Читаем без скачивания Бортовой журнал - Александр Покровский

Конечно, могли «нажать», все что угодно. Есть такое русское слово «задолбали».

А есть и другое, грубее, но точнее.

Можно прятать голову в песок и дальше. Ведь это же не единичный случай подобного отношения к людям и, как следствие, их отношение к технике. Это система. Это сплошь и рядом. Это всегда. Это навсегда.

А катастрофы случаются не каждый день. Есть такое русское слово «авось» – оно у нас всюду, и есть русское слово «везет». Иностранцы никак не могут понять: «куда везет», «кого везет», «почему везет». Оно для них лишено всякого смысла. А для нас – оно именно им и наполнено.

Давно наблюдаю за человечеством. Не знаю, какие на него виды у Бога, но только я считаю, что свалки за собой хорошо бы убирать.

С собаками и кошками я разговариваю. Только они разные. Собаки не любят, когда к ним лезут. А кошки любопытные: «Чего лезешь?»

Однажды пес стоял перед дверью в парадное и показывал, что ему нужно вовнутрь. Я открыл – он в дверь. Я ему: «А «спасибо»?» – пес засмущался.

Жена говорит, что я ни одну кошку на заборе не пропускаю. Действительно, подошел к забору, на нем – кошка.

Я ей: «Ну, как дела» – она мне жалобным, протяжным голосом: «Ну-уу, чего тебе от меня надо-оо… Ну-уу, шел себе и иди-ии…»

Муравьи похожи на нас: трудятся без отвлечения на секс – оргазм только для избранных – ходят друг за другом, все в дом, строят не для себя, нянчат не свое и отложить ничего не удается. А хоронят их на мусорной свалке. И главное, мне нравится: армия у них ничего не стоит, потому что питается говном, исходящим от остального населения. И потом они воюют: муравейник как разрастется, так и война с соседним муравейником за пограничные территории. И кочевники у них есть: тамерланы, чингисханы и аттилы – бродячие муравьи, которые нападают на мирных фермеров – муравьев-листорезов, чтоб пожрать их детей; а те защищаются, возникает побоище – кто кого – и иногда бандитам не везет, и листорезы возвращаются в жилища, торжественно держа над собой головы поверженных врагов.

То есть отрывать головы в боевом восторге придумали не аборигены Амазонии, не зулусы и даже не папуасы. Это придумали муравьи.

И пожар они пытаются потушить, поливая его муравьиной жидкостью и бросаясь телами в огонь.

А еще муравьи-амазонки берут в плен куколок других муравьев, которые потом вырастают в их муравейнике в покорных рабов, которые кормят и поят своих хозяев. Как только рабы состарились – в налет на соседей, за новыми рабами.

Так что когда вижу муравьев, так и тянет сказать им: «Здравствуйте, товарищи!»

Письмо:

«Дорогой Му! Сердце мое, свет очей и прочее! Киньте свой взгляд окрест! Вперьте его в грядущее! Выдохните с толикой смысла и скажите нам наконец: как вы себя чувствуете?

Мне так кажется, что чувствуете вы себя хорошо. Не далее как в четверг друг наш Лера Ширяев, которому обыски паскудные идут только на пользу (он розовеет), метался с глазами филина полуденного по вашей газете и орал: «Где этот Покровский!» – ему нужно было несколько книг отвезти пивоварам.

И он нашел-таки Покровского (а чего его искать, он где-то тут вечно трется), и тот подписал пивоварам, а Ширяев помчался (видел бы ты его лицо под углом тридцать градусов) в администрацию президента одаривать, то есть вручать.

Я в этом зрю новое отношение к вашему печатному органу.

Если раньше оно было «Собака лает – караван идет», то теперь налицо вторая часть поговорки, которую, кроме меня, не знает никто: «И пусть! Не будет лаять, верблюды собьются с пути».

Отчего это все, светозарный?

Это все оттого, что вы связались с таким местным бутоном изящной словесности, как я.

И ангелам, хранящим меня (что само по себе очевидно), ничего не остается, как хранить и вас, потому как расстройство – вдруг с вами чего – может повлиять на мое отношение к музе (вдруг я ее кину), чего ангелам небесным, по всей видимости, совсем бы не хотелось.

Лось ветвистый нашей печати, откликнись и скажи, как ты!»

Сын одной знакомой дамы ходит в детский сад. Во время «мертвого часа» днем он никогда не спит, но и никому не мешает, просто лежит.

Тут воспитательница его отловила. Оказывается, к нему в постель приходит дама из той же группы садиковской, он задирает ей платье, снимает трусики и целует попку. Парню пять лет. Когда его спросили, что это он делает, то оказалось, что это не его дама сердца, а подруга дамы сердца. «Она ей разрешила ко мне прийти!» – сказал он воспитательнице.

Дети, одним словом.

Фал, как символ плодородия, существовал почти во всех религиях. Видоизмененный, конечно. Например, луковица русской православной церкви не что иное, как… Но только попробуй об этом сказать, и такое в ответ посыплется.

Между прочим, курсанты училища им. Дзержинского, что размещено рядом с памятником Петру Первому, при выпуске ежегодно ночью начищают яйца коню Петра. И сияют они на следующее утро во всей красе. Так что полировка яиц – это глубокое первобытное чувство, связанное с плодородием. Курсанты об этом не думают, потому что чувство глубокое.

Потому там и думать нечего – надо полировать.

С чиновниками у нас все меньше общих генов.

Скоро от брака чиновника с обычным человеком не будут рождаться дети.

Как все-таки мудра природа – паразит только тогда живет, когда не переедает и заботится о носителе. Например – пиявки и человек, мох и дерево.

С чиновниками такого не бывает.

Вы не знаете, что такое «Министерство экономического развития»? И я не знаю. Это министерство не экономики, а только ее развития. То есть самой экономики пока нет, она в стадии расцветания, но, что положительно, – министерство этого самого расцветания уже имеется.

Слово «развитие» не предполагает наличие чего-то, оно, прежде всего, характеризует прирост чего-то в единицу времени, проще говоря, скорость изменения.

А поскольку экономику представить в виде «чего-то» очень сложно, то и развитие этого, того, что представить сложно, уяснить для себя еще сложней.

И если развитие – это, в первом приближении, все-таки скорость, то министерство от этой скорости – это как вторая производная.

А министр в этом министерстве – это как первая производная от второй или третья производная от первой.

Вот и разобрались.

Вообще-то на Земле без юмора никак. Представь: тебя посылают на Землю, оговаривают с тобой все: как ты рождаешься, где ты рождаешься, кем ты рождаешься, потом – в осях, конечно, – договариваются, что ты на Земле делаешь и ради чего все это, потом тебе стирают память (самое сильное действие, на мой взгляд, и одновременно самое слабое), чтоб ты не особенно расстраивался, и потом начинаются чудеса: ты все делаешь не так и по-своему. Тебя пытаются вернуть на нужный путь (у людей это называется «чудесной случайностью»), но ты упорствуешь, а тебя все поворачивают и поворачивают, «случайностей» все прибывает, наконец тебя, как коня неразумного, повернули, куда надо, и ты все осознал, но – увы, время – ты умираешь просветленный.

У неразумных и буйных народов просветление устраивают чаще, и мрут они швыдче, чтоб чего-нибудь серьезного не наворотить.

Кстати, от преждевременного конца можно откупиться, делая, с точки зрения человечества, всякие глупости – например, потратить миллионы на благотворительность (это как давление взрывоопасного газа в трубе снять).

Однажды я поехал в Каджаран вместе с Ларой.

Времена были советские, а в те достославные времена в Каджаран можно было добраться: из Азербайджана в Армению по железной дороге до Кафана, а там на автобусе, пропахшем братьями армянами, до Каджарана.

Так мы и отправились. Но только у нас были билеты только в одну сторону – летом на этом направлении шел активный обмен родственниками.

В Баку нам было сказано, чтоб мы купили билеты на обратный путь в самом Кафане. В случае неудачи надо было обратиться на вокзале к милиционеру Сулейману, которому необходимо было сказать волшебные слова: «Дядя Гамлет».

Это должно было сработать.

В этот раз мы собирались снова навестить тетю Тамару, о которой я уже писал в рассказе «Каджаран»: стоял сезон сбора в горах шиповника, и этот сезон я не мог пропустить.

А Лару послали со мной только для того, чтоб я не заблудился.

Видите ли, все почему-то уверены в моей абсолютной беспомощности.

А если я беспомощен, то помощь должна прийти.

И она немедленно была мне явлена. В виде Лары – сестры моей жены.

«И смотри там за ним!» – сказали ей, и она с пониманием кивнула.

Это я с виду балбес, а Лара человек очень серьезный, и она на шестнадцать лет моложе меня.

До Кафана мы добрались без особых приключений, а автобус в Каджаран я обещал найти Ларе по запаху, и она посмотрела на меня с превеликим сомнением.