Читаем без скачивания Кто стреляет последним - Николай Наумов

Застывший в изумлении Морозюк, не веря глазам своим, наблюдал, как вошел заяц в бочку, обнюхал сидевшего там Игнатьева и, почистив лапами морду, преспокойно удалился. «Це наука! — в который уже раз пришел в восторг Морозюк. — Надо же так ховаться!»

Когда появился заяц, было уже около полудня. Морозюк, не спускавший из своего снежного окопа с Игнатьева глаз, увидел, что тот тихонько потер подбородок, и смекнул: испугается зверюшка — что немец подумает? И затаил дыхание. А с каким бы удовольствием старый зайчатник задал бы этому ушастому перцу! Тем более что сидели и мерзли они тут со старшиной — теперь ясно, як билый день, — напрасно.

Часы текли, а кругом было и пустынно, и беззвучно. «Повымерли каты или ишо что?» — размышлял Морозюк. У него и глаза заболели на ярком солнце, и оттого кусты, которым он от нечего делать стал давать смешные названия, уже отсвечивали фиолетово-оранжевым. Вон «Козявка» извивается, как штопор воткнули в бутылку с горилкой. А «Пупырь» торчком вылеза из сугроба. Занятно: если солнце снизится, достанет ли тень от «Ухвата» до «Головешки»? «Ухват» выше вскарабкался — достанет!

Морозюк снова поглядел на Игнатьева сидя на Корточках, тот застыл там, в бочке. Если бы не голова медленно поворачивающаяся вместе с биноклем ей-ей, подумал бы Морозюк, что со старшиной беда. «От, терпенье у людины!» — поражался солдат, он уже готов был разозлиться на это бестолковое безделье втравил его старшина в занятие! Мамед, наверное, уже скребет ложкой в котелке, а тут сиди да жуй, уткнув усы в снег, сухую колбасу с подмерзшим хлебом.

И вдруг Морозюк насторожился: Тень от «Ухвата» легла мимо «Головешки» и будто на что-то указала Морозюку. Он напрягся. Так и есть! Бруствер окопа! Ошибки быть не могло. Невысокий снежный бугорок искусно разровненный чьими-то руками, а в середине выемка для оружия. Солнечный луч, скользнув вниз, ясно выделил его.

Морозюк шевельнулся, моргнул правым глазом. Игнатьев ответил так же: и сам вижу, мол. И впрямь, он уже с полчаса глядит сквозь дырку в ту сторону. «Ой хлопец! Моторный хлопец!» — похвалу Морозюк.

Прошло еще минут двадцать. Как ни вглядывался Морозюк в обнаруженный бруствер окопа, держа винтовку наготове, там было пусто: «Што то не то!» — решил он.

Но тут Игнатьев стал укладываться в бочке и вскоре по канавке сполз к Морозюку. Все было проделано так тихо, что Морозюк глаза зажмурил, не веря: двигается человек, как на экране в немом кино…

— Готовься, — шепнул Игнатьев. Он установил прицел, прильнул к прикладу. — Надень на ствол винтовки, — он подал Морозюку тряпицу; _ и как толкну — высуни. Авось клюнет на наживку.

Не клюнул. Попробовали еще, потом, минут через пятнадцать — еще. Не помогло. Вражеский окоп безмолвствовал.

Солнце коснулось верхушки холма и быстро побежало за гору. На них легла холодная тень.

Тогда, поразмыслив недолго, Игнатьев выстрелил Они замерли, ожидая, что теперь начнется. Не началось. Сверху, где уже резко выделялся на светлом еще небе горбик бруствера, ответа не последовало. Только послышался вдалеке недолгий, как вздох, звук, словно кто-то открыл и закрыл дверь.

— Пропади пропадом! — шепотом ругнулся Игнатьев. От холода ли, от злости у него зуб на зуб не попадал. — Наверное, ушел…

— Ничего, ничего, — успокаивал Морозюк. — Не зараз — пизднийше найдемо.

— Теперь ищи его, черта лысого! Морозюк ухмыльнулся:

— А може, вин кучерявый?

— Курчавый, говоришь? — задумался Игнатьев на минуту. Слова Морозюка навели его на неожиданное решение. — А вот мы с тобой и проверим, закрутим чубчик ему! — засмеялся Игнатьев.

— Як так? — не понял Морозюк.

— А так, — сказал Игнатьев. — Мы тут вот дождемся немца. У его окопа! Понятно? Сегодня он выходной взял, а к рассвету опять явится.

— А не придет? Мабудь, сменил позицию…

— Придет! Придет! Снайперы всегда так!

— Ничь же будет! Стрелять як?

— А ножом! Прикладом! Или живьем возьмем. Я его знаешь как обработаю? — Игнатьев вцепился в снег, пальцы хрустнули.

Морозюк пожевал губами:

— Поснидать бы… А там хоть бы шо!

— Согласен.

Игнатьев воодушевился своей внезапной идеей.

— Вот что, Иван Петрович. Ты смотайся к нашим, предупреди. А то поднимут панику! Я тут останусь, послушаю, разведаю. Возвращайся быстро, тем же путем. Понял? Однако поснидай. И мне принеси.

Узнав от запыхавшегося Морозюка о затее, Тайницкий, и без того нервничавший и уже поджидавший Игнатьева в блиндаже бронебойщиков, возмутился.

— Безрассудство! Дурачество! Под носом у немцев! — кричал он. — Пропадет ни за грош!

Морозюк виновато переминался с ноги на ногу.

Комбат прикинул, к каким последствиям может привести необдуманный шаг Игнатьева, и ужаснулся. Обнаруженный окоп, прикидывал он, не обязательно должен быть засадой вражеского снайпера. Во-вторых, если это даже так, то опытный стрелок — а этот снайпер был таким — обзаводится несколькими постами. В-третьих, любая попытка напасть на него вызовет у немцев гвалт, и тогда…

Больше всего комбат казнил себя: как мог отпустить «эту отчаянную голову», предварительно не взвесив все обстоятельства, не определив совершенно точно задачу, не приказав, когда, где, что и как тот должен делать?

Мамед, слушая комбата, вздыхал: «Ай, нехорошо!» Петрухин помалкивал.

Тайницкий вызвал двух разведчиков, опытных, бывалых, по многу раз путешествовавших в расположение противника, и приказал им найти и вернуть Игнатьева.

— Где, он покажет, — кивнул Тайницкий на Морозюка. — Одно помните: абсолютнейшая маскировка! В бой вступать только в крайней необходимости. Потребуется — поддержим. Главное — быстрее назад.

Впереди — Морозюк, за ним — разведчики; они отошли от комбата озабоченные и напряженные. Тайницкий отправился на батальонный наблюдательный пункт: мало ли что может случиться? Надо быть готовым ко всему. И не видел комбат, как Зина Смирнова догнала разведчиков.

— Хлопчики, я с вами., Комбат приказал, — соврала она, не моргнув. Впрочем, они и не заметили бы это-; го в чернильной ночи.

— Ясно, — сказал старший из разведчиков. — Меня держись, сестренка.

И снова, вобрав голову в плечи, полз Морозюк, в минуту передышки, со злостью утирая мокрое от снега лицо рукавицей. И снова сильными рывками подтягивался на локтях, толкая вперед уже уставшее тело… «Поснидал», — хмурился он. На сердце у Морозюка было смутно. Беспокойство комбата, человека, сведущего в военном деле, передалось ему.

Вот и угловатая кочка, о которую по дороге в батальон Морозюк сильно ткнулся лицом. Значит, теперь осталось немного. Перевалить через увал, и порядок… Три тени — две большие и одна маленькая — двигались за Морозюком. Останавливались, прислушивались и опять ползли, чтобы спустя минуту снова замереть и прислушаться…

Вот наконец и она, эта бисова бочка. Морозюк завалился на бок, поджидая остальных.

И сразу ухватил слухом короткий, как стон, приглушенный и отчаянный возглас:

— Иван!..

Оклик сникнул, словно обрубленный тишиной.

Это был голос Игнатьева. Он крикнул оттуда, где был окоп немецкого-снайпера.

Как пружиной толкнуло вперед Ивана Морозюка. Солдат увидел, как там, куда он бежал, пахнул неяркий пистолетный выстрел. И сразу слева, и справа раздвинули тьму ракеты. Дробно залопотали пулеметы. Автоматные очереди завихрились в снегу. Шурша, пролетели, как испуганные ночные птицы, мины, и впереди Морозюка, обдав его воздушной волной, ахнули взрывы.

В несколько прыжков Морозюк оказался у вражеского окопа.

— Мыкола! Тут я! — прохрипел он.

«Сапер ошибается раз…» Кому не понятен мрачный смысл этого солдатского завета?.. «А нам не дано и раза! — утверждают снайперы, — а потому: действуй!» Может быть, об этом и подумал Игнатьев, оставшись в одиночестве на бугре?

Когда исчез внизу Морозюк, он долго лежал без движения, до мерцания в глазах всматриваясь в темень и напрягая слух.

Это ему надоело. Ночь едва началась. «Чего я отсиживаюсь?» — думал Игнатьев. Он был из тех, кто, сделав первый шаг, обязательно совершает и второй, кто не ждет, а ищет врага. «Заберусь в окоп, все лучше, чем в бочке или в снегу: безопаснее, — размышлял Игнатьев. — А явится немец, тут я его и встречу, по-нашему».

Игнатьев пополз к окопу…

Это была узкая полукруглая щель с высоким гладким бруствером. Осмотревшись, Игнатьев подобрался ближе и заглянул вниз. Пусто. Опустил руку — стенки аккуратно обшиты тесом. Бруствер был ледяным.

«Не дурак! — похвалил Игнатьев. — Облил водой, чтобы снег от выстрела не взрыхляло».

В глубь обороны от окопа шел тоже очень узкий — едва одному пройти — ровик…

Легкий шорох насторожил Игнатьева, он так и влип в снег. Нет, тихо. «Ну, залез! — подумал он, представив, как близко вражеские позиции. — Засекут — не выпустят».