Читаем без скачивания Летучие собаки - Марсель Байер

Будь я ребенком, пришелся бы он мне по вкусу? Стараюсь представить, вспоминаю вкус у себя во рту сразу после пробуждения. Какой жидкостью снималась по утрам сухость? За ночь в глотке страшно пересыхало. Ощупываю рот языком. Насколько помню, давали какой-то жидкий отвар, без молока. Может, настой ромашки? Нет, детям он не нравится, это для больных. Вспоминаю, как спросонок подносил ко рту теплую чашку с отваром шиповника. Он был очень сладкий. И горячий, первым глотком я всегда обжигал язык.

Закуриваю сигарету. Со своего спального карниза голуби незаметно наблюдают за первыми прохожими: головы птиц поворачиваются вслед за парочкой плетущихся школьников. Сейчас их решительным шагом нагонит женщина, которая, похоже, здорово опаздывает на работу. Итак, дадим детям фруктовый чай. Или Хедда, самая младшая, привыкла к горячему молоку? Когда все пятеро проснутся у «чужого дяди», хотелось бы предложить им что-нибудь домашнее, не дожидаясь просьб. Иначе они могут испугаться, почувствовав исходящую от меня, от квартиры смутную угрозу, да так и будут бояться до своего отъезда. А едят ли дети хлеб в такой ранний час?

Когда я был маленьким, то больше всего любил на завтрак яблочный пирог в сахарной глазури, прямо с противня. Помню: день только-только зарождается, комната едва освещена, и я, еще в пижаме, сижу за кухонным столом, сжав в кулаке холодную чайную ложку. Сколько же в детстве уходило времени на один кусок пирога! Родители успевали умыться, одеться и уже стояли в дверях, а передо мной лежал почти нетронутый пирог, который требовалось в момент, не пережевывая, доесть. Иногда остатки заворачивали и клали в хлебницу, а вечером подавали на десерт. Потом в руке у меня вместо железной ложки оказывалась папина или мамина рука и вела меня через потемки в детский сад.

Примерно в это же время года. Вот и пятерых малышей подняли прошлой ночью еще затемно, но никакого нытья не было. Неужели всё — дисциплина, неужели в таком возрасте их уже так хорошо выдрессировали? Хильде и Хельга не посещают группу «цыплят», а Хельмут еще мал для гитлерюгенда. Или они покоряются неизбежному? Ведь и меня в детстве неудержимо влекло в мир светлого будущего.

Между тем скоро восемь, но при таком тусклом освещении кажется, что я безраздельно принадлежу кристально-чистой ночи, где каждый шаг, каждое произнесенное шепотом слово отзывается эхом, а потом бесследно исчезает во тьме. Ночью все звуки исполнены особого значения: вот птичка, раз-другой чирикнувшая во сне. Внезапный шорох — на краю тротуара копошится в гниющей листве мышка, или это ежику невдомек, что скоро покажутся свет и люди. Словно звуки каждое утро являлись заново, словно голоса заново рождались в муках и созревали с наступлением дня. Словно не раздавались по ночам вопли, смачные словечки, пронзительная перекличка с разных сторон улицы и властный тон, присущий некоторым, — все те акустические эффекты, цель которых запугать ребенка до смерти. Словно крики стихали сами собой, а разговоры начинались только с восходом солнца, после небольшой заминки, во время которой теплый пар у меня изо рта рассеивался на ночном морозе. На улицах совсем мало прохожих; если кто встретится, то лишь давно знакомые мне закутанные фигуры, напоминающие изможденных призраков, а не бодрых, шумных, звонкоголосых людей, в которых они наверняка превращаются днем.

Задержать ночь и убаюкать чужие голоса было не в моей власти, родительская рука увлекала меня дальше, прочь от зловещих останков ночи, которую неизбежно сменял мир мужских голосов, визга и грохота; большая рука решительно тащила меня за собой, и я почти бежал, стараясь поспеть за взрослыми и миновать этот участок пути как можно быстрее, словно ничего другого не оставалось как покориться свету и шуму и безропотно наблюдать, как утренние тени становятся дневными призраками, наделенными голосами. Среди дневных призраков не было летучих собак из моего альбома. Они никогда не показывались на свету, летали в темноте, сгущавшейся еще больше от их черных телец и крыльев, которыми зверьки тушили последние искры солнца. Только летучие собаки могли бы защитить от надвигавшегося дня, заслонить мягкими крыльями и окутать мраком. Таким был в моем детстве мир на утренней заре, особый мир, отграниченный от дневного. Именно поэтому мой яблочный пирог в светлое время суток всегда оставался недоеденным. Уже вечером, после наступления темноты, я принимался за него вновь.

Теперь в голубиных рядах заметны признаки жизни. Одна из птиц, ночевавшая, по-видимому, на этой стороне улицы, приземляется на карниз. Другие в тревоге начинают семенить туда-сюда. Еще один голубь бросается вниз, расправляет в падении крылья, перелетает через улицу к нам. И скрывается где-то наверху. Догадается ли горничная принести для малышей пирог? Продовольственных карточек я ей дал достаточно. Детям ведь полагается дополнительная норма: натуральный мед и масло, для Хедды молоко. Карточки введены больше года назад, а я все никак не разберусь в сложной системе талонов и норм. Куда опять подевались табачные карточки? Может, их по ошибке взяла горничная?

Наливаю кипяток. И вообще, поместимся ли мы вшестером за этим столом? А если Хедду нужно кормить, тогда еще место для горничной? Девочка и впрямь совсем маленькая. Обязательно надо положить на стул подушку, а то и не дотянется до стола. Первый голубь планирует вниз на мостовую. За ним устремляется следующий. Клюют что-то в сточной канаве и смело подходят к самой дороге, — в этот час еще никакого движения.

Присаживаюсь с кофе за стол и курю вторую сигарету. Из комнаты напротив появляется Коко. На секунду кладет голову мне на колени и дает себя погладить, словно хочет удостовериться, что после прошедшей ночи мы по-прежнему неразлучные друзья. Потом, тяжело ступая, обходит кухню и обнюхивает углы: все верно, комната та же, какой была вчера вечером. Ведет наблюдение за голубями, которые тем временем, разбившись на группы, сидят уже повсюду: на подоконниках, на крышах, на водосточных трубах. Их нет только на карнизе дома, что напротив. Коко скулит, когда первая стая, прежде чем покинуть улицу, начинает кружить в воздухе между домами. Из соседней комнаты доносятся тихие детские голоса. Без малого половина девятого. Допиваю кофе, нужно одеваться, а то Коко уже просится на утреннюю прогулку. Сегодня не рассветет по-настоящему.

Меня разбудили Хильде и Хольде — шушукаются в кровати. Почему мы спим в одной комнате? Ах, так это Хедда рядом со мной ворочается с боку на бок. Хильде и Хольде хихикают. И вдруг вспоминаю: мы в чужом доме, у папиного и маминого знакомого, господина Карнау. А все из-за того, что появилась новая сестренка. Раньше нам не приходилось куда-то уезжать — когда мама лежала в больнице, за нами смотрела няня. Теперь нас шестеро. Даже больше, но тот мальчик не считается, его даже никто не видел. Малыши вообще не знают, что этот неизвестный брат в мамином животе прятался. Однажды, когда я была еще совсем маленькая, маму срочно увезли в больницу. А потом она вернулась домой, но без брата. Она была очень грустная и долго болела. Папа еще отвел меня в сторону и объяснил, что пройдет много времени, прежде чем у нас появится новый братик или сестра.

А то было бы нас сейчас семеро, нет, если считать и Харальда, то восемь. Харальд тоже мамин ребенок, но он намного старше, живет отдельно и только иногда навещает нас. Между прочим, он солдат. А может, ему просто не разрешают жить с нами, ведь папа не его отец. Но папа любит Харальда, однажды даже подарил ему настоящий мотоцикл. Раньше у мамы был другой муж, но это совсем давно, когда мы еще не появились на свет. Мы отца Харальда не знаем, зато папа знает наверняка.

Теперь и Хедда проснулась, смотрит на меня совсем сонная. Закутываемся в одеяло, перед моим носом болтается рука Хеддиной куклы. Хильде не лежится спокойно, она громко кричит: «Когда мы увидим Коко?»

Передо мной сидят пятеро в ночнушках. Хельмут молча жует хлеб с вареньем. Хельга, съежившись, втянула голову в плечи. А Хедда, кажется, вот-вот расплачется. Только Хильде и Хольде ведут себя непринужденно, забавляются с Коко. Горничная, к сожалению, не принесла им пирога. На какао ни один даже не взглянул.

Им здесь плохо, это совершенно очевидно. Надеюсь, мамаша скоро поправится, и детей заберут домой. Вот ведь история! Как я мог так опрометчиво внять просьбе отца — на несколько дней взять под свою опеку пятерых малышей, пока их мать не разрешится от бремени. В конце концов они дети вышестоящей персоны и привыкли совсем к другим условиям. Почему их отцу пришло в голову обратиться именно ко мне? Мы совсем недавно с ним познакомились. А все гигантская звуковая аппаратура и ее потрясающие качества, благодаря которым на меня обратили внимание. Меня, то есть сотрудника, отвечавшего за ее установку, пожелали впредь регулярно видеть в своей личной студии во время радиозаписи речей и обращений к народу. Однажды за работой мы разговорились. Не потому ли выбор отца пал на меня, что наши взгляды на воспитание во многом схожи? Он же категорически отказывается препоручить собственных детей воспитателям из гитлерюгенда. Это ли стало причиной? Теперь уже вряд ли узнаю. Просто-напросто мне по-дружески и вместе с тем в приказном порядке сказали быть наготове, на случай если детей надо будет разместить в моей квартире.