боже упаси! — довольно изящно всплеснула руками Чудецкая. — Кухня — это женская прерогатива.

Голованов непроизвольно хмыкнул — эти бы слова да всем женам в уста. И еще он невольно обратил внимание на то, что, с того момента как он переступил порог этой квартиры, хозяйка дома стала понемногу оттаивать — уже не хлюпала постоянно носом, да и на лице ее стали разглаживаться скорбные складки. И это было хорошо, по крайней мере для него лично. С ней уже можно было начинать работать.

Он расспрашивал ее про сына, про его учебу в Гнесинке, про друзей, а возможно, что и поклонниц его таланта пианиста. Подогретая французским коньяком, она довольно охотно рассказывала что знала, и только когда Голованов спросил, есть ли у Димы постоянная девушка, Марина Станиславовна пожала плечами.

— Не знаю. Честное слово, не знаю. Да и разговора насчет этого как-то не заводил. Учеба, музыка и концерты — об этом Дима рассказывал охотно, а вот насчет любви и постоянной девушки…

Видимо впервые за все время, она задумалась о довольно странном поведении девятнадцатилетнего парня, который ни разу не заикнулся матери о том, что влюблен в кого-то, и вновь пожала плечами.

— Ну, может быть, имя какое-нибудь чаще всего упоминал, разговаривая по телефону?

На этот раз она только хмыкнула в ответ, покосившись на мобильник: он все это время лежал на столе, и она время от времени смотрела на него, вздыхая.

А ведь действительно, подумал Голованов, это раньше, когда в квартире стоял один аппарат на всю семью, матери знали все секреты своих детей. А по нынешним временам, когда у каждого сосунка по две мобилы в карманах…

— М-да, об этом я как-то не подумал, — согласился с Чудецкой Голованов и потянулся за бутылкой: — Вы позволите?

— Я думала, что вы сами догадаетесь. То состояние тревожного ожидания, которое держало ее все это время, видимо, понемногу отпускало, и теперь она могла позволить себе даже немного пококетничать. И это тоже было неплохо.

Пригубив глоток терпкого коньяка и проводив глазами опустевший бокал хозяйки дома, который она поставила на стол, Голованов произнес негромко:

— Марина Станиславовна, вы обещали мне записную книжку Димы. Может, пролистаем ее?

— Да, конечно, — спохватилась Чудецкая. — Простите, совершенно выпало из головы.

Она принесла из комнаты довольно-таки объемистую записную книжку сына, положила перед гостем:

— Вот. Перелистав разбухшие от записей страницы, переполненные телефонами, именами и, видимо, просто кличками, Голованов спросил:

— У вас есть ксерокс?

— Естественно. А что?

— Вы позволите отксерить эти странички?

— Ну-у… если это не навредит Димке…

— Я здесь, чтобы помочь ему. — В голосе Голованова прозвучали металлические нотки.

— Да, конечно. Простите. О чем это я! Ксерокс в Димкиной комнате.

…Вернув хозяйке дома записную книжку сына, Голованов хотел уж было распрощаться, как вдруг глаза Чудецкой вновь наполнились слезами и в них было что-то такое, отчего опытному спецназовцу даже стало немного зябко.

— Что с вами, Марина Станиславовна? Она какое-то время молчала, потом вдруг закрыла лицо руками, и ее плечи дрогнули от плача.

— Марина… Марина Станиславовна…

— Вы… вы уже уходите?

— Ну-у в общем-то да. Вроде бы все обговорено, и теперь…

Она кивнула и, не отрывая ладоней от лица, каким-то глухим голосом произнесла:

— Вас… вас очень ждут дома?

— Да как вам сказать…

— В таком случае… может, останетесь у меня? — дрожащим от волнения шепотом попросила Чудецкая. — Я… я боюсь, что не переживу одна эту ночь.

И прижалась к Голованову мягкой, податливой грудью.

— Останься, если можешь.

Проснулся Голованов от осторожного, почти ласкающего движения пальчиком по обнаженной спине, да еще, пожалуй, от похмельной сухости во рту. Вспомнил все, что было ночью, и негромко произнес:

— Маришка?

— Да, милый.

— Не спишь? Она не ответила и уже в свою очередь спросила:

— Эти рубцы… раны?

— Вроде того, — отозвался он, переворачиваясь на спину. Обхватил руками ее белое, податливое тело, прижал к себе: — Не обращай внимания.

Она, казалось, не слышала его.

— Жалко, что так поздно встретила тебя.

«Началось, — хмыкнул Голованов, одновременно думая о том, что, видимо, опять придется „плести лапти“, оправдываясь перед женой. Оперативная разработка, которая закончилась ночной врезкой, и прочая ахинея, которым уже давно не верили жены. — Ну да ладно, отобьемся», — подумал он, целуя Марину в аккуратный, светло-коричневый сосок.

— Жалко, — повторила она, сдвигая руку вниз и прижимаясь к нему всем своим жарким телом. — Ты бы обязательно женился на мне.

— Так ведь, как сказал дедушка Ленин, все еще впереди, — хмыкнул Голованов.

— Не обнадеживай, — посерьезнела лицом Марина. — Я ведь действительно поверить могу.

Он засмеялся и, слегка отстранив от себя уже поплывшую Марину, посмотрел на часы:

— Все, графиня, подъем. Чего не успели, докончим потом. Мой босс не любит, когда опаздывают на оперативку.

— А если позвонить ему? — взмолилась Марина. Однако Голованов уже натягивал брюки.

— Маришка, лапочка, труба зовет. Мне же копытить сегодня придется. А прежде чем начать копытить, надо будет каждую детальку обсосать с Грязновым. Так что… крепкий кофе с капелькой коньяку — и в бой.

Перед тем как распрощаться с Мариной, Голованов прошел в комнату ее сына, прислушался к шуму воды из ванной комнаты и, только убедившись, что Марина все еще принимает освежающий душ, изъял из тайничков таблетки экстези и травку.