Читаем без скачивания Пролог (сборник) - Эдуард Веркин

Хвостов, как некоторый знаток, уверял, что грамотеи люди весьма в поведении колоритные. Вот кологривский грамотей, бывало, как делал – поднимется утром и идет куда-нибудь с отвращением на лице. А как надоест ему идти, начинает блажить, одежду на себе рвет, плачет, поговорить хочет. Вот так отец Хвостова как-то близ Кологрива шагал по лесу, а навстречу ему как раз грамотей в печали и вывалился. Остановил грамотей хвостовского отца, спросил – отчего так в апреле березы шумят – и, не сходя с места, подарил нержавеющую застежку.

– Вот давай и мы тоже, – сказал Хвост. – Пойдем ему навстречу.

Мне этот план понравился, мы обогнали грамотея и пошагали ему навстречу, а когда до него было совсем немного, остановились и стали стоять просто так у тропы, как бы невзначай. Грамотей приблизился к нам. Про березы он не стал спрашивать, сказал, что мы похожи на свиней, и пошел дальше.

Хвост заметил, что все идет как надо, грамотей в нечеловеческом настроении, надо просто еще раз забежать невзначай вперед. Забежали. Во второй раз он смотрел на нас дольше, а потом треснул Хвоста костылем по спине, обозвал нас грязными попрошайками и даже немного погнался, пришлось убегать.

Получилось весело. Особенно когда грамотей запнулся за корень и покатился по земле, больно охая и бранясь.

Хвост сказал, что никогда не слышал такой удивительной ругани, а я подумал, что мало кто может так искусно работать словом. Поднявшись, грамотей сказал, чтобы мы не подходили к нему и не мешали, после чего снова отправился к реке. Но мы за ним все-таки проследили.

Грамотей добрался до берега, там была копна, ее накосил для своих коз староста Николай, грамотей приблизился к этой копне и упал рядом, совсем немного не попав в сено.

На следующее утро на солеварке стал давить густой раствор, ну и пошло. Пресные дни случались редко, и мне сделалось не до грамотея, с утра до вечера я катал соляную кадку и жарил на сковородке соль. Соли доставалось много, так что и матушка мне на солеварке помогала, а за Тощаном стала присматривать бабка Хвостова, старая женщина.

Хвост в обед приходил на соляной двор, чтобы выпросить соли и поболтать от скуки, рассказать, как там вообще все происходит, как овес, как капуста, как грамотей. Овес ничего, уже скоро молочный, капусту, как всегда, съели гусеницы, а грамотей жег. Я не понял, и Хвост стал рассказывать.

Грамотей, посидев пару дней на берегу реки, сделал себе отдых. Увидев мужиков, шедших корневать, он зазвал их к себе и выучил играть в буру. Проиграв для начала Павлуше Кошкину чернильницу и стеклянный шарик, он потом отыграл у него шарик и чернильницу обратно, а вдобавок еще кожаный кушак, шапку и в долг штаны. Остальные мужики проиграли штаны не в долг, чем чрезвычайно развеселили грамотея, он пришел в хорошее настроение, придумывал мужикам обидные прозвища и всячески веселился.

Староста Николай, пришедший посмотреть, почему мужики не работают, заразился азартом сам и в первый же день проиграл грамотею копну сена. А грамотей вечером эту копну сжег, смотрел на пламя и что-то писал в свои бумаги. Проигранные штаны и лапти грамотей, впрочем, мужикам вернул. От этого мужики грамотея зауважали еще больше, в нашей деревне никто никогда сено не жег.

Староста же немного озверел и всем мужикам строго запретил играть с грамотеем в буру, а самому ему велел не отвлекаться на разные досужие упражнения, а заниматься тем, зачем его позвали, – погоду отписывать. Грамотей сказал, что он и так каждый день этим занимается, то, что он не сидит и не пишет с утра до вечера, как истукан, не означает того, что он не работает. Потому что работает он всегда, и когда сидит, и когда идет, и когда ест, и когда пьет, и когда спит, он тоже работает. А художника обидеть может каждый, каждый чумазый, проходящий мимо, норовит кинуть в художника камень.

Но вообще, если уж совсем честно, август заканчивался, а толка от грамотея видно не было. Тучи собирались на другом берегу и щедро мочили лес и все чаще перебирались на нашу сторону. Дожди получались тяжелые, и овес под ними ложился в землю. Староста тревожился и требовал от грамотея наладить погоду.

Грамотей вроде бы старался. Он установил на берегу реки загородку от ветра и дождя и ходил в это укрытие каждое утро. В пресные дни я оставлял солеварку, и мы с Хвостом частенько подкрадывались к этой плетеной загородке, чтобы узнать, чем занимается грамотей, но занимался он всегда одним и тем же.

Спал.

Он делал это весьма ловко, так что и с близкого расстояния трудно различалось, спит он или нет. Грамотей придавал фигуре рабочее и задумчивое положение, на нос садил зеленые непроницаемые очки, так что о закрытости глаз судить тоже не получалось. И лишь безнаказанное кружение над ним злых осенних мух выдавало сон.

Когда к нему приближался кто-то из мужиков, грамотей тут же оживал и начинал писать, наклонять голову вбок и чесать щеку, мы же с Хвостовым умели подкрасться незаметно. Мстительный Хвост, помня об ударе костылем, заряжал рогатку шипучими жуками, забрасывал их спящему грамотею на шею, а потом мы наблюдали, как тот с криками катается по земле, стараясь этих жуков выловить. Или заряжал пулькострел тонкой проволокой и стрелял грамотею в ухо. Грамотей просыпался с воплем и бешено тер ухо, полагая, что его укусила гремучая оса. Или еще какое раздражение устраивал, в этом Хвост похож на Тощана, хотя и не болеет.

Впрочем, эти забавы происходили все реже и реже, осень совсем приблизилась, дожди почти не прекращались. Иногда они были ленивые, похожие на водяной пар, опускавшийся из туч, иногда равномерные и сводящие с ума, редко резкие и проливные, Хвост говорил, что в такие дожди грамотей из риги не казался. В дни же ленивых дождей он гулял по окрестностям с замшелым видом, устраивался под деревьями и чиркал в записную книжку.

Дрова и хворост отсырели и горели все хуже, но солевой раствор неожиданно приобрел еще большую гущину, хотя обычно осенью происходило наоборот. Упускать эту возможность не хотелось, и я опять начал жарить соль. Соли хотелось запасти побольше, весной, когда уйдет последняя вода, соль сильно поднимется в цене, можно будет обменять на продукты. Соляная скважина – это добро, только из-за нее мы и выживаем кое-как. Вообще в этом году соли мы набрали, но все равно соли много не бывает, в начале мая за горсть соли дадут горсть полбы, а то и пшена.

Я помню, как раз была тяжелая соляная неделя, я уходил на солеварню еще в теми, в туманных влажных сумерках, и возвращался тоже в сумерках, только уже в вечерних. Сильно уставал и, придя домой, сразу валился, даже с Тощаном драться не хотелось. Да и на Тощана эта сырость и мгла тоже подействовала, прижала его к печи, так что его верные мыши, почувствовав, что рука повелителя ослабла, разбежались.

В тот день уже ближе к вечеру постепенный изматывающий дождь сменился дождем злым и колючим. Я не успел закрыть очаг листом железа, огонь залило, и снова развести его я не смог, рассол остыл, вода пропитала все вокруг. Я понял, что устал от соли, затащил сковороду и кадку под навес и отправился домой. Я шел через воду, которая лилась с неба, и не шел, а пробирался. Укрываться от этой воды было совсем бесполезно, разве что надеть на голову ведро. От холода же защитился дерюгой. Вода сквозь нее все равно пробиралась, но тепло вымывалось не так скоро.

Вернувшись, я застал дома грамотея. Он сидел за столом, пил отвар и рассказывал истории про какую-то выхухоль Виолетту. Кто такая выхухоль, было непонятно, кажется, животное, похожее на бобра, но приключения с этой Виолеттой происходили самые что ни на есть. И матушка слушала, и Тощан из-за трубы показывался, смеялся тоже.

Мне грамотей кивнул, что меня опять удивило. Я думал, что он захочет меня поколотить за наши с Хвостом подлые проделки, но грамотей про них не вспомнил, рассказал еще одну историю про эту Виолетту.

Матушка сказала, что грамотей у нас временно, на несколько ночей всего. В риге, в которой он жил у старосты Николая, прохудился потолок, и дождь лил внутрь, поэтому грамотей и попросился к нам. Староста Николай грамотея к себе не пускает, потому что беременная старостина жена грамотея сильно боится. Мне было все равно, я спать хотел, переоделся в сухое, поел, кипятка напился, да на печь.

Утром, еще до рассвета, до первых лягушек, грамотей сбежал. Он приготовился еще ночью, матушка с Тощаном спали, а грамотей тайно пил воду, скрипел хромым костылем и бормотал. А утром он поднялся с лавки, подкрался к двери и долго плевал в замок, а потом отомкнул его потайной изогнутой спицей. Украл, конечно, два кисета с солью.

Ему следовало бежать вдоль реки до дальних бродов, но он отчего-то решил бежать через мост, потому что через мост ближе и тропа там ровнее, не то что эти понадречные закавыки.

Мужики, само собой, дожидались его за мостом, сидели в кустах с дубинами. Грамотей попробовал бежать. Хвост, который пошел с отцом и братом, рассказывал, что грамотея били сильно, но пощады он не просил, терпел молча.