Читаем без скачивания Дни черного солнца - Н. К. Джемисин

Я, может, только по этой причине и оставила его у себя.

— Я рисую картину, — прошептала я и приступила к делу.

Каждое утро, прежде чем отправляться в Ремесленный ряд, я посвящала время своему истинному призванию. Для торговли с лотка я делала всякую ерунду: статуэтки богов, выполненные неточно, без особой заботы о пропорциях; рисовала акварели — самые обычные, не берущие за душу городские виды; сушила под гнетом цветки Древа. Короче, мастерила безделицы, каких покупатели и ждут от слепой женщины, не прошедшей особого обучения и не торгующей ничем дороже двадцати мери.

А вот картины… картины — совсем другое дело. Я тратила весомую часть своих доходов на холсты, красители и пчелиный воск для основы. А потом проводила долгие часы, воображая цвета воздуха и силясь запечатлеть силуэты запахов… и полностью забывая про окружающий мир.

И, в отличие от лоточных поделок, свои картины я видела. Не спрашивай меня почему, но это так.

Когда я закончила и обернулась, вытирая тряпкой руки, то даже не удивилась, заметив вошедшего Солнышко. Рисуя, я действительно ничего кругом не ощущала, и вот теперь, словно в отместку, в нос мне прямо-таки ударил запах еды. Желудок тотчас отозвался голодным ворчанием — мне показалось, его было слышно по всему подвалу, где я работала. Я смущенно заулыбалась:

— Завтрак приготовил? Спасибо…

В ответ скрипнули деревянные ступеньки, произошло легкое движение потревоженного воздуха: он подошел. Мою руку взяла невидимая рука и подвела ее к гладкому, закругленному краю тарелки. Тарелка была тяжелая и отчетливо теплая. Фрукты, подогретый сыр — мой обычный завтрак, и еще — я принюхалась и заулыбалась в восторге:

— Ух ты, копченая рыба! Ее-то ты где раздобыл?

Я, впрочем, не ожидала ответа. Его и не последовало. Солнышко отвел меня к той стороне рабочего стола, где он успел сервировать прибор на одну персону — подобные вещи у него всегда здорово получались. Я нащупала вилку и принялась есть. Тут меня ждал еще один приятный сюрприз: рыба оказалась велли, что ловится в Оплетенном океане недалеко от Нимаро. Она не принадлежала к числу дорогих, но в Тень ее почти не возили — на взгляд амнийцев, она была чересчур жирна. Насколько мне известно, велли продавали только несколько рыботорговцев на Солнечном рынке. Это что ж получается, Солнышко таскался в самую Затень ради меня?.. Да, ничего не скажешь, если мой жилец хотел извиниться, делал он это правильно!

— Спасибо, Солнышко, — сказала я, слушая, как он наливает мне чай.

Он чуть помедлил, потом струйка полилась снова, а у него вырвался едва заметный вздох по поводу нового прозвища. Я подавила порыв похихикать над его раздражением, потому что это выглядело бы… ну, подловато, что ли.

Он сел напротив, отодвинув в сторонку палочки воска, и стал смотреть, как я ем. Это окончательно вернуло меня к реальности: я сообразила, что провозилась с рисованием слишком долго и Солнышко успел позавтракать без меня. Еще это значило, что я опаздываю на работу.

Ну ладно, все равно тут уже ничего не исправишь. Я вздохнула и стала потягивать чай. К моему вящему удовольствию, это оказалась какая-то новая смесь: чуть горьковатая, то, что надо к соленой рыбе.

— Я вот раздумываю, может, мне совсем сегодня в Ряд не ходить, — сказала я вслух.

Солнышко, кажется, не возражал против моих разговоров о пустяках, ну а я не возражала произносить одни монологи.

— Там сегодня небось сумасшедший дом будет. Ты же слышал, наверное? Вчера у востеньского Белого зала нашли мертвую богорожденную. Ее звали Роул… Вообще-то, это я ее обнаружила. И она была взаправду мертва.

Я содрогнулась.

— Ужас еще и в том, что ее верные всей толпой ринутся на поклон, то есть Блюстители будут повсюду, и от зевак не продохнешь, как от муравьев на пикнике… Надеюсь, по крайней мере, никто не додумается само Гульбище перекрыть. А то у меня нынче с деньгами совсем беда.

Продолжая жевать, я даже не сразу заметила, как изменилось молчание Солнышка. Потом я ощутила сквозившее в нем потрясение. Что же так вывело его из равновесия? Мое беспокойство о деньгах? Ему уже доводилось бродяжничать; может, он испугался, как бы я его обратно на улицу не выставила?.. Нет. Не то.

Дотянувшись, я нашла пальцами его кисть и стала продвигаться вверх по руке, пока не добралась до лица. Оно и в лучшие-то времена с трудом поддавалось истолкованию, но теперь просто обратилось в камень. Челюсти плотно сжаты, брови нахмурены, кожа на висках туго натянута… Тревога, гнев или страх? Поди разбери.

Я уже открывала рот, желая сказать, что вовсе не намерена его выселять… но не успела. Он оттолкнул стул и ушел прочь, оставив мою руку висеть в воздухе там, где только что находилось его лицо.

Я терялась в догадках, что бы это могло значить, и поэтому попросту прикончила завтрак, отнесла тарелку наверх, чтобы помыть, а потом приготовилась к походу на Гульбище. Солнышко ждал меня у двери, держа в руках мой посох. Он собирался идти со мной.

Как я и ожидала, ближнюю улицу заполняла небольшая толпа. Плачущие верные, любопытные посторонние и ну очень недовольные Блюстители Порядка. Еще я услышала, как вдалеке, на том конце Гульбища, пела группа людей. В их песне не было слов — голоса снова и снова выводили одну и ту же мелодию. Ласково-утешительную и в то же время неуловимо жутковатую. Это пели Новые Зори — приверженцы одного из молодых вероучений, недавно появившихся в городе. Должно быть, они сюда явились в надежде переманить к себе кого-нибудь из числа безутешных последователей покойной богини. А еще мое обоняние уловило тяжелый, навевающий дрему запах курений, характерный для мракоходцев — приверженцев Повелителя Теней. Этих, правда, собралось не много; утро не было их излюбленным временем дня.

А еще там были паломники, прибывшие почтить Сумеречную госпожу; Дщери Нового Пламени, возлюбившие какого-то бога, о котором я и не слыхивала; представители общин Десятой Преисподней, Заводной Лиги и еще полудюжины других групп. Среди всеобщего гама слышались голоса уличных ребятишек, которые откалывали всякие проделки и, не исключено, резали кошельки. Кажется, у сорванцов теперь тоже имелся божественный покровитель.

В общем, ничего удивительного, что орденские Блюстители только что на людей не бросались: такое скопище еретиков непосредственно под стенами их храма! Тем не менее они успешно оцепили переулок и пропускали туда заплаканных верных по несколько человек зараз и не позволяя задерживаться надолго: молитва-другая — и хватит.

Пользуясь присутствием Солнышка, я нагнулась, протянула руку и легонько коснулась груды цветов, свечек и скромных приношений, скопившихся у входа в переулок. К моему удивлению, цветы уже увядали: стало быть, они лежали здесь довольно давно. Получается, младший бог, заколдовавший переулок, придержал заклинание самоочищения. Вероятно, из уважения к Роул.

— Стыд какой, — сказала я Солнышку. — С этой богорожденной я никогда не встречалась, но слышала о ней только хорошее. Ее называли богиней сострадания или как-то в таком роде. Она работала костоправом в Южном Корне. Всякий, кто мог заплатить, должен был сделать ей приношение. Но она ни разу не отказывала тому, кто не мог…

Солнышко молчал, пребывая в угрюмой задумчивости. Он не двигался и почти не дышал. Решив, что так сказывалось на нем горе, я выпрямилась и нашарила его руку. Странно, но под моими пальцами обнаружился крепко сжатый кулак. Я опять не смогла угадать его настроение. Вместо печали им владел гнев. Я озадаченно потянулась к его щеке и спросила:

— Ты ее знал?

Кивок.

— Она была… твоей богиней? Ты ей молился?

Он помотал головой, мышцы лица под моей рукой как-то непонятно напряглись. Неужели улыбка? Если так, то до чего же горькая…

Я сказала:

— Она была тебе небезразлична…

— Да, — ответил он.

Я застыла, как громом пораженная.

Никогда прежде он не говорил со мной. Ни единого раза за полных три месяца. Я даже не знала, способен ли он вообще говорить. На миг я задумалась, не сказать ли что-нибудь, дабы отметить это удивительное событие… а потом нечаянно прижалась к нему и ощутила закаменевшие от напряжения мышцы руки и плеча. Как глупо с моей стороны обращать внимание на единственное произнесенное слово, когда произошло нечто гораздо более важное: он впервые озаботился чем-то в окружающем мире. Чем-то, кроме себя самого.

Я потихоньку заставила его разжать кулак и переплела наши пальцы, предлагая утешительное прикосновение, как вчера Сумасброду. В первое мгновение пальцы Солнышка затрепетали, и я взлелеяла было надежду, что он сейчас ответит мне тем же… Однако потом его рука обмякла. Он не отстранился, но суть была та же.

Я вздохнула и постояла рядом с ним некоторое время, потом отодвинулась сама.